Великое заблуждение. Очерк о мнимых выгодах военной мощи наций

Энджелл скончался в частной клинике Кройдона (Саррэй) 7 октября 1967 г.

Норман Энджелл

Рассказ о брошюре[2 - Глава из автобиографии Нормана Энджелла, опубликованной в 1951 г. (After all. The Autobiography of Norman Angell. London: Hamish Hamilton, 1951.) Пер. с англ. Т. Даниловой.]

Эту главу я назвал рассказом о брошюре, потому что книга значительного объема, о которой идет речь, начиналась как небольшая монография, повествующая о частном политическом кризисе своего времени: о том, как Западный мир дрейфовал к войне. По мере выхода расширенных изданий брошюра мало-помалу выросла в подробное обсуждение проблемы войны в целом, ее экономических, политических и психологических причин.

В некотором смысле это типичная история литературного успеха – история книги, поначалу с некоторым высокомерием отвергаемой издателями, которым она была представлена, и затем становящейся бестселлером. Ее отклоняли в основном из-за того, что в ней обсуждается тема – «мир» – по крайней мере на тот момент наскучившая публике и вызывавшая раздражение, а посему издатели считали, что книга на подобную тему не будет пользоваться спросом. Этот вердикт побудил автора за свой счет издать сокращенную версию рукописи в форме брошюры. Некоторое время профессиональные рецензенты, которым она была разослана, полностью ее игнорировали – факт, который, казалось бы, подтверждал мнение издателей. И все же эта книга, поначалу отвергнутая и издателями, и рецензентами, за относительно короткий срок в конце концов была переведена более чем на двадцать языков и выдержала множество изданий, причем продажи исчислялись миллионами экземпляров. Она вызвала всемирную дискуссию о проблемах, которые все еще стоят перед нами; она положила начало «движению», которое быстро распространилось в нескольких странах и привело к учреждению организаций и фондов, созданных для того, чтобы вынести тему книги на публику.

По этим меркам книга имела необычайный успех.

Но если успех измерять степенью достижения главной цели книги, то есть изменением текущего состояния политической мысли, имея в виду сдержать сползание к войне, то ее следует признать провальной. Из двух мировых войн, случившихся после ее издания, по крайне мере вторая является результатом всеобщего безразличия к истинам, которые я попытался сформулировать. Урок, который следует извлечь нынешнему поколению, состоит именно в этом отсутствии всякого видимого влияния брошюры на ход событий, а вовсе не в ее успехе как издательского предприятия. Если народы мира равнодушны к причинам, породившим на протяжении жизни нашего поколения две мировые войны, либо не способны их постичь, они почти наверняка придут к третьей. Игнорировать опыт означает рисковать повторить его.

Верно, что описанные здесь неудачи ничуть не больше неудач, постигших в это же время государственных деятелей и дипломатов Запада. Они видели приближение войн и, вероятно, делали все, что в их силах, чтобы их предотвратить, но потерпели неудачу. Вильсон, при всей своей огромной власти как главы самого могущественного государства мира того времени – личной власти, превосходившей личную власть любого из его современников, – потерпел полное поражение от своего собственного народа в попытке положить начало внешней политике, которая должна была внести вклад в предотвращение Второй мировой войны. Черчилль в межвоенные годы так и не смог воспользоваться своим влиянием и ораторским красноречием для того, чтобы убедить свою страну следовать внешней политике, которая, возможно, предотвратила бы то, что сам он назвал «ненужной войной». Франклин Рузвельт, за которым стояла мощь Соединенных Штатов Америки, не смог сделать эту мощь средством сдерживания экспансии русских сталинистов, которая все еще может погрузить мир в третью войну.

