Грустить – это нормально. Как найти опору, когда в жизни все идет не так

Раньше в уголках глаз моего отца собирались морщинки, когда он улыбался, а мама казалась болтливой, но теперь отец не улыбается, а мама перестала болтать. Все идет неправильно с того Очень Печального События. И теперь мой отец уходит.

Он возвращается через несколько дней, в ближайшие выходные, но не остается ночевать. Я знаю, что сегодня выходной, потому что могу после завтрака смотреть телевизор в пижаме, а не бежать причесываться и чистить зубы. Это странно. Что еще более странно, так это то, что, когда меня навещают мои бабушка и дедушка, никто не упоминает того факта, что папа не ночует дома.

«Ты им не сказал?» – слышу я, как моя мама шепчет в кухне на ухо отцу.

Не сказал что?

Мой отец забирает меня каждую субботу и отвозит то в ближайший бар, то в Harvester – популярную сеть семейных закусочных, и все это в те дни, когда понятие «гастропаб» еще только мелькало в голове Тома Керриджа[7 - Том Керридж – предприниматель, ведущий кулинарных шоу, шеф-повар, обладатель мишленовских звезд. (Прим. ред.)]. Если мы зачастили в Harvester, меня спрашивает кто-то в костюме тетки Салли из сериала Worzel Gummidge: «А вы раньше бывали у нас?»

Я набираю на салат-баре и съедаю много сладкой кукурузы, а затем поглощаю мороженое в качестве второго и третьего блюда. Если это паб, то мы дожидаемся открытия и потом усаживаемся под зонтик с бахромой, на котором написано Carling Black Label. У отца пинта лагера, а у меня – сэндвич с ветчиной на белом хлебе и пакет чипсов с солью и уксусом. Если на улице слишком холодно, чтобы сесть там, то он приносит мне чипсы в машину, а сам садится с пивом в пабе у окна, чтобы видеть меня. Отец начал носить кожаную куртку, которая одинаково пахнет «дымом» и «парнем», и теперь водит кабриолет Golf GTI. Про большинство мужчин можно было бы сказать, что это кризис среднего возраста, но моему отцу всего двадцать семь. Поэтому, возможно, это просто кризис. Мне не очень нравится этот кабриолет, потому что, когда крыша опущена, мои волосы развеваются так сильно, что я перестаю что-либо видеть, а потом меня тошнит. Из-за этого в машине начинает так пахнуть, что приходится держать верх опущенным, иначе вырвет и моего отца.

Тошнота довольно быстро становится постоянной.

Эти вылазки… прекрасны. Но вскоре наши еженедельные прогулки на ланч безвозвратно трансформируются в ежемесячные вылазки с ночевкой. Мой отец теперь живет в многоквартирном доме в Лондоне со своей новой подругой, ее сестрой и сыном-подростком этой сестры. На самом деле в квартире не хватает места для всех нас, поэтому я сплю на двухъярусной кровати, где один ярус занимает четырнадцатилетний мальчик. Теперь воскресное утро начинается с того, что мальчик-подросток свешивает свои ноги с верхнего яруса и впихивает себя в трусы-боксеры. Меня это смущает, да и запах не очень. Но кажется, тогда все запахи казались мне недостаточно хорошими.

Мы с мамой переезжаем, чтобы быть поближе к бабушке, грозной женщине, которая выглядит как что-то среднее между королевой и Маргарет Тэтчер. В сентябре я начинаю ходить в детский сад, а мама возвращается на работу. Никто не рассказал сотрудникам школы, что произошло в моей семье, пока маме не показывают мой рисунок, который очень понравился учителю: на нем есть мама, папа, моя маленькая сестренка и я. Мама белеет как полотно и вынуждена объяснить, что моей маленькой сестры больше нет с нами, а мой отец не вернется. Я сбита с толку.

Папа тоже ушел?

Чтобы как-то приподнять себе настроение после этого происшествия, мы решаем, что сегодня день рождения у моей голубоволосой куклы, и мама печет для нее торт. У меня почти нет аппетита, но, несмотря на это, я жадно поглощаю его. Оказалось, что у меня довольно хорошо получается. Еда – это способ показать любовь, и кто может грустить, поглощая торт? Я выучила, что печали можно противостоять или, по крайней мере, отложить ее на время, поглощая печенье, белый хлеб или хлопья прямо из пачки. Да здравствуют углеводы!

