Социологический ежегодник 2013-2014

Несмотря на высокий уровень неопределенности, затрудняющей детальное описание капитализма посткризисной эпохи, авторы тем не менее говорят о появлении в США и странах Европейского союза четырехуровневой экономической системы как о непосредственном результате кризиса. Особенности этой системы состоят в следующем.

1. Обновленная информационная капиталистическая экономика будет ориентирована на удовлетворение нужд и потребностей значительно более узкого слоя населения – по всей вероятности, слоя, в котором будут доминировать специалисты высокого класса в нескольких видах экономической и научно-технической деятельности. Новая волна технических и организационных инноваций будет способствовать некоторому оживлению экономики, появлению новых продуктов и процессов в таких областях, как энергетика, нанотехнологии и биоинформатика. Однако, поскольку после кризиса значительно сократится объем венчурного капитала, этот новый раунд инноваций не будет иметь достаточного потенциала, позволяющего увеличить потребление большинства населения. Тем самым этот раунд инновационной активности не сможет создать условий для полного восстановления экономики.

2. В связи с дальнейшим углублением фискального кризиса государственный и полугосударственный секторы экономики будут не в состоянии создать новые рабочие места и стимулировать спрос.

3. Значимую роль в этой экономической системе будут играть ориентированные на выживание традиционные виды экономической активности, характеризующиеся низким уровнем производительности труда и высоким потенциалом занятости для работников с низкой квалификацией; существенным будет присутствие неформального сектора экономики.

4. Альтернативный сектор экономической активности, совсем не обязательно исключающий ориентацию на получение прибыли, будет связан с различными культурными основаниями и представлениями о жизненных ценностях, идущими вразрез с ценностными установками общества потребления.

В настоящее время достаточно сложно говорить о неконсумеристских протоформах культуры. Отрицание консумеризма как деструктивного образа жизни не может ограничиться идеологией неохиппи. Появляются совершенно новые социальные практики и типажи, например этические хакеры (с. 12). Вызывает серьезные сомнения вопрос: может ли рост новой экономической культуры стать результатом исторической конвергенции между культурным авангардом, находящимся в поиске норм неконсумеристского образа жизни, и дезориентированными массами экс-потребителей, которые больше не имеют возможности что-либо потреблять, – людьми, которым, по выражению авторов, нечего терять, кроме своих заблокированных кредитных карт (с. 12)?

Исследования механизмов экономического кризиса и поиск оснований новой неконсумеристской культуры должны учитывать и особенности экономической культуры развивающихся стран, являющихся частью глобальной экономики. Ведь поскольку существует культурная и экономическая взаимозависимость между старыми и новыми пространствами капиталистической экспансии, понимание кризиса и его последствий, равно как и тенденций мирового развития в XXI в., невозможно без рассмотрения особенностей ситуации в Азии, Латинской Америке, Африке или Китае. Следовательно, анализ мирового кризиса является одновременно и анализом «не-глобального глобального кризиса капитализма» (с. 13).

Таким образом, необходим широкий междисциплинарный, мультикультурный анализ посткризисной мировой экономики с точки зрения культурных практик, включенных в процесс производства, потребления и обмена благами и сервисами. Системные изменения капиталистической формации сопровождаются культурным кризисом, неустойчивостью культурных ценностей как основы человеческого поведения. Лишь при условии фундаментальной культурной трансформации могут возникнуть новые формы экономической организации и институтов, обеспечивая устойчивый характер эволюции экономической системы.

Авторы высказывают мнение о том, что поскольку мы как раз находимся на стадии исторического перехода к новой форме социальной организации, для нас так важен ответ на вопрос о культурных формах послекризисного периода, который одновременно является и ответом на вопрос о том, какой будет наша будущая коллективная судьба: наступает ли время социальной дезинтеграции и конфликтов или для человечества возможен переход к новым культурам, основанным на понимании ценности жизни как высшей формы человеческой организации (с. 13).

    М.Е. Соколова, Д.В. Ефременко

II. Социология профессий

Статьи

Классификация исследовательских направленийв изучении занятий и профессий[30 - Исследование осуществлено в рамках программы «Научный фонд НИУ–ВШЭ» в 2013–2014 гг., проект № 12-01-0014 «Социальные исследования занятий и профессий: История, теория, методология».]

    Р.Н. Абрамов

По замечанию шведского социолога Томаса Бранте, сделанному более четверти века тому назад, «исследования профессий ясно показывают сложную взаимосвязь между общими концепциями общества и истории, социологической теорией, определениями социологических категорий, эмпирических исследований и политических ценностей – или, коротко говоря: между теорией, “фактами” и политикой» [Brante, 1988, p. 119]. С тех пор многое поменялось в структуре социального знания, а границы между дисциплинами все в большей степени демонстрируют свою искусственность и архаичность, поскольку нередко они являются следствием бюрократической традиции, результатом активности заинтересованных групп или наследием иерархии, сформированной на взлете послевоенного сциентизма. Социология профессий также находится в ситуации, когда место дистиллированных тематических работ занимают исследования, вдохновленные практическими задачами, стремлением к более широкому методологическому и теоретическому охвату. С одной стороны, это ведет к росту разнообразия исследовательских сюжетов, а с другой – утрата дисциплинарных границ в значительной степени снимает эпистемическое напряжение, которое является плодотворным для производства собственных аналитических конструктов и теорий среднего диапазона. Поэтому новые теоретические построения в этой области в течение последнего десятилетия почти не появлялись: исследователи опираются на ранее накопленный багаж или пытаются заимствовать методы и языки извне – здесь на помощь приходят антропология, экономика труда и философия.

