Тихая речушка

Рядом с очагом был сооружен настил, поднятый над землей на высоту не более одного локтя, сделанный из гладко отесанных деревянных досок, поверх которых был уложен ковер с потускневшими от времени красками. Над очагом и настилом возвышался навес, подпираемый с четырех углов столбами, защищая устроившихся под ним людей от непогоды и яркого солнца. Под этим навесом в погожие дни вся семья собиралась к обеду, усевшись полукругом и подобрав под себя ноги, они вкушали пищу. Настил мог послужить и кроватью, на которой можно было спать, особенно те ночи, когда в тирмэ становилось душно, а под навесом царила приятная прохлада.

Все то время, пока женщина хлопотала по хозяйству, забравшиеся под настил две остроухие собаки мирно дремали, не обращая на происходящее вокруг них никакого внимания. Они только на мгновение подняли свои вытянутые морды, поведя из стороны в сторону своими мокрыми носами – принюхиваясь, когда женщина начала процеживать молоко, переливая его из деревянного ведра в глиняный кувшин, повязав на его горлышко тонкую тряпицу. Молоко было свежее – парное оно пенилось, и от него исходил легкий, едва уловимый сладковатый аромат, который и привлек внимание собак.

Процедив молоко, женщина принялась готовить завтрак: положила посередине настила большое широкое белое полотнище, а поверх него поставила деревянный поднос, в который положила несколько просяных лепешек, кусочки соленого козьего сыра, а рядом с подносом поставила глубокую пиалу – круглую чашу без ручки, доверху наполненную медом, и кувшин молока.

Едва она успела управиться со своими делами, как из тирмэ вышел мужчина – хозяин стойбища, которого звали Аиткул, а женщина была его женой – Гуляйза. Мужчина был коренаст, крепкого телосложения и широколиц. Его походка выдавала в нем человека, который больше привык проводить время в седле, верхом на коне, чем ходить пешком. Он запахивал на ходу свой длиннополый халат – чекмень, надетый поверх льняной, из домотканого полотна, рубашки, подпоясывая чекмень широким кожаным ремнем, застегивая его выкованным из цельного куска серебра пряжкой, украшенной замысловатой резьбой. Его ноги были обуты в ичиги – сапоги для верховой езды, сшитые из хорошо выделанной козьей кожи, с заправленными в высокие голенища штанинами. На голове у Аиткула была треухая шапка – колаксын, обитая мехом, с высокой тульей и широкой задней полостью, прикрывающей ему шею.

Подойдя к настилу, присев на край, Аиткул снял шапку, положив ее рядом. Гуляйза подала мужу наполненную молоком пиалу. Отломив от лежащей на подносе лепешки небольшой кусок, Аиткул обмакнул его в мед и положил в рот. Он стал медленно пережевывать кусок лепешки, время от времени отпивая мелкими глотками молоко из пиалы.

Покончив с едой, он сложил вместе ладони и прочитал короткую молитву, благодаря Всевышнего за Его милость к нему. Затем отер руками лицо и проговорил: «Аминь».

Гуляйза все это время продолжала суетиться у очага, готовя мясную похлебку и исподволь наблюдая за мужем. Что-то происходило с ним. Вот уже несколько дней он был задумчив и молчалив.

Аиткул молча сидел на своем месте, неотрывно глядя куда-то вдаль.

Он первым нарушил молчание:

– На днях я встретил в степи нашего соседа Худайберды, возвращающегося из Уфы, – начал Аиткул. – Он рассказал, будто в Уфу от Ак-батши прибыли прибыльщики и требуют, чтобы мы платили ему еще больше ясака.

Ак-батши – так башкорты называли русского царя, даже несмотря на то, что вот уже несколько женщин-цариц были на русском престоле после смерти первого русского императора Петра Алексеевича Романова. Ныне на российском престоле восседала племянница царя Петра I, императрица Анна I Иоанновна, дочь сводного брата Петра Алексеевича – Ивана Алексеевича.

Гуляйза от возмущения даже всплеснула руками.

– Тауба! Прости меня, Аллах, – возмущенно проговорила она. – Мы и так слишком много отдаем Ак-батше, – сказала она.

Аиткул покачал головой, соглашаясь с женой.

– Ак-батша готовится к новой войне с турецким султаном, он теперь требует для себя еще больше наших коней, – сказал Аиткул. – Наши табуны и без того уже сильно поредели. Скоро в степи не останется ни одного табуна и ни одного табунщика.

На лице Гуляйзы отразилась тревога.

– Может, нам лучше уйти в дальние степи, – спросила она у мужа, – дальше за Яик, куда русские не смогут добраться?

Аиткул тяжело вздохнул.

– Сегодня всюду неспокойно, жена, не так, как было в прежние времена, когда можно было свободно кочевать по степи.

