Ицзин. Книга Перемен

б) Под названием «Сян-чжуань» разумеется два совершенно различных текста (по-видимому, написанные неодновременно!). Впрочем, даже и традиция отмечает это, ибо при более точной классификации текстов говорится о двух комментариях «Сян-чжуань», а именно: «Да сян-чжуань» («Великая традиция образов») и «Сяо сян-чжуань» («Малая традиция образов»). Но это деление проводится не по размеру этих текстов («Да сян-чжуань» меньше, чем «Сяо сян-чжуань»), а по признаку их значимости.

в) Под одним названием «Шогуа-чжуань» собраны два совершенно различных текста. Небольшая часть его в начале по форме и по содержанию примыкает к комментарию «Сицы-чжуань», а остальная, бо`льшая, аналогична «Цзагуа-чжуань». Так, в начале «Шогуа-чжуань» мы читаем:

«В древности, когда совершенномудрые люди создавали [учение о] Переменах, они глубоко вникли в ясность духов и породили оракул на тысячелистнике[129 - Ср. «Сицы-чжуань», часть II, главы о своего рода истории культуры Китая с точки зрения «Книги Перемен».]. [Числом] „3“ [они обозначили] Небо и [числом] „2“ – Землю и основали [оракул] на счислении[130 - Ср. «Сицы-чжуань», часть I, главу о технике мантического счисления.]. Они усмотрели изменчивость в [смене] тьмы и света и установили символы; они открыли знамения[131 - Перевод этих терминов, данный в словаре Куврера, не учитывает параллелизма и потому неверен, как слишком суммарный: «faire connaitre». Чтобы понять данный термин, необходимо принять во внимание: а) что он осмысляется теперь как «возбудить к движению» или «рассеять»; б) что как рифма и фонетический аналог слов «неуловимое», «незаметное» и «знамя», «значок», «знамение» он уже в древности заменял второй из этих знаков. Полисемантизм противоположных значений нас не должен удивлять, ибо достаточно вспомнить хотя бы такие примеры, как: мин – «свет» / «тьма»; луань – «смута» / «приводить в порядок»; ли – «держаться за что-нибудь», «впадать в…» / «отделиться от чего-нибудь», «покинуть…», или – «незаметное» / «заметное»: в) если высказанное в пунктах а и б синтезировать в одном значении данного термина, то мы можем усмотреть в нем следующее содержание: «выявлять нечто еще не выявленное»; г) в данном контексте этот термин стоит параллельно термину «усмотреть изменчивость», который построен по формуле сказуемое – дополнение, следовательно, приходится выбирать именное, а не глагольное значение: «…открыли знамения…»] в [чередовании] напряжения и податливости и создали отдельные черты [символов][132 - Ср. рассказ о создании гексаграмм на основании наблюдений над внешним миром в части первой «Сицы-чжуань».]. Они гармонически согласовались с абсолютным Путем и его личным Приятием и устроили [жизнь в согласии] с чувством должного; они вполне постигли строй [мира], до конца познали действительность [души] и так достигли [знания] судьбы»[133 - Текст – вполне в духе гносеологических построений в части первой «Сицы-чжуань».].

Как и эта первая глава «Шогуа-чжуань», ее вторая глава стоит в теснейшей связи с кругом вопросов «Сицы-чжуань».

«В древности, когда совершенномудрые люди создавали [учение о] Переменах, они имели целью согласоваться с закономерностями сущности [человека и его] судьбы. И вот они установили Путь Неба, а именно: Тьма и Свет; они установили Путь Человека, а именно: Любовь и Долг. Они сочетали эти три потенции и сочли их двойными. Поэтому в „Книге Перемен“ шесть черт составляют гексаграмму, в ней разделяются тьма и свет, чередуются податливость и напряжение. Поэтому в „Книге Перемен“ шесть позиций составляют целую главу».

Глава третья «Шогуа-чжуань» еще имеет в себе черты, напоминающие «Сицы-чжуань», но все остальные ее главы совершенно аналогичны «Цзагуа-чжуань» и отличаются лишь тем, что в последней говорится о гексаграммах, тогда как во второй части «Шогуа-чжуань» речь идет о триграммах. Но и там и здесь лишь глоссы, имеющие целью объяснить значение названий триграмм и гексаграмм, а также сообщить гадателю установленные мантической традицией ассоциации различных животных, предметов и явлений с той или иной триграммой и гексаграммой.