Данный аналитический обзор посвящен классификации и реконструкции ключевых теоретических и методологических направлений, которые получили распространение в исследованиях занятий и профессий. В некотором отношении проводимый в этой работе анализ является опытом аналитической картографии, при этом автор берет довольно крупный масштаб рассмотрения, что невольно приводит к некоторым объективным искажениям, схематизациям, отсутствию должной детализации. Отчасти недостаток такого взгляда компенсируется ссылками на работы, где представлены обобщения, касающиеся теоретической ситуации в исследованиях занятий и профессий. Надеемся, что проделанная здесь аналитическая работа будет способствовать лучшему пониманию теоретических и интерпретационных схем, которые порой в имплицитном виде используются исследователями. В российском контексте подобный опыт систематизации теоретических направлений в исследованиях занятий и профессий предпринимался в обзорах В.А. Мансурова и О.В. Юрченко [Мансуров, Юрченко, 2009], а также П.В. Романова и Е.Р. Ярской-Смирновой [Романов, Ярская-Смирнова, 2009]. Наш обзор развивает проделанную названными авторами работу и предлагает более многогранную аналитическую классификацию.

Представленная в настоящей работе классификация опирается на разные основания и учитывает влияние как социологических парадигм на исследования занятий и профессий, так и теории среднего диапазона, появившиеся в пределах данной дисциплинарной области (см. табл.).

Таблица

Классификация исследовательских направлений в изучении занятий и профессий

Функционализм стал самым влиятельным теоретическим направлением, на многие десятилетия предопределившим социологическое понимание профессионализма и его эмпирические реконцептуализации. Фундамент функционалистских интерпретаций профессий как специфического социального института заложил Г. Спенсер. Он приписывал профессиям особый когнитивный статус в обществах промышленного типа и наделял профессионалов миссией секулярных хранителей сакрального в современном мире, которые допускают принципиальную непознаваемость бытия, имеют дело с неопределенностями и принимают открытость мира изменениям. Для Э. Дюркгейма морально-этический комплекс, определяющий ответственное поведение профессионалов, стал центральным элементом организации этого социального института, способного преодолеть аномические тенденции, которые вызваны экономической и гражданской модернизацией. Корпоративная мораль, социальная организация и специальные знания до сих пор лежат в основе определения профессии как социологической категории.

Благодаря функционалистской трактовке медицина, право и академия были определены в качестве трех столпов профессионализма, и до сих пор большинство исследований занятий и профессий затрагивают именно эти сферы. Критика функционалистской оптики анализа профессий справедлива в отношении наивного приписывания профессионалам исключительно идеалистических мотиваций в своей работе. Радужный взгляд на профессии получил распространение в американской философской этике начала ХХ в.; например, восхищение этическим кодексом профессионализма выразил известный философ и политический деятель США Т.В. Смит в статье «Профессиональная работа как этическая норма» [Smith, 1925], где он пытается выявить черты идеального типа этики, которая «может быть наилучшим образом раскрыта в том типе социальной организации, где проявляются наилучшие черты человеческой жизни» [ibid., p. 365–366]. Подобным условиям, согласно Т.В. Смиту, отвечают «Медицина, Право, Преподавание, дающие лучшие образцы в этой части Утопии» [ibid., p. 366]. Этические идеалы, воплощенные в профессиональной практике, направленной на «продолжающуюся реорганизацию жизни в свете постоянно возникающих потребностей» общества, позволяют их носителю найти в своей жизни «золотую середину» в материальной и духовной сферах [ibid., p. 369]. В конце концов американский философ награждает профессии знаком этической чести (ethical honors) и видит в развитии этики профессионализма залог гуманизации труда на основе реализации функции универсализации и демократизации [ibid., p. 372–373]. Этот несколько напыщенный гимн профессиональной этике предвосхитил столь же идеалистичный, хотя и намного более аналитически изощренный структурно-функционалистский подход Т. Парсонса.

Здесь мы не будем подробно анализировать парсоновскую модель профессионализма, поскольку она подробно рассматривается в ряде других работ [Абрамов, 2005; Юдин, 2013]. Важно отметить, что Парсонс акцентировал значимость профессионального комплекса для воспроизводства социетальной системы и анализировал поведение профессионалов, применяя теоретические категории социального действия. Это, с одной стороны, усиливало институциональный акцент в понимании профессионализма, а с другой – приписывало профессионалам положительную ценностную мотивацию их поведения. Обе характеристики долго оставались common sense анализа профессионализма англо-американской традиции.

Безвременно ушедший и, возможно, последний «большой теоретик» социологии профессий Д. Скьюлли считает, что в основе долговременного доминирования парсонианского функционализма лежат два принципа, согласно которым профессии: а) качественным образом отличаются от других видов экспертных занятий и б) формируют уникальный социальный порядок, обеспечивающий траектории социальных изменений [Sciulli, 2009, p. 20]. Несмотря на стремление Т. Парсонса гармоничным образом увязать нормативно-ценностные аспекты профессионализма с его структурными характеристиками, предложенная им концепция остается в целом противоречивой, так как не учитывает неопределенности, свойственной любым субстантивно-нормативным стандартам поведения, характерным для того или иного культурного или социально-психологического подхода [ibid., p. 26]. Эмпирические свидетельства говорят о частых фактах пренебрежения профессионалов субстантивно-нормативной мотивацией, приписанной им Парсонсом.