Аиткул понимал, что известие о новых налогах вызовет среди башкорт недовольство и может привести к новой войне, как это уже бывало в прежние годы, когда от стойбища к стойбищу разносился тревожный призыв брать в руки оружие. Степь наполнялась тревожным топотом боевых коней, и земля обильно окроплялась кровью. В последней войне с Россией башкортам удалось отстоять свою свободу и было заключено перемирие, но оно было столь хрупким, что любая искра могла вызвать пламя нового кровопролития.

Он хотел было еще что-то добавить к сказанному, но в это самое время полог откинулся, на пороге тирмэ показался мальчик-подросток – их сын Зиянгир. На вид ему было около двенадцати лет. Круглолицый, с крупными веснушками по всему лицу и с оттопыренными ушами, которые из-за короткой стрижки, казалось, оттопыривались еще больше. Как и отец, он был одет в длиннополый стеганый халат, подпоясанный кушаком из длинного куска красной ткани. В одной руке он держал такую же, как и у отца, шапку, а в другой у него была короткая плетка – камсы. Обут он был в ката – кожаную обувь без голенищ. Одежда на Зиянгире была явно великовата, наверняка она досталась ему по наследству от старших мужчин семьи, причем шапка, когда он надел ее себе на голову, постоянно съезжала на глаза, и Зиянгир время от времени вынужден был поправлять ее.

Вслед за Зиянгиром, поднырнув ему под руку, выбежала девочка лет пяти – дочь Аиткула и Гуляйзы. Быстро и проворно подбежав к матери, она ухватилась одной рукой за подол ее длинного платья и стала молча наблюдать за тем, как ее отец и брат готовятся в дорогу.

Зиянгир деловито заткнул плетку за пояс и, подойдя к настилу, так же, как и отец, получил из рук матери пиалу свежего утреннего молока.

– Ата (отец), – сказал Зиянгир, отпив из пиалы несколько глотков, – рыжий мерин вчера захромал на правую ногу.

Вечером, отправившись с табуном к водопою, Зиянгир заметил, что любимый конь Аиткула припадает на одну ногу. Осмотрев копыто коня, он увидел, что у него сбилась подкова, а само копыто воспалилось.

Аиткул недовольно покачал головой. По его лицу было видно, что эта новость его огорчила.

– Теперь нужно будет отвести коня к кузнецу – хромому Токтару, чтобы он подковал его, – сказал Аиткул и, помолчав, добавил: – Тогда оседлай серую кобылу.

Наскоро выпив еще одну пиалу молока, мальчик, прежде чем встать со своего места, как и Аиткул, произнес короткую молитву, благодаря Создателя за пищу, ту, что он вкусил, поблагодарил мать, встал, оправил халат и отправился исполнять указания отца.

– Рахмет (спасибо), – сказал Аиткул, поднявшись вслед за Зиянгиром с настила. – Передай Сагиту, когда он вернется, чтобы починил ограду загона для овец, того и гляди все овцы разбегутся.

Сагит – старший сын Аиткула и Гуляйзы, был уже женат и жил с женой и маленьким сыном в отдельной тирмэ, которая стояла немного поодаль от родительской в знак того, что он уже взрослый и в определенном смысле самостоятельный. Но главой семьи – юрта – по-прежнему оставался Аиткул. Именно он принимал все важные и судьбоносные решения, а члены его семьи, включая и старшего сына, должны были беспрекословно подчиняться его решению и исполнять его. Таков был древний обычай, по которому жили башкорты многие поколения.

В башкортских семьях царила строгая иерархия и авторитет отца был непреклонен. Только глава семейства мог принимать участие во всех главных сходах – йыйынах, куда собирались главы башкортских родов и стойбищ, наиболее влиятельные башкорты: толкователи Священной книги – Корана – абызы, башкортская военная знать и аристократия: мурзы, старшины и тарханы.

Сагит покинул стойбище еще до восхода солнца, отправившись осматривать новые пастбища.

– Думаю, нам нужно перенести стоянку ближе к соседям, – сказал Аиткул, внимательно посмотрев на жену.

– Ата, случилось что? – беспокойным голосом спросила Гуляйза.

– Тревожные времена, жена, пришли на нашу землю. Много лихого народа бродит вокруг.

Гуляйза и сама понимала, что многое изменилось в их жизни. Повсюду стали появляться чужие люди. Они селятся на их землях, строят свои дома, вырубают леса, жгут степи в тех местах, где издревле башкорты пасли свои табуны. Эта земля кормила башкорт, она была их домом, здесь испокон веков жили их предки: отцы, деды – отцы их отцов, передавая эту землю от отца сыну, из поколения в поколение, напутствуя их заботиться о ней и оберегать ее как величайшую святыню.

– Что теперь с нами будет, ата? – с тревогой в голосе спросила Гуляйза у Аиткула.

Но Аиткул не знал ответа.

Гуляйза тяжело вздохнула и стала собирать в дорогу мужа и сына. Женщина завернула в чистую тряпицу несколько лепешек из молотого ячменя, кусок козьего сыра, ломтики сушеного мяса, заботливо все это уложила в узелок. Затем она принесла два турсука – сосуда, сделанных из выделанной кожи животных, в которых обычно башкорты брали в дорогу воду или кумыс – перебродившее конское молоко, его хранили в выдолбленных из цельного куска липы продолговатых чанах, время от времени перемешивая, превращая в пенистый напиток, который в жаркую погоду хорошо утолял жажду.