г) Так же и текст «Вэньянь-чжуань» не представляется однородным. Это было уже замечено Р. Вильгельмом, который, полагая, что «Вэньянь-чжуань» написан если не самим Конфуцием, то его ближайшими учениками, изучил «Вэньянь-чжуань» более тщательно, чем остальные «крылья». Текст «Вэньянь-чжуань» распадается на четыре различных текста. Я думаю только, что Р. Вильгельм совершенно напрасно ставит это произведение в столь близкое отношение к Конфуцию. Как увидим ниже, всем своим характером оно совершенно чуждо Конфуцию, и если бы он знал его, то, вероятно, объявил бы еретическим, вредным, а не каноническим.

д) Близость «Сицы-чжуань» и «Шогуа-чжуань» была до известной степени замечена японским ицзинистом Мацуй Расю, который рискнул совершенно перепланировать (в более систематическом порядке!) «Сицы-чжуань» и соединить его с текстом первых глав «Шогуа-чжуань».

е) Наконец, по самому содержанию тексты, объединенные общим названием «Десять крыльев», совершенно различны. Это объединение разнородных слагаемых противоречит и действительности, и научной классификации. Фактически их следовало бы разделить на три группы:

1) комментарии (обе части «Туань-чжуань» и «Сян-чжуань»),

2) теоретические трактаты о «Книге Перемен» в целом (сюда относятся целиком «Сицы-чжуань» и «Сюйгуа-чжуань», «Шогуа-чжуань», главы 1 и 2) и

3) глоссы к терминам «Шогуа-чжуань», гл. 3, и последующие, «Цзагуа-чжуань» и «Вэньянь-чжуань». Надо заметить, что и в пределах указанных трех групп тексты не вполне одинаковы. «Туань-чжуань» рассматривает гексаграмму в целом, анализирует триграммы, ее составляющие, и, исходя из такого анализа, посильно объясняет текст афоризмов. Вот, например, комментарий «Туань-чжуань» к гекс. 12 (Пи. Упадок. Текст афоризма: «Упадок – неподходящие люди[134 - Эти слова – интерполяция. См. примечание к переводу этой гексаграммы.]. Неблагоприятна благородному человеку стойкость. Великое отходит, малое приходит»). «Туань-чжуань» комментирует: «Упадок – это неподходящие люди. Неблагоприятна благородному человеку стойкость. Великое отходит, малое приходит[135 - Относительно правильной последовательности фраз в этом тексте см. примечание к его переводу.]. Это значит, что Небо и Земля не связаны и все сущее не развивается. Когда высшие и низшие не связаны, то и в Поднебесной не существует государство[136 - Ибо государство рассматривается в «Книге Перемен» как система связей между низшими и высшими.]. Внутренняя [равно: нижняя] триграмма [здесь] – тьма, а внешняя [равно: верхняя] – свет. Внутренняя триграмма – податливость, а внешняя – напряжение. Внутри [здесь] – ничтожество, а вовне – благородный человек. Путь ничтожеств – расти, а путь благородного человека – умаляться».

Мы видим здесь типичный комментарий, рассматривающий политические события с точки зрения космических сил.

Совсем другая техника комментирования и другая цель в «Да сян-чжуань». Вот что в нем говорится о той же гексаграмме:

«Небо и Земля не связаны: это – упадок. Благородный человек [в таких обстоятельствах] избегает затруднений благодаря добродетели – бережливости. Нельзя быть [здесь] в славе и через нее получать жалование». В этом комментарии мы видим моральный трактат, освещающий вопросы этики, взятые динамично, в связи с той или иной ситуацией жизни (выраженной в гексаграмме), а не статично, как раз навсегда нерушимая догма. Позволю себе напомнить, что для конфуцианцев моральная норма выражается в словах: «Путь – это то, от чего нельзя отклониться ни на мгновение».