Англо-американский функционализм с его дидактическими реминисценциями относительно центральной роли профессионального комплекса в формировании современных демократических обществ, структурным и институциональным взглядом на характер организации профессиональных сообществ и попыткой выработать «окончательную дефиницию» профессии, явно или неявно присутствовал в большинстве аналитических описаний и эмпирических исследований этой темы в Великобритании и США.

В нашей классификации наиболее близким к функционализму является «теория черт», или таксономический подход, приверженцы которого пытались представить стройную и аналитически связную идеально-типическую модель профессионализма, которая отвечает требованиям теоретического конструкта и вместе с тем может быть использована в качестве интерпретативной схемы в ходе эмпирического исследования в формате кейс-стади. В рамках «теории черт» было разработано множество критериев, которые помогли отделить профессии от полупрофессий (semi-professions)[31 - О градации занятий в зависимости от степени их профессионализованности см.: [Collins, 1979; Gross, Etzioni, 1985].] и непрофессионализованных занятий. В совокупности эти критерии могут быть сведены к нескольким, для которых типичен очевидный функционалистский ход рассуждений: профессии обладают специализированным знанием и навыками; имея особый экспертный статус, профессии претендуют на автономию в своей работе; этические коды регулируют принятие решений в профессиональной деятельности; особые знания легитимируют притязания на власть в рамках своей компетенции; общество распознает профессионалов как особую группу, соглашаясь с ее притязаниями на статус [Roos, 2000]. Проблема таксономического подхода к пониманию профессионализма заключается в том, что соответствующие концепции не учитывали технологические, социальные и экономические изменения, сопровождающие сферу занятости. Между тем массовый характер образования, развитие инновационных технологий и рост сектора услуг после Второй мировой войны создали восходящий поток профессиональной мобильности, и это движение с трудом укладывалось в прокрустово ложе самых изощренных теоретических классификаций. Следует, впрочем, признать, что таксономический подход заложил крепкий фундамент когнитивного ядра дисциплинарной области занятий и профессий в США и Великобритании, так что отдельные его составляющие все еще являются несущими конструкциями социологии профессий.

Слабости «теорий черт» во многом были преодолены с появлением концепции профессионального проекта и того, что мы можем обозначить как динамический подход к пониманию профессионализма. Динамический подход включает в анализ избранной темы непрерывные изменения ситуации, которые приближают к статусу профессионализованных одни группы занятия и отдаляют от него другие. Здесь и возникают различные вариативные дефиниции, описывающие степень профессионализации, – профессионализованные занятия, полупрофессии, новые профессии и т.п. Соответственно допускается, что возможны не только восхождения групп занятий на пути к статусу профессий, но и утрата ими атрибутов, которые позволяют дать им именно такое социологическое определение. На протяжении XIX–XX вв. научный прогресс, технологические революции и сопутствующие радикальные социальные трансформации привели к профессиональному возвышению одних занятий, появлению совершенно новых и упадку многих, почитаемых прежде. Например, школьный учитель в ряде европейских стран проделал путь от респектабельного статуса репетитора отпрысков аристократических семей (именно так начиналась карьера И. Канта) и затянутого в ведомственный мундир гимназического преподавателя с университетским дипломом до представителя массового занятия, в значительной степени утратившего автономию и былой престиж[32 - Недаром в России обсуждается проект сокращения сроков подготовки и объемов знаний, которые будут получать те, кто планирует стать школьным учителем. См.: Ливанов мыслит верно! Челябинские эксперты уверены, что школьного учителя в вузе можно «слепить» за четыре года // Южноуральская панорама. – 16.01.2014. – Режим доступа: http:// www.up74.ru/novosti/2014/01-janvar/livanov-myslit-verno-cheljabinskie-ehksperty-uvereny-chtoshkolnogo-uchitelja-v-vuze-mozhno-slepit-za-4-goda/].

Развитие динамического подхода означает не просто фиксацию разнонаправленных статусных движений в профессиональном мире, но необходимость ревизии взглядов на природу профессионализма. Здесь уже не обойтись понятием профессионализации, предполагающим, что представители того или иного типа занятий предпринимают шаги (в виде лоббирования своих интересов) для обретения респектабельного статуса профессии, которая наделена рядом необходимых черт и соответствующим образом воспринимается обществом. В ряду таких усилий могут быть стремление к открытию профильных университетских кафедр и факультетов, получение институциональных преференций от государства, широкое publicity, декларирующее выполнение социально значимых функций, и т.п. Другими словами, наследие «теории черт» с ее относительной стройной иерархией занятий и профессий становится неактуальным, так как подвижным оказывается само социологическое определение профессии.

Признается, что профессионализация – это не единый процесс, развивающийся по сходным сценариям, а несколько параллельных процессов обретения профессионального статуса, которые следуют своим особым траекториям. Юристы, программисты, веб-дизайнеры, PR-специалисты, современные художники, финансовые аналитики, сомелье, менеджеры, врачи-гомеопаты не двигаются по одной и той же дороге из пункта «Занятия» в пункт «Профессия», а нередко пробираются к более высокому социальному статусу партизанскими тропами инновационной экономики, лабиринтами штатных расписаний транснациональных корпораций или газонами университетских кампусов. Часто это движение носит бессознательный характер, поскольку у многих занятий, возникших в условиях постиндустриальных креативных экономик глобальных мегаполисов, нет даже устойчивого названия и цели стать респектабельной профессией: они просто наслаждаются стилем жизни и стилем работы, присущим «богемной буржуазии» [Брукс, 2013].