Мой отец со своей новой девушкой хотят жить отдельно, но у них не хватает на это денег, учитывая выплату моих алиментов, поэтому у отца начинают выпадать волосы. К тому же он становится забывчивым.

С косичками. С широко открытыми глазами. Мне пять лет. Помню, что я жду. Сидя на нижней ступеньке лестницы, покрытой бежевым ковром, в новом мамином доме, который она снимала напополам, и рядом со мной упакованный чемодан. В нем аккуратно сложены зубная щетка, пижамы, две смены белья (просто на всякий случай), мой любимый фиолетовый свитер и коричневые вельветовые брюки (напоминаю, что это 1980-е). Но голубоволосая кукла оставлена «подышать», и я крепко держу ее в руках. На часах обе стрелки наверху, прямо наверху. Мама сказала, что именно в это время должен прийти папа. Я хорошо себя вела, так что он придет. Должен прийти. Поэтому я жду. А потом я жду еще немного. Слышно тиканье, отсчитывающее минуты, пока большая стрелка не укажет прямо в пол. Теперь на часах совсем другой рисунок, отличный от того, что мы с мамой рисовали на клочке бумаги, чтобы «попрактиковаться». Голос моей мамы становится все выше и выше, когда она раз за разом уверяет меня: «Все хорошо». Она то выглядывает на улицу, чтобы увидеть признаки движения, то звонит по телефону, то предлагает посмотреть мультфильмы, что уж совсем необычно. Но я не двигаюсь. Я сижу три часа, не отрывая глаз от входной двери.

Он не приходит.

Пока с нами была моя младшая сестра, отец ничего не забывал и у него были волосы. Теперь, когда осталась только я, отец стал забывчивым и у него лысина.

Это подтверждает новый, надоедливый страх, который начал развиваться: возможно, было бы лучше, если бы вместо нее умерла я, и это моя вина, что папа ушел.

Я не уникальна: обычно дошкольники верят, что они ответственны за развод родителей. «То, что вы описали, – это проявление чувства детского всемогущества», – скажет мне три десятилетия спустя детский психолог Афродита Мацакис. Это хорошо изученная тенденция: некоторые дети (и взрослые) думают, что мир вращается вокруг них и они контролируют все, что в нем происходит.

«Некоторым маленьким детям трудно смотреть на вещи с точки зрения других, и они склонны думать, что являются центром всего, а также причиной всего. Они часто полагают, что если захотят чего-то, то это может сбыться. Это преувеличенное чувство ответственности, основанное на вере в то, что «это моя персональная обязанность, и у меня есть силы спасти из беды близких».

Меня никто не разубеждает. Мне вообще мало что рассказывают. Поэтому я додумываю все сама. «Если мы не говорим детям правду, то они придумывают ее, – говорит мне Джейн Элфер, психотерапевт для детей и подростков, работающая в госпитале Лондона. – Они придумывают собственную версию произошедшего – свою собственную реальность, состоящую из ошибочных представлений. Часто то, что представляют себе дети, даже хуже того, что действительно произошло, – объясняет она. – Поэтому с самого раннего детства нам нужно выстраивать с детьми четкую, конкретную коммуникацию, чтобы избегать недопонимания. Мы как общество должны научиться лучше справляться с несчастьями, и, если случается что-то печальное, необходимо позволить себе почувствовать и принять это».

Но мы этого не принимаем: мы боремся с этим. Даже игнорируем.