Более того, усилиям государственных деятелей в межвоенные годы оказывали поддержку частные, но оперировавшие во всемирном масштабе пропагандистские организации вроде британского Союза Лиги наций, фонда Карнеги и подобных организаций в США. Все эти усилия, как частные, так и правительственные, потерпели полный провал. Вторая мировая война произошла, и мир стоит на пороге третьей, уже принявшей форму холодной войны, и отвлекающей огромные ресурсы всего света от мирных нужд к военным приготовлениям.

Черчилль прав, настаивая на том, что Вторая мировая война не была неизбежной. Она все-таки произошла из-за временно?го лага идей, присущего всем нациям, однако наиболее поразительным образом проявившегося в Америке. Вернемся к уже приведенному примеру: если бы в 1920 г. американское общественное мнение было готово принять степень интернационализма, до которого оно сумело подняться в 1945 г. (и в еще более радикальной форме в 1950 г.), то, не рискуя ошибиться, можно утверждать, что Второй мировой войны не случилось бы. Это верно, даже если расценивать новую политику как неудачную: в 1920 г. ситуация была менее сложной. В 1950 г. принцип предоставления экономической и военной поддержки, чтобы помочь Западной Европе защитить себя, в целом разделяется американским народом. В 1920 г. Вильсон не смог гарантировать обещания защитить Францию от нового нападения Германии, а вместо плана Маршалла Америка приняла закон Джонсона[3 - Закон Джонсона – Рида предусматривал систему квот на иммиграцию в Америку из каждой отдельной страны. – Прим. перев.] и закон о нейтралитете; Британия годами проводила политику умиротворения – свою разновидность нейтралитета и изоляционизма.

Просвещение народа в сфере основ мира очевидным образом потерпело провал. Отчего? Факты, о которых говорится в этой и в следующей главах, помогут найти частичный ответ на этот вопрос.

То, чего не смогли сделать пропаганда и агитация в сфере международной политики, даже при том, что в межвоенный период ими занимались множество выдающихся писателей и сотня организаций, наконец-то постепенно начинает воплощаться в настоящий момент: после пережитых ужасов Второй мировой войны и ввиду очевидной опасности, перед лицом которой оказался Запад.

Нередко в качестве довода против любого обсуждения проблем войны ссылаются на следующий феномен: «Люди устроены так, что убедить их способны лишь опыт, факты, события; голая аргументация оставляет их равнодушными. Какой прок от разговоров?» Этот вывод, при всей его внешней «реалистичности» и при том что он якобы «смотрит в лицо человеческой природе», к фактам человеческой природы не имеет ни малейшего отношения, поскольку обсуждение человеческих проблем и формулирование соответствующих теорий является неотъемлемой частью человеческой природы. Свидетельством тому является утренняя газета. Вопрос не в том, должны ли мы обсуждать государственную политику, – мы занимаемся этим беспрестанно, на повышенных тонах, до хрипоты и со страстью. Вопрос в том, должны ли мы продолжать обсуждение, принимая во внимание факты и доказательства, с чувством ответственности за истину и стремясь к ясности суждений, либо полностью игнорируя все это ради потворства атавистическим эмоциям.

Конечно, за прошедшие сорок лет бывали моменты, когда автор этих строк был готов согласиться с глупым и циническим «Что толку?» и когда он был склонен повторять слова, якобы сказанные Клемансо на смертном одре: «Les imbeciles out raison» («Дураки правы»). Работая над «Великой иллюзией», я не раз чувствовал себя дураком из-за того, что полагал, будто усилиями разума можно сдержать поток человеческой тупости. Но, прекратив писать книгу, я обнаружил, что вяло и равнодушно стоять в стороне, когда чудовищное безумие заявляет свои права, куда менее приятно, чем подчиниться порыву и что-нибудь сказать, что-нибудь сделать.

Так что я продолжил работу. Когда рукопись была готова, я стал предлагать ее издателям, одному за другим. Все, к кому бы я ни обращался, шарахались в сторону. Один или два раза, находясь в Лондоне, я звонил издателю, получившему рукопись, и обсуждал ее с ним. Беседа выглядела примерно так.