Обратимся теперь к комментарию «Сяо сян-чжуань». Он отличается от предыдущих уже и тем, что относится к другому тексту: к афоризмам при отдельных чертах, а не при гексаграммах в целом. Он в большинстве случаев оказывается школьным объяснением афоризма, учитывающим, правда, структуру гексаграммы и роль данной черты в ней, но тяготеющим к мантическому истолкованию гексаграммы. Вот типичное объяснение для комментария «Сяо сян-чжуань» (та же гексаграмма, черта третья). Текст афоризма: «Шестерка третья. Будешь полон стыда». Текст «Сяо сян-чжуань»: «Будешь полон стыда, [ибо] это неподобающая позиция»[137 - Подобающей она была бы, если бы нечетную (3-ю) позицию занимала световая черта.].

Или там же, под четвертой чертой, текст афоризма: «Будет веление свыше – хулы не будет. Во всех, кто с тобою, проявится благоволение [неба]».

Текст «Сяо сян-чжуань»: «Будет веление свыше – хулы не будет, [т. е.] стремления осуществятся».

На последнем примере особенно видно, что текст «Сяо сян-чжуань» ничего интересного не представляет. Это – типичная схолия. Но влияние его длилось несколько веков: большинство комментаторов конца II в. н. э. стоят под несомненным обаянием именно этого комментария. Малоценность его, по-видимому, осознал и Р. Вильгельм, включивший ее не в первый том своего перевода, а в третий том, со скромным заголовком «Материалы».

Текст «Сицы-чжуань» стоит особо среди «Десяти крыльев». Это целая энциклопедия ицзинизма! Правда, он несистематичен, чередование самых различных тем в нем производит подчас удручающее впечатление пестроты и случайности[138 - Не совсем удачная попытка его систематизации, поскольку, мне известно, была сделана лишь раз Мацуй Расю, упоминавшимся выше. К главе III]. И тем не менее как раз этому тексту суждено было сыграть крупнейшую роль в развитии китайской философии. Именно через него понималась «Книга Перемен» и ее теория гениальным философом Ван Би (III в. н. э.). Именно из него, по существу, выросло основанное на «Ицзине» учение сунских мыслителей, та школа, в которой наиболее разработаны вопросы философии. В этой энциклопедии ицзинизма мы находим и онтологию (учение о материальной субстанции мира), и космологию (учение о силах тьмы и света, их ритмическом чередовании, порождающем всю жизнь космоса, о ряде космических сил, производящих рост растений, и т. п.), и гносеологию (учение о соотношении слова и познаваемого образа как его содержания и т. п.), и «историю культуры» (учение о развитии культурных институтов с точки зрения понятий «Книги Перемен») и т. п. Как мы видели, первые две главы «Шогуа-чжуань» примыкают по своему значению к «Сицы-чжуань». Текст «Сюйгуа-чжуань» – длиннейший из известных мне соритов – представляет собою опыт доказательства правильности такого расположения гексаграмм, какое мы находим в «Книге Перемен». Этот текст был особенно систематично продуман и разработан Чэн И-чуанем в XI в. н. э. Вот хотя бы его начало.

«Есть Небо и Земля, и лишь после этого рождаются все вещи. То, что заполняет все пространство между Небом и Землею, – это только все вещи. Поэтому после [символов Неба и Земли] помещен символ Чжуань. Он значит и наполнение, и первое мгновение бытия вещи. Как только рождается что-нибудь, оно, безусловно, недоразвито. Поэтому [символ „Начальная трудность“] преемствуется символом „Недоразвитость“. Недоразвитость – это юность, это молодость данной вещи. Если что-нибудь молодо, то его необходимо воспитывать. Поэтому „Необходимость ждать“ следует за „Недоразвитостью“. Необходимость ждать – это путь питания. Из-за пищи и питья непременно бывает тяжба. Поэтому после [„Необходимость ждать

] и идет „Тяжба“. В тяжбе непременно поднимается множество людей, поэтому после нее идет „Войско“. Войско – это множество людей. Во множестве людей непременно оказываются те, между которыми происходит сближение. Поэтому (после войска) идет „Сближение»“. Сближение – это приближение [друг к другу]» и т. д.