Завершается оформление документов: теперь мои родители официально в разводе. Несмотря на широко распространенный миф, что большинство пар расстаются после потери ребенка, около 72 % родителей, состоявших в браке на момент смерти ребенка, остаются с прежним партнером[8 - Оставшиеся 28 % включают 16 % тех, чей супруг умер, и только 12 % браков закончилось разводом.]. Несомненно, это очень болезненно, и под подобным давлением трещины в отношениях превращаются в пропасти. Но такое положение вещей необязательно означает, что мы или наши отношения сломаны (хотя, возможно, есть такое ощущение). По последним данным Национальной статистической службы Великобритании (ONS), 42 % всех браков в Англии и Уэльсе заканчиваются разводом[9 - Это последняя оценка вероятности разводов женатых людей в течение их жизни, полученная Национальной статистической службой (ONS) и Национальным архивом. https://webarchive.nationalarchives.gov.uk/20160106011951/http://www.ons.gov.uk/ons/rel/vsob1/divorces-in-england-and-wales/2011/sty-what-percentage-of-marriages-end-in-divorce.html]. Таким образом, пары, потерявшие ребенка, с бо?льшей вероятностью останутся вместе, и необязательно одна потеря приводит к другой. Печаль – это цена, которую мы платим за любовь, но если мы не готовы к этому и были воспитаны, чтобы требовать счастья, или, по крайней мере, цепенеем каждый раз от боли, то наши способности вынести бурю снижаются. Если мы ожидаем слишком многого от самих себя и своих отношений, то будем разочарованы после потери. Я полностью понимаю желание сбежать куда подальше в попытке спастись от печали и боли; большинство из нас так воспитывали. Никоим образом не осуждаю людей, испытывающих это. Правда, я все понимаю. (Сбежать бы куда подальше…) Развод часто является лучшим решением для обоих. Но стоит помнить, что есть и другой путь. Когда мы переживаем утрату, легкую грусть или грусть катастрофического размера, меняющую нашу жизнь, мы будем чувствовать себя плохо – это нормально. Если мы научимся мириться с тем, что дела могут идти плохо, то сможем лучше подготовиться к проживанию периодов печали. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь рассказал об этом моей семье в 1980-х. Но этого не произошло. Потому что никто никому ничего не говорит.

Вместо этого я присоединюсь к почетному легиону мужчин и женщин под названием «Проблемы с папой»[10 - Daddy issues. (Прим. пер.)]. Я выросла с одним родителем, который выполнял работу за двоих, с женщиной, которая, на мое счастье, необычайно сильная и стойкая. Есть некоторые преимущества в том, чтобы быть ребенком матери-одиночки: я выросла в блаженном неведении, что разные домашние обязанности обычно выполняют люди разного пола, ведь в нашей семье все делала она одна. Как и моя мать, я великолепно буду справляться с кризисными ситуациями. Я буду ценить независимость, хотя, к сожалению, до такой степени, что подсяду на это, буду бояться обязательств и не буду делать ставку на одного человека (я видела, к чему это приводит). Во всех своих отношениях я буду настаивать, что мне нужно мое пространство. Мне будет сложно вести переговоры, потому что в этом не было необходимости: один человек принимал все решения в нашем доме. И я увижу, что постоянная занятость помогает двигаться дальше. Бороться с болью. Фух. Мир уже не очень мне понятен, поэтому я сама придумываю смыслы. Мне регулярно говорят, что я не должна грустить или плакать. Я и не плачу. Никто не плачет. В итоге желание поплакать или почувствовать грусть становится странно незнакомым. Даже каким-то инопланетным.

Покойный психолог Хаим Гинотт писал в своей книге «Родитель – ребенок: мир отношений», что «многих людей обучают, не рассказывая им, что такое чувства. Когда они испытывают ненависть, им говорят, что это просто неприязнь. Когда им страшно, им говорят, что бояться нечего. Когда им больно, им советуют быть храбрыми и улыбнуться».

Дети смотрят на родителей, чтобы понять, как контролировать собственные эмоции, потому что они еще сами не умеют этого. Но если родители тоже этого не знают или их никогда не учили, потому что плохие эмоции оттормаживались, тогда мы в беде. И многих из нас с детства учили, что с грустью нужно пытаться бороться.

Одна из статей 2019 года в Guardian рассказывает, что наше общество учит нас не быть грустными с первого дня жизни. Первое, что распробовали младенцы в Великобритании после молока, это Calpol – сладкое фиолетовое обезболивающее, которое продают в удобных шприцах для впрыскивания в рот. Оно заставляет многих родителей почувствовать себя ковбоями на Диком Западе. Национальная служба здравоохранения Великобритании советует родителям давать своим детям жидкий парацетамол после первых прививок в возрасте восьми недель, чтобы предотвратить потенциальный дискомфорт, и 84 % детей в возрасте до шести месяцев принимали Calpol. Когда я росла, их реклама гласила: «Когда семья отправляется в отпуск, забудьте о боли и страданиях».