На фоне диверсификации траекторий профессионализации все более актуальной становится концепция профессионального проекта – идеи, появившейся в поздние 1970-е годы и получившей широкое распространение в исследованиях занятий и профессий за последние два десятилетия. Дж. Эветтс полагает, что автором идеи профессионального проекта, основанной «на детальном научном и историческом исследовании процессов, посредством которых определенная группа занятий достигала монополии на свои услуги на рынке, обретала статус и восходящую мобильность (групповую и индивидуальную) в социальной структуре», была М. Ларсон [Эветтс, 2009; Larson, 1977]. Профессиональный проект не означает разрыва преемственности с наследием функционализма, рассматривающим профессии в качестве институциональных элементов социальной структуры, но обогащает аналитические возможности понимания динамики профессионализации и депрофессионализации. К. Лейт и М. Феннелл строят свое определение профессионального проекта на работах Э. Фрейдсона [Friedson, 1986] и Э. Эбботта [Abbott, 1988]; это определение включает, во-первых, усилия представителей соответствующего занятия по повышению своей автономии и свободы действий в сфере ясно очерченных профессиональных прерогатив и, во-вторых, защиту принадлежащего занятию набора задач (task domain) от посягательств со стороны представителей конкурирующих групп занятий. Например, целенаправленные усилия ассоциаций медсестер Великобритании по изменению законодательства в пользу особого статуса клинической сестринской практики могут рассматриваться как часть профессионального проекта [Leicht, Fennell, 2001, p. 9].

Отличие концепции «профессионального проекта» от таксономического подхода и функционализма заключается не только в том, что он является более гибким аналитическим инструментом изучения занятий как «эмпирических объектов» [Witz, 1992, p. 64], но также в том, что эта концепция охватывает разные уровни существования занятий и профессий – индивидуальный (практика работы индивида), корпоративный (уровень рабочего места и организационной иерархии) и институциональный (уровень профессиональных ассоциаций). Каждый из этих уровней привносит свои активы (assets) в развитие профессионального проекта – экономические, организационные, культурные [Macdonald, 1995, p. 57–58] – и позволяет проследить, в какой мере те или иные институты и правила работают на реализацию проекта или сопротивляются его реализации. Концепция профессионального проекта сдвигает фокус анализа в сторону экономизированного дискурса о занятиях и профессиях, где предполагается, что возвышение одних занятий и снижение статуса других лучше всего характеризуется конкурентной борьбой за монополию на рынках профессиональных услуг и усилиями профессионалов по внерыночному регулированию спроса и предложения на свои услуги.

Этот взгляд на профессии Д. Скьюлли назвал узкосоциоэкономическим и ревизионистским по отношению к благодушным рассуждениям о служении профессионалов общественным интересам [Sciulli, 2009, p. 34–35]. Наступление на парсонианский функционализм в исследованиях занятий и профессий начали социологи – прежде всего Э. Фрейдсон и Т. Джонсон, а затем – М. Ларсон, Р. Коллинз и Э. Эбботт [ibid., p. 30]. Нас, однако, интересует позиция либерального экономиста Милтона Фридмана, который в своем манифесте «Капитализм и свобода» жестко критиковал сложившуюся систему монопольного рынка профессиональных услуг на примере американской медицины [Фридман, 2006, с. 161–186]. Этот подход мы назовем экономизмом.

Напомним, что еще Адам Смит уделял определенное внимание экономической организации мира профессий, но при этом отнюдь не ратовал за конкурентный рынок в сфере профессиональных услуг, поскольку полагал, что привилегии специалистов в сфере права и медицины обусловлены исключительной значимостью их труда для клиентов[33 - Р. Дингуэлл и П. Фенн в своей давней работе детально проанализировали возможности и риски рыночного регулирования профессиональной деятельности. См.: [Dingwall, Fenn, 1987].]: «Мы доверяем наше здоровье врачу, а наше состояние и иногда нашу жизнь и репутацию – юристу и адвокату. Такое доверие нельзя без риска оказать людям, находящимся в очень бедственном или низком положении. А следовательно, и вознаграждение их труда должно быть таким, чтобы давать им в обществе ранг, коего требует столь важное доверие» [Смит, 1962].

Совсем иная позиция – у М. Фридмана, который усматривает в системе социального закрытия и монополизации рынка профессиональных услуг (посредством процедур регистрации, сертифицирования и лицензирования) наследие кастовости и архаичного гильдейского корпоративизма. Любопытно, что в своих аргументах против сложившейся в США системы самоорганизации сектора профессиональных услуг либеральный экономист солидарен с неомарксистской («левой») критикой института профессий. М. Фридман убежден в порочности лицензирования, которую он определяет как «процедуру, при которой для занятий определенной деятельностью необходимо получение лицензии от компетентного учреждения. Лицензия – это нечто большее, нежели простая формальность. Она предполагает демонстрацию претендующим на нее лицом определенных навыков или же прохождение определенных тестов, предусматривающих элемент конкуренции, и любое лицо, не обладающее лицензией, лишается права практики, а в случае занятий ею подлежит штрафу или тюремному заключению» [Фридман, 2006, с. 168–169].

М. Фридман полагает, что в существовании этой системы заинтересованы хорошо организованные профессиональные ассоциации, действующие в своих узкокорпоративных интересах и последовательно лоббирующие законы и нормативные акты, которые позволяют им сохранять и расширять контроль над регулированием спроса и предложения услуг. Социальное закрытие и монополизация рынков услуг осуществляются путем создания креденциалистских фильтров доступа к профессиональной практике и выработки сложной системы требований и правил, сопровождающих труд профессионалов: «Лицензиат часто устанавливает систему регулирования, аналогичную системе средневековых гильдий, причем штат облекает властью лиц данной конкретной профессии. На практике соображения, принимаемые во внимание при выдаче лицензий, насколько об этом можно судить со стороны, могут быть никак не связаны с профессиональной компетентностью» [Фридман, 2006, с. 165].

