Семь смертей доктора Марка

Работы оказалось больше, чем вначале предполагал Беббер, когда приглашал Марка в качестве дополнительного советника. Теперь он был очень даже рад, что есть рядом русский доктор Миша, который выполняет всю работу, пока он и Ганс сыплют анекдотами и сальными шуточками в адрес Ольги. Но та только отмалчивается, неужели ей жалко этих евреев? Всё может быть, ведь она фольксдойче и даже никогда не была в Фатерланде. Но что её объединяет с ними, только русский язык, это варварское бормотание. Разве могут русские писатели сравниться с Гёте и Ницше? А русские композиторы никогда не достигнут уровня Баха, Моцарта и Вагнера. Ей нужно как можно быстрей вытравить из себя остатки этой русскости и стать настоящей, пусть и неурождённой, арийкой. Беббер знал, что Ольга является любовницей начальника охраны. Он и не претендовал на её внимание, но улыбнуться его анекдотам она может? Да и Ганс вовсю старается, неужели несколько еврейских смертей произвели на неё такое впечатление? Не может быть, она без колебания отправляла на расстрел всех, кто мог хотя бы отдалённо выглядеть евреем, и никто при этом не замечал у неё признаков плохого настроения. Наоборот, она была рада отомстить советам за всё, что она перенесла. Ольга молчалива, никогда и никому не рассказывает, что делали с ней русские. Разумеется, служба безопасности в курсе всего, иначе бы она не попала в учебный центр и не получила звание лейтенанта. Нет, Ольга свой, надёжный арийский товарищ. И рука у неё не дрожала, когда она сама принимала участие в расстрелах. Не обязана была, но над ней пошутили, сказав, что убить коммуниста или еврея у неё кишка тонка. Нет, не тонка кишка у Ольги, талия – да, тонка, но нервы у неё как стальные канаты.

На следующем квартале Марк увидел разбросанные по мостовой сумки и узлы. Два грузовика под брезентовыми тентами закрывали от стоящих людей последние лучи солнца, которые они могли увидеть в своей жизни. Было ясно, что этим людям баулы и узлы больше не понадобятся. Лиц бывших в машинах людей Марк не видел, он просто чувствовал их, от этих двух грузовиков по воздуху плыло ощущение несчастья. Будь они даже без тентов, Марк вряд ли бы осмелился поднять голову и взглянуть в глаза отбывающим в последний путь. Жирная крыса вылезла из разбитого полуподвального окошка, перебежала дорогу и стала обнюхивать брошенные узлы. На другом конце квартала уже шли несколько человек, ведя под уздцы лошадь и собирая брошенные вещи. Видимо, уже готовили квартал под заселение вновь прибывшими.

На каждом углу Марк видел какие-то безумные сцены. Там стояли вдоль стены мужчины с руками, поднятыми выше головы и прислоненными к стене. На другой стороне улицы, прямо напротив них, точно также стояли женщины. И тех, и других не спеша обыскивали полицаи из местных. Они особенно не церемонились. Мужчины получали удары деревянными дубинками по спинам, головам и ягодицам. Полицай мог запросто ударить с размаха ногой в пах. А если ударенный сгибался от жуткой боли, его немедленно распрямляли десятком ударов дубинками. Женщин бесцеремонно ощупывали, задирали им юбки, иногда дёргали вниз заношенные рейтузы. Женщины молча плакали, но не смели противиться. На одной из них разорвали кофту и сорвали бюстгальтер. Посмев прикрыться руками, она тут же получила несколько ударов дубинкой. Женщина закричала от боли, и муж, презревший опасность, бросился ей на помощь и тут же получил пулю в живот. Он упал, а полицаи били его в лицо и в живот сапогами. Вскоре он замолк, а когда его избитая, полуголая жена бросилась к нему, то и она тоже получила пулю. Осмотр закончился, все разошлись, лишь на мостовой медленно умирали два человека, исполняя данную когда-то клятву быть вместе до самой смерти. На следующем квартале грузили в машину детей. Малыши, оторванные от родителей, кричали и плакали. Матери вцеплялись в их худенькие тельца и упрашивали взять их с детьми, чтобы они могли умереть вместе с ними. Полицаи и здесь нещадно лупили всех, кто попадался под руку. Грузовик с детьми отъехал, и на мостовой сидели и лежали, захлёбываясь в исступлённом плаче, избитые женщины, у которых отобрали самое ценное – их детей.

Вернувшись в лагерь, Марк прошёл в комнату и даже не вышел к ужину. Еда не полезла бы в рот. Он так и остался лежать на кровати, не раздеваясь и не разуваясь. Остальные, видя, что он не в себе, не лезли с расспросами. Ещё несколько дней Марк не мог прийти в себя, но потом его затянула текучка, и картинки из гетто преследовали его всё меньше и меньше. В Дулаге смерть тоже ходила за всеми по пятам.

Глава 8

Зима в Дулаге

Наступил декабрь, земля уже больше недели была покрыта тонким слоем снега. Пленным выдали шинели и телогрейки, прошедшие прожарку. Шапок на всех не хватило, и каждый выкручивался как мог. На голове часто можно было увидеть тряпочное нагромождение или кусок шинельного рукава, аккуратно распоротый до середины длины, чтобы надеть его на голову и подвязать под подбородком какой-нибудь верёвкой. Работать пленным приходилось всё труднее, поскольку кирпич в завалах и руинах, покрытый снегом, уже прилично подмерзал и становился более похожим на бетон. Теперь приходилось тратить силы не только на его вынос, но и на отбивание от других кирпичей. К тому же голыми руками приходилось держать лом и лопату. Несколько пленных решили нанести себе увечья, чтобы не ходить на работу. Беббер, хоть и прислушивался к Марку, но всё равно был преданным своей родине и фюреру. Иначе и быть не могло, точно так же, как и в Красной армии. Германское министерство пропаганды нисколько не уступало Советскому политуправлению. Промывкой мозгов в обеих организациях занимались идейно выдержанные фанатики и карьеристы. Попасть под пристальное внимание органов значило как минимум сломать себе карьеру, а то и лишиться свободы и жизни. В некоторых случаях Беббер был не согласен с Марком, вскрывая факты уклонения от работы и самовредительства. Ему тоже хотелось выглядеть хорошо перед своим начальством. В таких случаях Марк ничем не мог помочь, а в лагере появлялся свободный комплект одежды.