Послание очень четкое: быть хорошим родителем – значит не позволять своему ребенку страдать, неважно, по каким причинам. Мы живем в культуре, в которой стресс требуется смягчить, а от грусти нужно избавиться, а не испытывать ее: поэтому мы и справляемся с ней хуже, чем предыдущие поколения. Документальный фильм BBC 2018 года говорит, что детям в Великобритании сейчас дают в три раза больше лекарств, чем сорок лет назад.

«Сейчас в большинстве случаев мы ожидаем, что, если у нас есть проблема, медицина или технологии помогут нас «починить», – говорит Джулия Самюэль, психотерапевт и эксперт по грусти, – но грусть так не работает. Наши родители пытаются сформировать нам иммунитет против грусти с ранних лет. Нас избаловали. Часто нас не научили переносить даже небольшую боль, чтобы мы научились, как справляться с серьезной болью».

«Мы пытаемся с ней бороться: уменьшить дискомфорт всем обществом, практически на автопилоте. Только вот этим мы ухудшаем ситуацию», – говорит профессор Натаниэль Герр из Американского университета в Вашингтоне, округ Колумбия, эксперт в регуляции эмоций.

«Грусть очень важна, – рассказывает он мне по скайпу. – Люди должны уметь распознать грусть и ее причины. Люди говорят мне: «Я просто не хочу больше тревожиться, не хочу испытывать грусть», и я отвечаю: «Ничем не могу вам помочь». Потому что не надо хотеть «не испытывать грусть».

Это непросто осознать и студентам-психологам, которых учит Герр.

«Если я спрашиваю их: «Зачем нам нужна грусть?», они отвечают что-то в духе: «Ну, у нас не могло бы быть радости без грусти, это как свет и тень». Но это не так: они игнорируют социальную функцию печали. Она посылает сигнал: «Хей! Помогите мне!» – чтобы другие люди сплотились вокруг».

Герр также придерживается точки зрения, что часто нам грустно, когда мы застряли и не знаем, как выбраться из какой-то ситуации, «что делает грусть крайне полезной эмоцией».

«Грусть – это эмоция, которая помогает решать проблемы, – говорит он. – Она заставляет размышлять. А я рассматриваю размышления как когнитивное проявление эмоциональной грусти. Точно так же, как беспокойство – это когнитивное проявление тревоги на эмоциональном уровне».

Так что грусть – это эмоция, которая важна, потому что заставляет нас остановиться и задуматься о том, где мы сейчас, прежде чем двигаться дальше, на следующую жизненную ступеньку.

Эта идея изначально была озвучена датским философом Сёреном Кьеркегором. Он настаивал, что грусть и отчаяние не только приводят к блаженству и неизбежны, но и необходимы для изменения. Я встретилась с экспертом по Кьеркегору и профессором психологии Хенриком Хёг-Олесеном из Орхусского университета в Дании.

– Кьеркегор весь про отчаяние, а нам нужно отчаяние. Когда вам грустно, пусто или тревожно, эти экзистенциальные переживания заставляют вас остановиться и задаться вопросом, есть ли возможность что-то изменить в жизни и поплыть против течения, – говорит мне Хёг-Олесен, ему где-то за шестьдесят, он в белых и даже слишком модных для его возраста штанах.

– Прилив?

– Течение, – настаивает он. Психолог, лектор и эксперт по творчеству крайне сложного философа XIX века доказывает, что при такой уникальной комбинации авторитетности у меня не получится поиграть словами.

– Нам нужны эти тяжелые чувства, потому что они помогают нам ориентироваться в жизни. – Он стучит загорелым запястьем по столу. Сидя под потолочными плитками в окружении горшковых растений, я переношусь в свои студенческие годы, в 1998 год, переживая дежавю: как в тот день, когда я сидела в кабинете профессора, опоздав со сдачей эссе.

– Грусть и отчаяние дают вам цель. Нас ведут эти чувства, они заставляют задуматься: «Что я делаю со своей жизнью?»