Американский экономист столь красочно рисует эгоистические устремления профессиональных сообществ по приобретению власти и привилегий за счет клиентов, что можно поверить в описанный неомарксистами «заговор профессионалов» против общественных интересов. По мнению М. Фридмана, практика жесткого лицензирования, основанного на внутренней экспертизе, несет в себе ряд проблем – как для самой профессии, так и для общества. Во-первых, квалифицированные врачи наделены столь широкими и исключительными полномочиями, что вынуждены выполнять работу, которую мог бы сделать средний и младший медицинский персонал [Фридман, 2006, с. 182]. Во-вторых, лицензирование «является главным средством, с помощью которого тормозятся технические и организационные изменения в области медицинской практики» [там же, с. 180]. В-третьих, практика лицензирования тормозит социальные изменения в самом профессиональном сообществе, потому что «после введения лицензирования люди, которые могли бы быть заинтересованы в изменении создавшегося положения, уже не могут оказывать влияние. Лицензии им не выдаются, поэтому они вынуждены менять профессию и теряют интерес к этой проблеме» [Фридман, 2006, с. 173]. Эти тезисы против системы профессионального лицензирования дополняются традиционными обвинениями профессий в монополизации своих услуг и стремлением не выносить сор из избы в случаях профессиональных ошибок и мошенничества.

Что же предлагает М. Фридман взамен? Он считает перевод профессиональной практики на рыночные рельсы и снятие лицензионных барьеров способом избавиться от устаревшего корпоративизма профессионалов. Защита интересов клиентов в этом случае может быть реализована путем наделения исполнителей профессиональных услуг юридической и имущественной ответственностью за совершенные ошибки. Применительно к медицине американский экономист считает целесообразным повысить роль рыночных посредников, которые могли бы заменить государство и благотворительные фонды в деле саморегулирования рынка. Этими посредниками могли бы стать «медицинские универсамы» – нечто среднее между страховыми компаниями и «долгосрочными бригадами» медиков, осуществляющих услуги на договорной основе [там же, с. 181–183]. Впрочем, сам М. Фридман признает, что его рецепты – не более чем умозрительные предположения и «демонстрация множества альтернатив нынешней системе организации медицинского обслуживания» [там же, с. 182].

Книга «Капитализм и свобода» написана М. Фридманом в начале 1960?х годов, когда профсоюзы рабочих и профессиональные ассоциации специалистов были сильны и задавали тон в отношениях с государством и работодателями. С тех пор многое изменилось – кризисы и радикальные неолиберальные реформы заметно сократили корпоративную власть профессиональных сообществ, а сами сообщества вынуждены адаптироваться к новым условиям, в которых границы профессиональной власти сужены потребительскими сообществами, страховыми компаниями и рынком. В Великобритании и других европейских странах именно система здравоохранения прошла через либерализацию, серьезно пошатнувшую статус профессионалов, превратившихся в наемных работников экспертного труда. И хотя доступ к занятиям врача до сих пор предполагает серьезный креденциалистский фильтр и связан с развитым комплексом этических норм и правил, все же власть профессиональных сообществ с того времени была существенно ограничена, о чем написал американский социолог профессий Э. Фрейдсон: «“Золотая эра” американской медицинской профессии завершилась в течение последней трети ХХ в. <…> Бюрократический менеджмент правительственных служб, частных страховых компаний, инвестиционных медицинских центров стал посредником в отношениях между врачом и пациентом. Многие врачи стали наемными работниками и виртуально оказались связанными определенными пунктами контрактного соглашения с теми, кто платит за их пациентов и услуги» [Freidson, 2001, p. 185–187].

В исследованиях социальной структуры и стратификации современных обществ профессиональный статус индивида стал одним из ключевых аналитических индикаторов. Стратификационный подход к пониманию профессионализма, с одной стороны, опирается на марксистский классовый анализ, с другой – на структурно-функционалистский взгляд на общество как на сложно организованную институциональную систему с относительно стабильными социальными ролями и устойчивыми правилами взаимодействия между массовидными социальными группами. В рамках стратификационного подхода можно выделить течения, представляющие разные стороны анализа: теоретическое визионерство, классово-стратификационный анализ и измерение престижа профессий.

Теоретическое визионерство основано на прогрессистской логике рассуждений, овладевшей в ХХ в. умами многих социальных теоретиков, которые стали очевидцами глубоких качественных изменений в жизни современных обществ и попытались найти причины и описать последствия таких изменений[34 - Наилучшим образом эта группа теорий в связи с социологией профессий проанализирована в работе С. Бринта: [Brint, 2001].]. Начиная с работ Т. Веблена, посвященных технократии, это течение нашло своих последователей среди американских социологов и философов. Концепции постиндустриального общества Д. Белла, техноструктуры Дж. Гэлбрейта, спецнократии Э. Тоффлера, общества, основанного на знаниях, информационной экономики, креативной экономики и пр. исходят из того, что быстрые технологические изменения влекут за собой масштабные социальные, культурные и экономические перемены, которые выводят на сцену истории авангардные группы новых профессионалов, обладающих специальными знаниями и должностными позициями, что позволяет им формировать ядро обновленной социальной структуры. Для характеристики новых профессиональных групп не подходят старомодные «теории черт» или функционалистские концепции, поскольку организационный, информационный, технологический и культурный контексты, в которых они действуют, совершенно иные: это креативные организации, фабрики мысли, виртуальные офисы, транснациональные корпорации, глобальные мегаполисы и т.п. Визионерские теории общественной эволюции отнюдь не сводятся к футурологическим спекуляциям; авторы этих концепций обычно опираются на обширный и разнообразный эмпирический материал, что позволяет им увидеть важные тенденции трансформации социетальных обществ. Терминология, использующаяся в этих концепциях, нередко становится неотъемлемой частью тезауруса социальных наук, как это произошло с понятием постиндустриального общества. Социологии профессий эта группа теорий предложила целый ряд инсайтов, касающихся глубоких и повсеместных изменений не только социальных позиций профессионалов, но и самой концепции профессионализма.