Остальные тексты из «Десяти крыльев» – лишь глоссы; поэтому их переводить или невозможно, или бессмысленно, ибо перевод термина – это, собственно, такое же решение задачи по осмыслению терминологии, каким является выбор синонима при составлении глоссы. Конечно, желающему изучить и понять внутреннюю логику памятника, и особенно ханьских комментаторов в подлиннике, не миновать чтения этих текстов. Однако для наших целей этого не требуется. Поэтому я ограничиваюсь указанием на характер этих текстов (конец «Шогуа-чжуань», «Цзагуа-чжуань» и «Вэньянь-чжуань»).

Глава III

Дифференциация «Книги Перемен» по технике мышления

Я вынужден предпослать материалам этой главы некоторые общие положения, чтобы заранее уточнить, что` я разумею под анализом техники мышления. При чтении данной главы может показаться, что в таком древнем произведении, как «Книга Перемен», я нахожу наши современные концепции и приписываю их авторам, жившим в эпоху, совершенно отличную от нашей. Иными словами, я предвижу упрек в модернизации архаического памятника. Я хотел бы внести ясность в этот вопрос.

Если мы говорим о сотах меда, то нельзя не упомянуть о том, что ячейки их дают в сечении шестигранник. Это – понятие геометрии, но никто не заподозрит нас в склонности приписывать пчелам знание геометрии. Если представители культурно отсталых народов умеют построить хижину из бревен, то это еще не значит, что у них есть знание таких инженерных наук, как статика деревянных сооружений или сопротивление материалов. Однако если мы будем изучать их технику, то нам не обойтись без терминов этих наук, чтобы сделать понятными современному читателю результаты нашего исследования. Наконец, сколько миллионов людей пело и играло на самых разнообразных музыкальных инструментах без малейшего знания законов акустики и теории музыки. Однако мы можем говорить о их творчестве научно лишь с точки зрения современной акустики и теории музыки. Так же, изучая технику мышления, отраженную в текстах «Книги Перемен», мы не можем не пользоваться современной, нашей техникой мышления. Однако это не значит, что мы ставим знак равенства между техникой мышления авторов изучаемых текстов и нашей. Наоборот, цель настоящей главы – показать специфику мышления авторов «Книги Перемен» в различных частях этого памятника.

У авторов первого слоя основного текста мышление еще совершенно аморфно. Мы тщетно стали бы искать там хотя бы намек на логическую связь. И грамматические отношения в этом тексте еще совершенно не выявлены. Единственным достижением мышления на этой ступени можно признать лишь работу его по установлению терминов. Но эти «термины» только с большими оговорками могут быть сочтены терминами, ибо самая характерная черта термина – его определенность – сводится почти к нулю полисемантичностью этих терминов. Есть ряд гексаграмм, тождественно определенных одинаковыми мантическими формулами. Можно предположить лишь, что в приложении к разным гексаграммам они понимались по-разному. В этом отношении и названия гексаграмм не представляют исключения. Если принять во внимание, как разносторонне в текстах второго и особенно третьего слоя интерпретировалось то или иное название гексаграммы, то наглядно выступит многообразие их понимания. На этой ступени мышление только приступает к выработке терминов. Второй и третий слой основного текста не различаются сильно друг от друга в отношении техники мышления, но в них действует мышление хотя и примитивное, но несравненно более развитое, чем в первом слое. Прежде всего в них ясно выражена борьба с полисемантизмом. Эта борьба идет в основном по линии создания контекста и по линии уточнения термина дефинициями. По-видимому, это объясняется тем, что мышление, обусловленное возможностями языка как выразителя мышления, было в состоянии облечься лишь в такие формы, какие были налицо в аморфно-синтетическом китайском языке. Последний, будучи лишен возможностей формального словообразования, представлял широкие возможности интеграции нескольких слов в composita и обладал большою гибкостью в подборе художественных образов как средства выражения мысли. Поэтому мышление у авторов второго и третьего слоя развилось не по линии построения точных терминов, выражающих понятия, а по линии представлений, облеченных в словесные образы. Часто эти образы уточнены одним определением или рядом их вариантов, а то и целым описанием. Конечно, в этом мышлении есть и понятия как таковые, например: «великое», «малое» и т. п. Но ведущая роль все же принадлежит представлениям, несущим в себе подразумеваемые понятия. Такие представления уже развиты до уровня символических представлений, являющихся переходной ступенью к понятиям. В этом процессе, конечно, мышление связано с уровнем развития языка, который определен уровнем развития жизни общества. Последний обусловил развитие письменности. Идеограмма особенно способствовала развитию способности к символике в мышлении (ибо идеограммы уже утратили непосредственную связь с изображаемым предметом, в отличие от рисунка и пиктограммы) и к схематизму (ибо путь от пиктографии к идеографии в отношении графических приемов – схематизация). Если схематизм и приводил к большей общей понятности терминов, то наличный еще символизм их препятствовал их непосредственной понятности. Так возникла необходимость в интерпретации символических представлений, которая, на мой взгляд, была одной из причин, вызвавших к жизни древнейшую комментаторскую литературу. Для ее осуществления мышление должно было сделать шаг вперед в направлении выработки понятий. И в самом деле, в таком тексте, как «Туань-чжуань», мы находим мышление, которое уже осознает понятие времени. Более того, не только понятно время вообще, но понятна и его дифференцированность по содержанию ситуаций жизни, протекающих во времени. Часто в «Туань-чжуань» указывается, что «время [такой-то] гексаграммы (т. е. такой-то жизненной ситуации) – значительное [важное время]». Если в третьем слое можно усмотреть проблески понимания пространства, то в таком тексте, как глосса к третьему слою – «Сяо сян-чжуань», имеются уже явные указания на пространство (так называемые позиции в пределах гексаграммы). По-видимому, свет и тьма на этой ступени развития мышления понимались как космические силы. Здесь мышление уже, безусловно, способно дифференцировать антитезы, понимать антагонизм (борьбу, движение) и его психологическую аналогию – импульсы воли, воспринимаемые как стремление.