Издатель: Это книга о мире, не так ли?

Н. Э.: В определенном смысле – да.

Издатель: Как я понимаю, вы журналист, глава парижского отделения «Мейл»?

Н. Э.: Да.

Издатель: Тогда кому как не вам знать, что публика не станет читать книги о «мире» и заставить ее невозможно.

Н. Э.: Но эта книга о мире весьма необычна.

Издатель: Необычна – чем?

Н. Э.: Ну, для начала, я не выступаю против вооружений, особенно против военно-морского флота, и я не считаю, что дорога к миру ведет через простое сокращение вооружений.

Издатель: Так о чем же эта книга? В чем ее цель?

Н. Э.: В том, чтобы подготовить почву для взаимопонимания с Германией: попробовать узнать, какие мотивы подталкивают ее к агрессии, чего она хочет, к чему стремится; в том, чтобы разобраться в нас самих: чего хотим и к чему стремимся мы сами, и понять, нельзя ли примирить наши точки зрения. Сейчас обеими сторонами движут идеи непримиримого конфликта интересов, которые даже их обсуждение делают бесполезным, если не невозможным в принципе.

Издатель: Но то, чего хотим мы, следует оставить в покое и не подвергать нападкам. С Германией на эту тему не очень-то поспоришь: единственный действенный довод – быть настолько сильными, чтобы она не напала на нас.

Н. Э.: Но немцы говорят в точности то же самое. Они полагают, что Россия в один прекрасный день нападет на них, а Австрия боится, что в нее вторгнется Франция, союзник России, и что мы поддержим Францию; и для предотвращения всего этого они должны наращивать свои вооруженные силы.

Издатель: Конечно, я не могу глубоко вдаваться в сказанное вами, но ваши идеи производят на меня впечатление, если позволите так выразиться, глубоко умозрительных, теоретических, неприменимых на практике – и опасных. Война надвигается, и встретить ее необходимо в полной боеготовности, а единственное воздействие книг, подобных вашей, – если это воздействие вообще имеет место – состоит в ослаблении нашего желания быть готовыми к войне и смотреть в лицо фактам. Войны были и будут всегда. Они свойственны человеческой природе, а человеческую природу изменить невозможно. Извините, но мы не можем издать книгу такого рода, особенно теперь. Возможно, за это могло бы взяться одно из квакерских издательств.

Так говорили наиболее толерантные представители издательского мира. Один или двое моих ближайших друзей (особенно из Кармелит-Хауса), с кем я обсуждал книгу, были даже более резки: «Сторонитесь всего этого, либо вас будут считать чудаком или сумасбродом, наподобие тех приверженцев высшей мудрости, что разгуливают в сандалиях, носят длинные бороды и питаются орехами».

* * *

Нынешнему поколению непросто уловить весь дух этого совета и осознать, насколько серьезно он был обоснован. Защитник мира действительно рисковал вызвать к себе подобное отношение, и издатели, увы, в значительной степени разделяли господствующие настроения.

В конце концов я решил больше не искать издателей, а опубликовать книгу – в сокращенном виде – за свой счет, и издал ее через книготорговую фирму «Симпкин Маршалл». Сократив содержание книги до двадцати восьми тысяч слов, я назвал ее «Европейская оптическая иллюзия» и подписал псевдонимом «Норман Энджелл» (как уже упоминалось, мое имя, данное при крещении, Ральф Норманн Энджелл Лейн), чтобы этот памфлет не ассоциировался с моей работой в качестве управляющего парижским отделением «Мейл» и второстепенными публикациями.

Разослав книгу приблизительно в сотню газет для рецензий, я приготовился ждать. Ждать пришлось долго. В течение многих недель не появилось ни одного упоминания о выходе книги, если не считать формальных двух-трехстрочных сообщений.

Это было еще хуже судьбы «Трех флагов». Ну, делать нечего.