Классово-стратификационный анализ занимался изучением социального расслоения общества и построения классификаций, максимально объективно отражающих устройство социальной структуры. Работы, выполненные в рамках стратификационного анализа, преимущественно использовали данные национальной статистики в области занятости и распределения доходов, а также результаты массовых опросов. В послевоенный период в связи с появлением массовых потребительских обществ и повышением доступности высшего образования европейские и американские исследователи занялись выявлением и описанием групп, которые входят в средний класс. При этом появились понятия «новый средний класс», «профессиональный средний класс» и т.п., так как марксистские клише и веберианские наработки как аналитические инструменты уже не работали. В целом же «социально-профессиональное деление является одной из базовых стратификационных систем, разнообразные примеры которой можно найти во всяком обществе со сколь-либо развитым разделением труда» [Радаев, Шкаратан, 1996, с. 54]. Сами социологи профессий (из числа британских и американских авторов), хотя и учитывают в своем анализе результаты стратификационного подхода, не считают его основным, предпочитая более сложные и теоретически-насыщенные способы описания профессий. В ход идет институциональный анализ, социальная история занятий, материалы кейс-стади и данные отраслевой статистики. Социологов профессий чаще интересует не классовая позиция представителей исследуемого ими занятия, а сложные отношения последнего с другими занятиями, государством, потребительскими сообществами, бизнес-организациями, медиа.

Измерение престижа профессий[35 - Взаимодополняющие обзоры методической и теоретической эволюции сделаны А.Р. Бессудновым и М.Г. Рудневым: [Бессуднов, 2009; Руднев, 2008].] тесно связано с классово-стратификационным анализом, хотя обрело черты оригинального течения на стыке методов и теорий среднего диапазона. Расцвет исследований такого рода был тесно связан с доминированием структурного функционализма [Руднев 2008]. Систематические исследования престижа профессий начались в США в 1930-е годы и чаще имели практическую направленность, связанную с осмыслением ситуации на рынке труда. В результате методической и содержательной эволюции рейтингов престижа профессий к 1970-м годам были разработаны технологии построения индикаторов, подобных социально-экономическому индексу профессии (SEI), – «интегральный показатель доходов, образования и некоторых других переменных (разных в зависимости от применяемой схемы) для каждой профессии или групп профессий, строящийся на основе переписей или специальных опросов населения» [Руднев, 2008, с. 226]. Проводилось множество межстрановых исследований рейтингов престижа профессий, пока некоторые исследователи не пришли «к выводу о том, что дальнейшее измерение престижа профессий бессмысленно, поскольку он фактически является константой, и что корреляция между данными из разных стран не равна только из-за различий в методиках и ошибок измерения» [Руднев, 2008, с. 226]. Между тем практическая потребность в подобного рода индикаторах не исчезла, а потому рейтинги престижа профессий активно используются при составлении разного рода социально-экономических индексов. Также специалисты в области социальной стратификации «выстраивают иерархии профессиональных групп в соответствии с распределением материальных и символических ресурсов между ними» [Бессуднов, 2009, с. 90]. Однако не следует забывать, что подобные рейтинги не всегда могут учесть субъективные факторы восприятия занятий, связанные с обыденными стереотипами и медийными штампами [об этом см.: Романов, Ярская-Смирнова, 2012].

До недавнего времени в социологии профессий доминировали терминология и логика рассуждений, появившиеся в американской и британской социологии. Между тем институциональная история занятий в разных странах отнюдь не сводится к англосаксонской модели, основанной на корпоративной самоорганизации профессиональных сообществ, скрепленной развитым этическим кодексом и сильными ассоциациями, которые представляют интересы своих членов во взаимоотношениях с другими институциональными акторами. Различные исторические пути формирования национальных государств с их бюрократическим аппаратом и вариативной социальной структурой способствовали образованию профессиональных групп, существенным образом отличающихся от британского и американского вариантов своим генезисом, способами организации и отношениями с другими институтами. Французский социолог профессиональных групп Ш. Гадеа вслед за М. Барраджем [Burrage, 2006, p. 590] так характеризует эти различия: «Пути еще больше разойдутся на протяжении XIX в., когда во Франции будут чередоваться авторитарные режимы и республики, мешая завоеванию автономии и монополии профессий, в отличие от США, где профессии без труда проникают в слабо регулируемое пространство, подчиненное закону рынка, и надолго там обосновываются. В Англии более стабильное государство и меньшее давление рынка, очевидно, позволили профессиям развиваться, сохраняя неограниченную преемственность с моделями, унаследованными от предшествующей эпохи» [Гадеа, 2011, с. 71–72].