Один турсук она наполнила кислым молоком, а другой – водой, и все это подала мужу.

– День будет жарким, – сказала Гуляйза.

Аиткул посмотрел на небо. Вдали он увидел едва заметную тучку.

– После полудня будет дождь, – сказал он, наблюдая, в какую сторону движется туча. – Пусть Сагит, как вернется в стойбище, сначала сводит животных к водопою. К тому же коровы вылизали все камни, нужно положить им соль.

Немного поодаль от тирмэ паслись несколько двугорбых верблюдов-бактрианов – большие и величественные животные, они лениво щипали траву, медленно переходя от места к месту. Временами они поднимали головы на длинных изогнутых шеях и внимательно осматривались по сторонам, а затем вновь принимались все так же лениво щипать траву у себя под ногами.

– Нужно и их сводить к реке, – сказал Аиткул, указывая в сторону верблюдов. – Сегодня я хочу перегнать табун с дальнего пастбища ближе к стойбищу. Заодно и гнедую жеребую кобылицу пригнать и поставить в стойло; думаю, что она должна скоро ожеребиться.

– Хорошо, – сказала Гуляйза, внимательно выслушав мужа.

В начале весны, едва земля начала освобождаться от зимнего снега, то тут, то там покрываясь проталинами, из-под которых робко пробивалась наружу молодая трава, Аиткул со всей семьей, скарбом и табунами покинул зимовье и выехал на летовку в степь. Но, на его несчастье, к нему вернулась старая хворь. Она следовала за Аиткулом неотступно с тех самых пор, когда в начале осени 1700 года русская армия впервые выступила в поход против шведского короля Карла XII. Целью похода стало взятие хорошо укрепленной шведской крепости Нарвы, ключевого оборонительного форпоста шведов на западном берегу реки Норовы. В случае победы русские рассчитывали получить свободный проход к Балтийскому морю. Но богиня Фортуна изменила русской армии, и едва успев начаться, эта кампания уже была обречена на провал. Сказались плохая организация кампании, предательство иностранных командиров, холодная дождливая осень с размытыми дорогами, нехватка продовольствия и плохое снабжение. И, как итог, русские солдаты стали массово голодать и болеть, а нехватка фуража привела к падежу тяговых лошадей, перевозящих пушки, амуницию и снаряды. Войска царя Петра, потерпев сокрушительное поражение, вынуждены были отступить от Нарвы, неся огромные потери. Сам царь Петр, узнав о приближении шведских войск, которых вел к Нарве шведский король Карл XII, спешащий на помощь осажденному гарнизону, бежал, сопровождаемый своими ближайшими сподвижниками, в Новый город, а затем и в Москву, оставив командование русскими войсками саксонскому фельдмаршалу герцогу де Круа. В те далекие годы еще юный Аиткул в первый раз отправился нести кантонную службу, когда от каждого башкортского юрта, куда входило несколько семей, объединенные по родовому принципу, выделялся полностью экипированный всадник с лошадями, оружием и амуницией. Аиткул был в сотне, которая входила в башкортский минг – тысяча в составе иррегулярных войск, собранных из башкорт, татар-мишаров, черемисов, казаков, калмыков и переданных под начало генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметьева, потомка старинного боярского рода Шереметьевых. Сотня несколько дней пробиралась к Нарве по болотным топям, в обход Эстляндского хутора Рыунге – земли Лифляндии.

Потерпев первое поражение, царь Петр не оставил надежд взять Нарву и предпримет еще один поход, более подготовленный, и в итоге он завершится успехом. Россия получит неограниченное влияние над всеми лифляндскими землями и обеспечит себе беспрепятственный выход к Балтийскому морю. В память о том далеком походе у Аиткула каждую весну и осень будут опухать колени.

Вот и этой весной Аиткул несколько дней не выходил из тирмэ, оставив без присмотра свои табуны. Сагит в то время находился на дальнем пастбище, его несколько дней не было в стойбище, и он не мог помочь отцу. Как только Аиткулу стало легче, и он смог без посторонней помощи взобраться в седло, то без промедления отправился осматривать табун. В одном из косяков – группе из нескольких кобылиц и жеребца – он обнаружил молодую незнакомую ему кобылицу. Откуда она пришла и долго ли кочевала в этом косяке, он не ведал.

Аиткул подумал, что приблудная кобылица отбилась от чужого табуна, и, быть может, ее хозяин – один из его ближайших соседей или родственников, и через какое-то время он объявится сам. Но время шло, а хозяин не объявлялся. К тому же эта кобылица отличалась от тех, что паслись в здешних краях: низкорослых, с короткими, но сильными ногами, прямой и широкой спиной. У этой кобылицы были более красивые формы: длинная шея, стройные длинные ноги, линия ее спины имела красивый изгиб, и она была выше.