После такой интерлюдии, которую Нортклифф назвал бы «погоней за бабочкой», я попытался примирить себя с мыслью о том, чтобы в будущем ограничиться работой в «Мейл», связать свою судьбу с организацией Нортклиффа, заработать побольше денег, купить парусную яхту побольше и получше и проводить время настолько весело, насколько это возможно, пока Европа не разнесла себя на куски.

Однако в качестве прощального жеста я разослал экземпляры книги двум или трем сотням избранных общественных деятелей в Британии, во Франции и в Германии. (Поскольку книга явно осталась бы нераспроданной, я мог рассылать ее совершенно свободно и кому угодно.)

Вначале ничего не происходило. Но спустя примерно три месяца что-то начало меняться. На завтраке с несколькими коллегами-газетчиками, по большей части иностранными корреспондентами, один из них небрежно обратился к другому, не зная о моей прикосновенности к этому предмету: «Вы видели книгу “Европейская оптическая иллюзия”? Вечером на дипломатическом ужине о ней говорили несколько человек и прочили ей большое будущее. Я никогда о ней не слышал». Тогда я написал редактору «Нейшн» Массингхэму, с которым был немного знаком, и попросил его взглянуть на книгу, предложив ему либо согласиться с тем, что это полный вздор, либо что она очень важна. Если решишь, что это вздор, так и скажи. Если она важна, так и скажи.

Результатом стал двухстраничная рецензия, написанная, как я полагаю, Х. Н. Брейлсфордом. Я разослал ее двум десяткам журналистов. Через несколько месяцев рецензии стали появляться десятками и сотнями, не только в Британии, США и Франции, но и в Германии. За восемнадцать месяцев с первого появления книги она была переведена и опубликована на французском, немецком, итальянском, испанском, голландском, норвежском, датском, шведском, русском, польском, финском, румынском, болгарском, чешском, арабском, турецком, японском и на нескольких языках Индии.

Один из журналистов так описывает эту историю: «В начале 1909 г. в книжный мир тихо впорхнул небольшой памфлет объемом около ста страниц. Он вышел под невразумительным названием в заштатном издательстве. Посвященный самой банальной теме на свете, он появился на рынке в разгар книжного сезона буквально накануне всеобщих выборов. Любой из тех, кто хоть немного знаком с конъюнктурой книжной торговли, сказал бы, что памфлет не проживет и пяти минут, и нет такого чуда, которое могло бы спасти бы его от мертворожденности. Так вот, через три месяца дополнительные тиражи исчислялись десятками тысяч, поднятая в нем тема заполнила страницы английской и американской прессы, имя его автора упоминалось в кабинете министров, посол Германии в Лондоне сделал его текст дипломатическим сообщением, а король дарил экземпляры книги своим министрам… Причина? Просто… автор, мистер Энджелл, на сотне с небольшим страниц подверг суровой критике аксиомы современной политической мудрости. Это огромное достижение неизвестного автора – проделать все это на сотне страниц; тем не менее это ему удалось. Мистер Энджелл заставил всех честных мыслителей принять новый образ мышления по всей проблеме войны»[4 - Tighe Hopkins, Daily Chronicle, 11 Feb. 1910.].

Книга выдержала множество изданий, одно из которых появилось аж в конце 1933 г. В 1938 г., почти через 30 лет после своего первого появления, она вышла в серии издательства Penguin в сокращенном варианте. Это издание разошлось тиражом около четверти миллиона экземпляров.

В своей «Истории царствования короля Георга Пятого» («History of the Reign of King George the Fifth») Д. Г. Сомервелл замечает, что «на простых людей огромное впечатление произвела „Великая иллюзия“ Норманна Энджелла… наиболее широко читаемое и самое убедительное руководство по пацифизму. Ее прочел даже король Эдуард VII, а он редко читал то, что не было официальным или забавным». Однако историк добавляет: «Нечасто книгу так много обсуждали и так мало понимали», и затем пишет о странном искажении, о котором речь пойдет ниже, составляющем, как я считаю, самое удивительное и, вероятно, многое объясняющее в этой истории.