Территориальный подход к анализу занятий и профессий позволяет учесть эти различия, хотя он и не отрицает институциональных универсалий в эволюции и организации профессиональных сообществ. В рамках территориального подхода обычно выделяют англосаксонскую и континентальную модели профессионализма; иногда к ним добавляется скандинавская версия континентальной модели. В силу обстоятельств, связанных с гегемонией американской и, в меньшей степени, британской социологии, в послевоенный период англосаксонская модель стала ведущей в изучении занятий и профессий. Однако в последние годы исследователи активно обсуждают ограниченные объяснительные ресурсы этой модели для характеристики происходящего в мире профессий[36 - Наиболее важными работами последних лет, касающимися обсуждения ренессанса континентальной модели, являются тексты Д. Скьюлли: [Sciulli, 2005, 2009].]. В рамках континентальной модели не ставится под сомнение значение специализированного экспертного знания как ключевого элемента профессиональной власти, но процесс профессионализации, профессиональная автономия и состав профессиональных групп трактуются иначе. Прежде всего, подчеркивается роль государства в формировании образованных экспертных кадров для нужд управления и контроля над населением. В состав профессиональных групп включается не только узкий круг высокопрофессионализованных занятий, выстроивших надежные стены автономии, но также значительная часть среднего класса – «образованной буржуазии» (Bildungsb?rgertum), занятой в коммерческом секторе и на государственной службе. Помимо этого принимается во внимание культурно-ценностный комплекс, присущий данным социально-профессиональным группам. Он значительно шире корпоративной этики профессий, изучение которых осуществляется в англосаксонской традиции и подразумевает наличие миссии производства, воспроизводства и распространения лучших образцов национальной культуры, а также – служения интересам народа (как в случае русской интеллигенции XIX в.). В целом на основе территориального подхода может быть выработана синтетическая модель профессий, учитывающая исторические и институциональные особенности формирования этих групп в разных странах.

Поиск теоретической платформы, позволяющей проводить всеобъемлющий и глубокий анализ профессиональных групп, привел к возникновению в Великобритании неовеберианского подхода. В нашей стране этот подход получил относительное распространение благодаря сотрудничеству с российскими коллегами известного британского социолога Майка Сакса и переводу ряда его работ на русский язык. Сакс полагает, что неовеберианский подход можно считать ортодоксальной методологией англо-американской социологии профессий, в рамках которой профессии определяются как группы, занимающие монополистическую позицию на рынке тех или иных услуг [Сакс, Олсоп, 2003]. В определенной мере неовеберианский подход помогает избежать структурно-функционалистского приписывания профессиям исключительно альтруистических побуждений служения общественным интересам, с одной стороны, и неомарксистской подозрительности к профессионалам как эгоистически настроенным группам, обслуживающим капиталистические порядки, – с другой. В качестве теоретической платформой данного направления неовеберианцы избирают идеи М. Вебера, касающиеся определения социального статуса, который формируется на основе профессиональных занятий, заинтересованных в отстаивании своих корпоративных интересов. С этой целью занятия борются за расширение «экономически обусловленной власти», которая выражается не только в доходах, но и в «социальных почестях», служащих источником как данной, так и политической власти [Вебер, 1997, с. 162–163]. Профессии, согласно М. Веберу, являются «статусными группами», где существенны «почести» внеэкономического характера и специфический «стиль жизни, который ожидается от тех, кто высказывает желание принадлежать к данному кругу людей» [там же, с. 171]. Эти группы стремятся создать монопольные возможности для извлечения статусных привилегий посредством социального закрытия и юридических фильтров. Такого рода группы М. Вебер относил к «стяжательским» и к «среднему классу» [там же, с. 176–178]. В работах нынешних неовеберианцев сложно найти оригинальные черты, отличающие их от ревизионистской версии позднего структурного функционализма и англосаксонской модели. Впрочем, следует отметить, что неовеберианцы склонны к более гибкому анализу отношений между занятиями, государством и рынком; кроме того, они демонстрируют противоречивость и многогранность процессов обретения или потери профессионального статуса на примерах трансформации законодательства и борьбы конкурирующих за юрисдикцию групп[37 - Недавно в жанре неовеберианского анализа в России была успешно защищена диссертация на соискание степени кандидата социологических наук. См.: [Садыков ,2013].].

Выше мы уже неоднократно упоминали о постепенном движении исследователей профессий от положительной и отчасти наивной оценки их роли в социальных системах к более строгому аналитическому и даже критическому взгляду. Уже во второй половине 1950-х годов стали появляться работы, где профессиональные практики и формы социализации подвергались критике. По-настоящему широким фронтом социологическая критика профессий развернулась в 1960-е годы и существенным образом изменила ландшафт исследований занятий и профессий. Неомарксистская критика обвиняла профессионалов в том, что, заняв привилегированные социальные позиции, близкие к положению буржуазии, профессионалы обслуживают интересы мира капитала, предоставляя ему свои экспертные знания и навыки [Poulantzas, 1975; Parkin, 1979; Boreham, 1983; Derber, 1982; Larson, 1980]. Например, радикальный неомарксистский теоретик Н. Паулантцас рассуждал (в духе Маркса) о классовом антагонизме, основанном на разнице интересов пролетариата и буржуазии [Poulantzas, 1975]. В обществах зрелого капитализма на первый план выходит «новая мелкая буржуазия», состоящая из специалистов, менеджеров и администраторов, занятых непроизводительным трудом. В рамках этой логики профессионалы могут рассматриваться как занятые производительным трудом в процессе материального производства – и непроизводительным в контексте социального разделения труда, где экспертное знание используется в целях капиталистического господства. Британский теоретик и писатель Ф. Паркин синтезировал марксистскую теорию классового анализа и веберовскую идею социальных привилегий: наряду с собственностью, профессиональный статус и креденциалистский ресурс являются ключевыми элементами классовой стратификации [Parkin, 1979]. Профессиональные группы используют разные виды капитала (культурный, образовательный, социальный) для поддержания собственных привилегированных классовых позиций.