Я чувствую себя маленькой и вопрошаю, что я делаю со своей жизнью.

– И что происходит, если мы не позволяем, чтобы нас вело отчаяние?

– В таком случае? – его голос становится громче. – В таком случае – вы робот. Просто робот, который ест, спит и испражняется.

Понятно. Хорошо. Итак, отчаяние необходимо для изменений, а грусть необходима, чтобы быть живым, иначе мы все просто испражняющиеся роботы. Понятненько. Так что нам нужно перестать бороться с этими негативными эмоциями и начать их испытывать. Потому что, если мы не сделаем этого, последствия могут быть ужасными.

«Если мы не принимаем и не проживаем грусть, она может проявиться физически, – предупреждает детский и взрослый психотерапевт Джейн Элфер. Она объясняет, что болезнь – настоящая, реальная болезнь, при которой нужно давать Calpol, – может быть единственным способом для ребенка выразить свои чувства. – У них возникают необъяснимые боли в животе или головная боль, например, и тогда, конечно, это в результате психологического воздействия. Особенно когда дело касается утраты».

В детстве мой живот становится барометром моего психологического состояния, но мне сложно понять: у меня туго скрутило живот из-за голода, усталости, стресса или горя. Поесть (или вздремнуть) – это более быстрое решение проблемы, чем справиться со стрессом или грустью, поэтому обычно я ем на всякий случай, как только чувствую, что живот начинает немного скручивать. Это довольно распространено. Психоаналитик Джойс Макдугалл писала о том, как печаль проявляется через потерю аппетита или, наоборот, повышенный аппетит в попытке заполнить пустоту.

«Маленькие дети не всегда знают, что именно причиняет им боль, обычно они начинают понимать, когда им не меньше десяти лет, – говорит Росс Кормак, психотерапевт и ведущий специалист Winston’s Wish, британской благотворительной организации по оказанию помощи детям, потерявшим близких. – А грусть часто ощущается как что-то в животе. Грустные дети легче поддаются панике и живут на кортизоле, гормоне стресса, и адреналине, поэтому они постоянно в режиме «бей или беги». Еда может смягчить эти переживания и ослабить ощущения. Но это кратковременное решение (и я говорю это как человек, который однажды съел батон хлеба, просто чтобы проверить, смогу ли). Еда поможет, пока не нахлынет следующая волна чувств.

Другие распространенные физические симптомы печали: комок в груди или горле, повышенная чувствительность к шуму, трудности с дыханием, ощущение слабости и усталости, сухость во рту, повышение или снижение аппетита, проблемы или страх заснуть, а также боль и ломота в теле. Исследование[11 - Исследование по иммунологии, проведенное в 2014 году Аной Витлик, Риядом Ханфером и рядом других британских врачей.] 2014 года даже обнаружило, что организм пожилых людей, переживающих горе, производит меньше белых кровяных телец, что делает их более подверженными инфекциям. Считается, что непроработанная печаль вызывает 15 % всех психических расстройств, как говорит Джулия Самюэль в своей книге «Переживая горе» (Grief Works). Самюэль также отмечает, что дети, которые пережили утраты, легче приобретают зависимости и проблемы с психическим здоровьем во взрослой жизни, если они должным образом не справились со своими эмоциями.

Герр объясняет: те из нас, кто изо всех сил пытается контролировать свои эмоции, обычно переживают это тремя способами. Во-первых, в терминах чувствительности к подсказкам (эмоции появляются раньше, чем у других людей). Во-вторых, с позиций интенсивности (их эмоции проявляются более интенсивно). В-третьих, у них занимает больше времени возврат в нормальное состояние.

«Это задача взрослых, – говорит Герр, – обычно родителей: объяснить детям все это еще в раннем возрасте. Поэтому, если ребенок говорит: «Мне грустно», а родитель говорит: «С тобой все хорошо», это не очень информативная обратная связь. Родители должны принять, что ребенок испытывает эмоции, и помочь ребенку научиться определять и называть свои эмоции, проживать их и не испытывать стыд или смущение по поводу собственных эмоций. Потому что всякая эмоция полезна. Если бы мы для начала хотя бы научились принимать и справляться со всем диапазоном эмоций, включая негативные, нам всем было бы лучше».