Выше я предложил, что, извлекая уроки из этого опыта, следует четко разграничивать издательский успех и политический провал. Если бы «Великая иллюзия» вообще не дошла до публики, не достигнув значительного объема продаж, то ее история не представляла бы интереса для тех, кто стремится достучаться до общественного разума с помощью разумной аргументации. Ее можно было бы отклонить на том простом основании, что ее посыл, не важно хороший или дурной, не был услышан, а потому не позволяет судить, насколько она разумна и последовательна. Однако книга вызвала дискуссию по всей Европе и Америке. Х. Н. Брейлсфорд писал, что «до того как Энджелл приковал внимание континентальной Европы к своей “Великой иллюзии”… заставив выслушать свои неопровержимые выкладки… он сомневался, написал ли кто-нибудь со времен Пейна и Коббетта памфлет, сравнимый по силе и вдохновению с работами этих авторов… Люди внимали ему, затаив дыхание». И все же аргументы [этой книги] потерпели провал в попытке повлиять на политику в сколько-нибудь заметной степени. Более того, они потерпели провал и в еще одном смысле: в ходе общественной дискуссии сформулированные в ней аргументы были искажены до такой степени, что некоторые из ее основных идей оказались поставлены с ног на голову и истолкованы как защита политики, прямо противоположной той, на отстаивание которой они были направлены. Это указывает на некую коренную ошибку в подаче материала, несмотря на то что книгу горячо, а порой и преувеличенно хвалили за ясность и прозрачность.

Как уже говорилось, я втянулся в эту работу, поскольку был убежден (буквально до грани хронической бессонницы), что мы – Британия, Европа и, вероятно, бо?льшая часть мира – неудержимо движемся к войне, и избежать ее можно лишь посредством переговоров. Эти переговоры могли быть успешными лишь при условии, что мы пришли бы к ним с запасом идей, отличных от тех, что и вызвали сползание к войне. Именно в таком настроении и исходя из таких побуждений была написана эта книга. А в результате мы имеем следующее: возможно, 70–80 % тех, кто слышал о ней (но не читал) считает, что автор пытается показать, что война стала «невозможной», и либо ее остановят банкиры, либо иссякнут деньги. Полагаю, что из всех упоминаний об этой книге, которые я получаю до сих пор, половина описаний составлена в этом ключе. Типичная ссылка на нее из тех, что все еще появляются, содержится в ноябрьском (1950 г.) обзоре работ по иностранным инвестициям в серьезном ежемесячнике[5 - Cresset, Minneapolis.]. «В 1908 г., – начинает рецензент, – в Англии появилась книга, которую широко читали не только в англо-говорящих странах, но и по всему цивилизованному миру. Книга называлась “Великая иллюзия”, и… тезис этой книги, получивший широкое признание, состоял в том, что развязывание большой войны в те дни стало невозможным ввиду сложности и тесного переплетения международных финансов, промышленности и торговли, что заставляет участников этих операций во всех цивилизованных странах осознавать бесплодные и разрушительные последствия войны. Эта теория, получившая широкое распространение, была сметена вспышкой Первой мировой войны». Затем рецензент обсуждает – и отвергает – «опровергнутую теорию Нормана Энджелла».

Среди множества других вырезок мне попалась на глаза вот эта – письмо в «Ньюкасл джорнэл» от 12 февраля 1947 г.: «Сэр Норман Энджелл, автор книги “Великая иллюзия”, столь широко обсуждавшейся, столь радушно принятой и так хорошо продававшейся, который до 1914 г. ничтоже сумнящеся утверждал, что банкиры не допустят войны, потому что она потребует огромных затрат и будет сопровождаться невиданным растранжириванием богатства, теперь должен написать другую “Великую иллюзию”? Она, разумеется, должна быть посвящена всем избирателям, проголосовавшим за лейбористское правительство!»