Неомарксисты видели и оборотную сторону влияния зрелого капитализма на профессиональные группы. Опираясь на гипотезу Маркса о поляризации классов по мере развития капитализма, исследователи полагали, что профессии претерпевают «депрофессионализацию» и «пролетаризацию» [McKinlay, Arches, 1985] в результате роста технической и бюрократической подконтрольности их труда. Действительно, ряд глубоких изменений в организационной системе позднего капитализма наводили на эту мысль: начиная от роста влияния менеджеров и администраторов до внедрения нового оборудования в медицине, делопроизводстве, коммуникациях. Помимо этого, масштабные неолиберальные реформы в социальной политике и внедрение методов new public management в государственном управлении ослабляли союз профессий и государства, стремившегося поставить производство и потребление таких общественных благ, как образование и здравоохранение, на рыночные рельсы. Как итог, профессионалы (что особенно заметно в англосаксонском мире) были вынуждены поступиться весомой частью своей автономии[38 - Обзор работ по теме ограничения профессиональной автономии см., например: [Evetts, 2002].], и теперь их можно называть экспертными работниками, включенными в сложную систему менеджериального контроля.

Неомарксистский анализ профессионализма широко использовался британскими исследователями в течение 1970–1980-х годов и прочно вошел в арсенал социологии занятий и профессий. В то же время последние 20 лет социологи избегают прямолинейного обращения к языку неомарксизма, предпочитая рассуждать о тех тенденциях в мире профессий, которые были описаны марксизмом, более нейтральным способом.

Идеи М. Фуко оказывали беспрецедентное влияние на социальные науки в течение последних трех десятилетий. Понятия дисциплинарного общества, биополитики, правительствености (governmentality), метод археологии знания, исторические трактаты, посвященные становлению института клинической медицины, психиатрии и управления, могут рассматриваться как серьезный вклад в понимание места профессий в современных обществах [Фуко, 1997, 1998, 1999, 2010, 2011]. Продемонстрированная Фуко неразрывная связь укрепляющейся государственной власти, искусства управления населением и профессиональной власти, основанной на экспертных научных знаниях, позволяет по-новому взглянуть на источники автономии и статуса профессионалов. Безусловно, все это сказалось на способах мышления социологов о профессиях и вдохновило их на ряд исследований, где применялись аналитические схемы французского философа и историка [Arney, 1982; Nettleton, 1992; Johnson, 1996; Reassessing Foucault, 1994]. Однако знакомство с соответствующими работами социологов профессий последних лет позволяет заключить, что фукианское наследие не находит должного места в исследованиях этого жанра, что отчасти объясняется спецификой терминологии и уникальным стилем работы Фуко с историческим и теоретическим материалом. Более строгие к выводам и организации материала британские социологи предположили даже, что «этот научный подход основан на бездоказательной аргументации» [Сакс, Олсоп, 2003]. Нам представляется, что теоретический корпус, выработанный М. Фуко, может оказаться более востребованным для понимания генезиса профессиональных групп в России, большинство из которых, начиная со времен Петра I, оказалось частью бюрократического аппарата управления. Кроме того, расширяющиеся технические возможности государств и корпораций по тотальному надзору и сбору персональных данных о гражданах (для чего нужны квалифицированные специалисты и аналитики) может стать серьезным вызовом правам человека и демократическим ценностям. Понимание того, как используются здесь профессиональные знания, – это задача социологов.

Почти все исследования профессий активно обращаются к возможностям социальной истории занятий – для лучшего понимания трансформации отдельных профессиональных групп и всего института профессий [см., например: Becker, 2011; Hutchinson, 1996; Saks, 2003]. Эта традиция была заложена еще тематическими работами классиков – Г. Спенсера, Э. Дюркгейма, М. Вебера – и является важным аналитическим ресурсом исследователей профессий. Социальная история занятий и профессий служит наилучшим свидетельством институциональной природы профессионализма, которая может быть изучена посредством сравнительного социально-исторического анализа. Более того, в значительной мере аргументация и выводы исследователей основаны на сопоставлении изменений, которые переживали занятия в исторической перспективе, начиная со Средних веков. В России, к сожалению, почти отсутствуют работы, где интерпретативные возможности социальной истории занятий и профессий были бы раскрыты в полной мере, – здесь есть большой потенциал для отечественной социологии занятий и профессий.

Выше преимущественно рассматривались теоретические направления и течения в исследованиях занятий и профессий, которые исходили из тезиса о примате структурной и институциональной основы в генезисе и организации профессиональных групп. Между тем интеракционистская парадигма рассматривала «общество не как систему, представляющую собой статичный, подвижный или какой бы то ни было баланс, а как огромное количество совершающихся коллективных действий, многие из которых тесно связаны между собой, многие не связаны вообще, многие известны заранее и повторяются снова и снова, другие прокладывают себе новые пути, и все они служат целям участников, а не выполняют требования системы» [Blumer, 1969; цит. по: Йоас, Кнёбель, 2011, с. 201–202]. Интеракционизм в его американской версии никогда не был цельной и стройной теоретической моделью – скорее, это широкое интеллектуальное движение, ориентированное на поиск оснований социального не в нормативном комплексе и устойчивой социальной структуре, а в разнообразии и творчестве индивидов и групп, продуцирующих социальный порядок посредством различных форм взаимодействия.