Другой комментарий – «Да сян-чжуань» – характеризуется специфическим настроением этического порядка. В нем мышление систематически занято параллелями между образами текста и этическими нормами, будто бы отображенными в афоризмах. Этические понятия здесь совершенно очевидны, но, кроме них, нельзя не увидеть в мышлении автора «Да сян-чжуань» латентное присутствие параллелизма, без которого не могут развиться понятия связей (пространственных, временны`х, условных, целевых, причинных и т. п. отношений). Мышление этого рода, поднимаясь до уровня этических понятий, в то же время увлекается построением прописной морали, опирающейся на авторитет текста и его авторов, а не обоснованной цельным мировоззрением. В порядке преодоления этого недостатка мышление более поздних авторов («Сицы-чжуань» и начало «Шогуа-чжуань») не может не обратиться к выработке мировоззрения как системы суждений о мире. Поэтому неудивительно, что именно эти тексты сыграли наибольшую роль в развитии философии[139 - Характерно, что в книге Гране (Granet М. La pensеe chinoise. P., 1934) при речи о «Книге Перемен» чаще всего встречаются ссылки на «Сицы-чжуань», хотя это уже далеко не основной текст.]. Но на этом уровне развития мышление временно задерживается (до нового этапа комментаторской литературы – до Ван Би, предтечи сунской философии). Поэтому ничего нового в области техники мышления уже не найти в таких глоссах, как заключительный раздел «Шогуа-чжуань», «Цзагуа-чжуань» и позднейшие слои «Вэньянь-чжуань».

Если, несмотря на наличие развитого мировоззрения, «Сицы-чжуань» далеко от всякой систематичности, то этот недостаток восполняется автором «Сюйгуа-чжуань», склонным к систематическому, дискурсивному мышлению. Между прочим, ему особенно свойственно стремление интегрировать комплексы понятий и представлений в понятия более высокого ряда. Наконец, «Сюйгуа-чжуань» (по развитию текста) – распространенный сорит.