За сорок лет через британские и зарубежные бюро газетных вырезок, а также через другие каналы, до меня дошли буквально тысячи подобных упоминаний. Еще одно из недавних упоминаний представляет собой сообщение о предостережении студентам от президента одного из американских университетов относительно «привлекательных заблуждений Норманна Энджелла, который полагает, что войн больше быть не может».

Рассмотрим письмо, процитированное выше. Читатель, написавший в газету спустя почти сорок лет после выхода обсуждаемой книги, поделился впечатлениями своего времени от посыла этой книги, тем самым засвидетельствовав, что этот посыл был полностью извращен, и чистым результатом сорока лет широких продаж и активного обсуждения стало укрепление того самого мнения, разрушение которого и являлось целью книги. Здесь мы, несомненно, имеем дело с удивительным результатом, из которого можно извлечь определенную мораль.

Начать с простого факта, что в книге нет ничего – ни единого слова – ни о том, что война стала «невозможной», ни о том, что иссякнут деньги, ни о том, что война окончится, потому что ее остановят банкиры. Вряд ли кто-нибудь из читавших эту книгу способен подумать, что таков ее смысл. Из сотен рецензий того времени ни одна не содержит подобного вздора. На самом деле, внутренняя логика самого тезиса должна была бы сразу же разрушить эту легенду. Если бы автор в самом деле предполагал, что война невозможна, то зачем ему вообще беспокоиться – бросать карьеру, на ниве которой он добился немалого материального успеха, и ввязываться в неприятную и неблагодарную агитацию, чтобы предотвратить нечто такое, чего, по его мнению, никогда не произойдет? Тем не менее, при том что, насколько мне известно, ни один рецензент никогда не писал, что об этом говорится в книге, и никто их прочитавших ее, не считает, что автор говорил нечто подобное, именно эта легенда оказалась наиболее несокрушимой из всех впечатлений, произведенных книгой на тех людей, которые действительно имеют значение, то есть на безымянные массы, принимающие или отвергающие ту или иную политику, на тех, кто создает и свергает правительства и кто редко читает книги.

Раз возникнув, легенда оказалась несокрушимой. За несколько лет до первой войны я и сам обнаружил, что пишу в «Дейли мейл» (к примеру, 15 сентября 1911 г.) в том смысле, что на фоне широко распространенного в ту пору незнания конкретных фактов я предчувствую весьма вероятное приближение войны (не говоря уж о том, чтобы считать войну «невозможной»). Типичным видом протеста с моей стороны было письмо в (лондонскую) «Сатердей ревью» (от 8 марта 1913 г.): «Вы крайне любезны, сказав, что я “один из немногих защитников мира любой ценой, кто не является абсолютным ослом”. И тем не менее вы заявляете, что на мне лежала миссия “убедить народ Германии в том, что в XX столетии война стала невозможна”. Чтобы пытаться учить кого-нибудь такой, простите, чепухе, нужно быть совершенным и явным ослом. Разумеется, я, насколько мне известно, никогда никому не говорил о том, что война невозможна. Лично я считаю войну не только возможной, но и весьма вероятной».

Полагаю, что в общей сложности я написал несколько сотен подобных опровержений – без всякого видимого эффекта.

Автору, наблюдающему, как «произнесенную им истину скручивают в силок для дураков», легко списать все на тупость равнодушных масс, которые стремятся только к одному – избавить себя от необходимости приноравливаться к изменившейся идее и поэтому ухватившихся за «спасительный обман». (Объявив новую идею смехотворной, нет нужды обдумывать ее.) Все это, быть может, и верно. Но я-то намеревался преподнести определенные политические истины так, чтобы прорваться сквозь путаницу массового сознания. Этот барьер нужно было преодолеть с самого начала. Однако сделать это не удалось. Чем же объясняется неудача?