Если мы обратим внимание на то, какими путями мысль соединяется с мыслью в разных частях «Книги Перемен», то и в этой области обнаружится большое разнообразие. Так, в первом слое основного текста связь мыслеобразов почти незаметна[140 - Пожалуй, зачатки связей можно усмотреть лишь в том, что все термины сочетаются друг с другом. Так, например, не встречается сочетание «юань-ли», хотя «юань-хэн» встречается часто. Термины осознаются не нейтральными в своих отношениях друг к другу.]. Во втором слое отдельные мысли следуют одна за другой, и их взаимоотношение почти нигде не выражено, а связь их можно уловить только из контекста, из синтеза самой их последовательности. Чаще всего эта последовательность такова, что первое высказывание как бы комментируется во втором. Например: «…с терпением блюди середину – счастие! Крайность – к несчастью…» (гекс. 6) или: «…Не лучше ли сразу прийти? Опоздавшему – несчастье!» (гекс. 8). Но в подавляющем большинстве случаев даже такой комментирующей связи мыслей нет во втором слое. Чаще всего это разрозненные высказывания, характеризующие данную ситуацию с различных сторон. Поэтому приходится предположить, что авторы второго слоя уже были в какой-то мере способны к аналитическому мышлению и владели пониманием того, как единое целое может последовательно отображаться во множестве.

Именно это качество мышления особенно интенсивно отображено в третьем слое. Там почти всегда отдельные афоризмы выступают как варианты основного положения, высказанного во втором слое. В подборе вариантов характеристики мышление на этой ступени интенсивно направлено на анализ понятий. В большинстве случаев на этой ступени связь между отдельными мыслями еще не выражается, но она (как это следует из контекста), несомненно, присутствовала в сознании авторов. Так, если в первом слое основного текста – почти полная аморфность, во втором – аморфный синтетизм, то и в третьем слое в основном сохраняется тот же аморфный синтетизм, заключающий в себе латентные связи мыслей (главным образом следующие отношения соседних высказываний: пояснение, сопоставление, противопоставление, последовательность, связь в пространстве, временна`я связь и условная связь). Уже в основном тексте намечаются типы мышления: от весьма неопределенной полисемантичности недифференцированных понятий-представлений, через символические мыслеобразы к точно очерченным художественным образам. Очевидно, что все эти три слоя представляют мышление некоего общего этапа, в большей степени отличного от других этапов, чем различающихся между собой. Это становится особенно очевидным, если принять во внимание, что мышление, лежащее в основе всех остальных текстов, ныне включаемых в «Книгу Перемен», уже имеет ясно выраженные связи мыслей. Они уже не латентны. Начиная с «Туань-чжуань» и в позднейших текстах мы часто встречаем выражение условной, временно`й и пространственной связи. Время уже мыслится как мировая категория. Встречается (в связи с понятием времени) даже индукция[141 - См. «Туань-чжуань» к гексаграммам 40, 42, 44 и т. д.] (в общем малосвойственная китайскому мышлению тех времен, более склонному к дедукции). Все типы связи мыслей, которые существуют в предыдущих текстах, налицо и в «Десяти крыльях», и в них (конечно, по-разному[142 - Так, например, для «Да сян-чжуань» типично выражение причинной связи, для «Сюйгуа-чжуань» – сориты и т. д. К главе IV]) эти связи, в отличие от основного текста, как правило, ясно выражены и оформлены средствами языка.

Таким образом, если основной текст прошел через мышление с латентными связями мыслей, то для всех древнейших комментариев, глосс и трактатов характерна экспозиция этих связей. Только в порядке гипотезы можно высказать первое предположение о дате сложения основного текста и «Десяти крыльев» и отнести основной текст ко времени не позже VII в. до н. э., а «Десять крыльев» – ко времени не раньше V в. до н. э.; я основываюсь на том, что мышление, отображенное в основном тексте, архаичнее и менее развито, чем мышление, отображенное в таком тексте, как подлинный «Гуань-цзы» (так называемое «Псевдо-Гуань-цзы» исключается), а мышление «Десяти крыльев», безусловно, более развито, чем мышление, представленное в «Луньюе», «Даодэцзине» и т. п. Конечно, это лишь очень приблизительная хронология, но она находит подтверждение и с других сторон, как это будет видно из дальнейшего.

Глава IV

Дифференциация «Книги Перемен» по технике языка

Если при изучении некитайских письменных памятников со стороны их языковой техники исследователь может достаточно уверенно опираться на факты истории морфологии, то китаист, оперирующий аморфно-синтетическим китайским языком, лишен этой возможности. Единственное, на что он может направить свое внимание, – это синтаксический строй китайского языка в исследуемом тексте. Дело в том, что, несмотря на железный синтаксис современного и старокитайского языка, архаический китайский язык обладает в синтаксическом отношении специфическими особенностями. Иными словами, нормы построения фразы в китайском языке на протяжении его исторического развития не были неизменными. А. Конради указывал на препозицию сказуемого в архаическом китайском языке, совершенно основательно полагая, например, что фраза сянь лун значит не «появившийся дракон», а «появляется дракон». Т. Таката приводит ряд фраз с препозицией сказуемого в дочжоуских памятниках. Кроме того, современная и старокитайская норма препозиции определений тоже не абсолютна, ибо материалы, приводимые в большом изобилии Т. Таката, ясно свидетельствуют, что в дочжоуском языке нормой было как раз обратное – постпозиция определений. Она частично сохранилась до сих пор в тибетском, бирманском и тайском языках, а во вьетнамском языке постпозиция определений сохранилась даже как норма, и препозиция их встречается лишь в сравнительно поздних заимствованиях из китайского языка и (неологизмы) даже из японского.

В архаическом китайском языке, как это явствует из материалов Т. Таката, существовала даже препозиция дополнений. Такая сравнительная свобода синтаксиса в архаическом китайском языке понятна, если принять во внимание его фонетическое богатство: обилие закрытых слогов, даже в старокитайском языке уже частично утраченное, вероятность начальных аффрикат и т. п. Все это придавало отдельному слову бо`льшую определенность, а отсюда – открывалась бо`льшая свобода для синтаксических конструкций.

Итак, мы наблюдаем в китайском языке, в области его синтаксиса, движение в сторону стабилизации синтаксических конструкций за счет исчезновения препозиции сказуемого, препозиции дополнения и постпозиции определения. Следовательно, если мы изучим синтаксический строй нескольких архаических китайских текстов, то число архаических конструкций будет прямо пропорционально древности данного текста.

Известно, что части речи в китайском языке формально не различаются, а являются лишь функцией синтаксического строя. Постепенно в ходе языковой практики количество применения того или иного термина в роли той или иной части предложения сообщало ему новое качество – тенденцию выражать какую-нибудь определенную часть речи. Это видно хотя бы из того, что в современном китайском языке уже далеко не все слова могут быть и существительным, и прилагательным, и глаголом. Этот процесс нашел свое выражение в специализации отрицаний: так, отрицание бу («не») неприложимо к существительному, бытие которого отрицается при помощи у («нет»). Следовательно, чем архаичней текст, тем менее выражена в нем специализация отрицаний. Так, она почти незаметна во втором слое основного текста «Книги Перемен», а в позднейших текстах уже вполне ощутима. Нетрудно понять, что чем больше осознаны слова с точки зрения их тенденции выполнять функции той или иной части речи, тем меньше в языке остается возможностей к сложным composita. Последним везде особенно свойственна аморфность[143 - Например, внутренняя аморфность слов в санскритских composita наряду с богатейшей морфологией этого языка.]. Поэтому, в общем, весьма близкий к аморфному синтетизму современный китайский язык обладает исключительными возможностями построения composita, подобных которым я не встретил ни в одном из известных мне языков Запада и Востока. Так, в китайском языке может быть интегрировано[144 - О термине «интеграция предложений» см.: Васильев Б. А., Щуцкий Ю. К. Учебник китайского языка (бай-хуа). ЛИФЛИ, 1935. К главе V] в composita целое предложение, выполняющее функции одного члена предложения без всякого оформления.

Это явление более распространено в старокитайском, чем в современном языке. Следовательно, чем больше в тексте интеграции, т. е. чем меньше представлена в нем стандартизация морфологических функций слов, тем архаичнее текст. Учету подлежат при этом следующие явления: 1) различие между простым и сложным (интегрированным) подлежащим; 2) чувствительность языка к месту сказуемого (т. е. различие между сказуемым и сказуемым в препозиции); 3) различие между простым и сложным (интегрированным) дополнением, а также возможности препозиции дополнения и 4) наличие архаической постпозиции определений. Можно также учесть рост количества грамматических показателей.

Такие данные позволяют построить весьма точный профиль языка, который оказывается столь характерным, что по нему можно хронологически относительно координировать тексты.

При сравнении синтаксических профилей становится очевидным, что дифференциация частей «Книги Перемен» по содержанию и по технике мышления находит себе полное подтверждение и в данных языках. Оказывается, что различие по языку между основным текстом и языком «Десяти крыльев» не больше, чем между частями самого основного текста. Отсюда возникла необходимость продолжить дифференциацию и на сам основной текст. Выяснилось, что в основном тексте мы должны различать по крайней мере три слоя его постепенного сложения. К первому слою относятся только названия гексаграмм и многозначные мантические термины юань, хэн, ли, чжэн. Это, по-видимому, условные термины, применявшиеся при гадании еще до того, как был выработан и стандартизован текст «Книги Перемен». Второй, качественно отличный от предыдущего слой – афоризмы о гексаграммах в целом, так называемые гуа-цы. По профилю синтагм этот текст стоит очень близко к языку «Шицзина». В этом языке еще весьма ощутимы архаические конструкции, отмечавшиеся как в европейской синологии (А. Конради), так и в японской (Т. Таката). От второго слоя так же сильно отличается третий слой, количественно наибольший: так называемые сяо-цы (чтение сяо – по словарю Канси; современные словари указывают также чтение яо). Это афоризмы по поводу отдельных черт гексаграмм, созданные уже в значительно более позднее время, судя по некоторым указаниям Ван Ин-линя, Т. Наитo и др., а также и по некоторым данным настоящего исследования, они не лишены многочисленных интерполяций. Профиль его синтагм хотя и близок к профилю синтагм «Сицы-чжуань», но в области суффиксов и префиксов оформления все же коренным образом отличается от последнего. Именно в этой области проходит нестираемая демаркационная линия между основным текстом и «Десятью крыльями».

Глава V

Диалект основного текста памятника и его отношения к другим, уже изученным диалектам древнекитайского языка

Как известно, китайский архаический язык, отраженный в древних классических книгах, не представляется чистым аморфно-синтетическим языком, ибо в нем уже существуют некоторые форманты агглютинативного типа (например, форманты наречий: жо, жу, жань и т. п.). Однако это еще не вполне агглютинативные окончания, так как они еще сохраняют и свое собственное неслужебное значение. Это обусловлено тем, что на данной ступени развития китайского языка мы застаем процесс выработки агглютинации еще в самом начале. Техника применения формантов такого рода, а также и некоторых других слов, играющих двойную роль – роль самостоятельного слова и роль служебного соединителя полноценных слов, – в текстах древних письменных памятников различна. Это может быть объяснено только тем, что тексты эти написаны на разных диалектах.

Все это не было известно древним китайским начётчикам, поэтому их нельзя заподозрить в сознательной фальсификации древних текстов, в стилизации под тот или иной диалект. Это положение подтверждается еще и тем, что древние китайские начётчики были склонны не проводить диалектические различия терминологии текстов, а, наоборот, сливать их воедино, в своих глоссах объясняя слово одного диалекта синонимом из другого, более известного. Безразличие к характерным чертам диалектов могло сыграть отрицательную роль только при возможных заменах синонимов во время переписки текста. Но эти случаи порчи текстов вряд ли многочисленны, так как известно отношение начётчиков к классическим (для них почти священным!) текстам и их стремление с рабской верностью копировать тексты.

Все это позволило Б. Карлгрену, заметившему междиалектные различия классических текстов, на основе статистического учета особенностей этих диалектов выработать метод определения диалекта, изложенный в его работе, посвященной лингвистической критике текста «Цзо-чжуань»[145 - См.: Karlgren В. On the authenticity and nature of the Tsochuan. G?teborg, 1926.]. Подобный метод был мной применен к тексту «Книги Перемен» и дал следующие результаты.

Кроме того, жань в той же функции форманта встречается в четырех случаях (из них три – в «Сицы-чжуань»).

Мною были рассмотрены: 1) основной текст «Книги Перемен» (О), 2) «Туань-чжуань» (Т), 3) «Да сян-чжуань» (Д), 4) «Сяо сян-чжуань» (С) и 5) «Сицы-чжуань» (Си) со стороны следующих слов: жо, жу и жань.

Из этих данных видно, что: 1) в «Книге Перемен» условные обороты не требуют ни жо, ни жу; 2) в значении «подобно» допустим жу; 3) оба слова, жо и жу, применяются как форманты (суффиксы) наречий, но с явным предпочтением жу.