Альманах «Истоки». Выпуск 14

Ирония поэта не щадит никого! Только заступничество и народная доля вызывают его сочувствие. Так и «просто мужик» Ермил Гирин посажен в острог за пособничество в крестьянских бунтах «Испуганной губернии, уезда Недыханьева, деревни Столбняки». Даже такие богатырские натуры, как крестьянин Савелий («клеймённый, да не раб!») тоже обречены на горькую участь:

«Как вы не бейтесь, глупые,
Что на роду написано,
Того не миновать!
Мужчинам три дороженьки:
Кабак, острог и каторга».

Будто, растворяясь в народном хоре своих героев, со страниц поэмы держит круговую оборону – от грешных невзгод и обид людских – поэт и барин Николай Алексеевич Некрасов. Отсюда и несокрушимая широта его волжского характера, презрение к «песням рабским и музыке холопской». Отсюда и ожидание – его поэтическое воззвание к родному краю и «силы необъятные» Гриши Добросклонова, главного ответчика его поэмы:

Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка-Русь!

Глава «Пир на весь мир» – уверенный отсчёт поэта и путь общенародного действа. Именно ПЕСЕННОЕ СЛОВО и есть ЦЕЛЬ ПОЭМЫ, а «звуки лучезарного гимна» – СЧАСТЬЕ ТВОРЧЕСТВА и оружие в некрасовской «войне» с несправедливостью.

Как это не покажется случайным, но год смерти Некрасова стал и годом рождения Волошина. Парадоксально и промыслительно служение ищущего духа! А можно ли спустя век, не нарушая внутренней логики развития личности, страстно и убедительно написать о Максимилиане Волошине – несоизмерим в своей человечности и планетарности художественного видения?.. Он поэт и художник, переводчик и публицист, мыслитель – типичный представитель Серебряного века. По рождению – киевлянин, по привычкам и дружелюбию – крымчанин, облюбовавший прибрежный посёлок Коктебель для творческой радости и поэтического труда. Мастер пейзажа, воспевший в своих акварелях изысканную гармонию Крыма, по сути вдумчивый археолог и неутомимый путешественник по Средней Азии и Средиземноморью – Волошин сам стал неотъемлемой частью Коктебеля, плотью плодоносящего Слова, мысом бухты, напоминающей его профиль: повторяющей, по его наблюдению, «некое подобье» могучих черт лица… Его мироощущение – первобытно по цельности, христианское по вере, историческое по идее, гармоничное по выбору. Преемственность к всечеловеческому Бытию он высказал в 1921 году в своём цикле «Усобица»:

Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?

Волошина, осмысливающего государственные пути России, характеризует связь со всей мировой культурой и укоренённость в традиции, благоволение к человеку – «ближнему своему» – независимо от его происхождения и статуса. Как и многие из его сверстников, он неоднократно был исключён из Московского университета за революционные взгляды. В ранних стихах поэта преобладает некрасовская нота необратимых предчувствий революции («Уж занавес дрожит перед началом драмы…») и его стихотворение «Предвестия» – отклик на 9 января 1905 года.

Душа поэта металась между желанием «ветхозаветной тишины» (прочувствованной Мариной Цветаевой) и «ужасом разъявшихся времён» войны, между отрицанием политики и общественным признанием, пророчеством («Ангел мщения») и воззванием («Доблесть поэта») – между монументальной по форме лирикой, теософией, мистикой и антропософскими учениями Рудольфа Штейнера, среди последователей которого была и его первая жена Маргарита Васильевна Сабашникова. В отличии от Некрасова Волошин был «над схваткой» и внутри трагедии – считал, что сам должен остаться между белыми и красными: «В дни революции быть Человеком, а не Гражданином».

Ссылаясь на послание Иоанна Богослова в статье «Россия распятая», Волошин понимает неизбежность Страшного Суда, завершающего Апокалипсис войны и революции, ибо, по его мнению, государство и народ – как и Богоматерь с неопалимой купиной – прошедшие через муки и смерть, воскресают, чтобы спасти мир. Не потому ли и вселенская тревога Волошина («Я и Германского дуба не предал, Кельтской омеле не изменил») всё же созвучна упованию в слове Некрасова, горячо уверовавшего в свою выстраданную правду, которая не только пригодится человечеству, но и поможет России стать счастливой страной.

Оттого ли, может быть, у поколения детей Серебряного века, как и на письменном профессорском столе моего дела Николая Ивановича Егорова (члена Русского географического общества), могли соседствовать, сохраняя непоколебимую надёжность, классический бюст Н. А. Некрасова и отшлифованные морской волной осколки камней из глубин Сердоликовой бухты Коктебеля… «Всеобщая связь явлений!» – наверное, с восторгом мог бы воскликнуть Максимилиан Волошин. В судьбоносные годы нет ничего прошлого и призрачного для безжалостного горя и милосердных чувств.

Как художник, сроднившийся в оттенках и мелочах со всей многовековой жизнью российских пространств – Волошин, подобно Александру Блоку, упивается красотой земли:

Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны…
Ширь земли да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле
Припонтийское Дикое Поле,
Тёмная Киммерийская степь.

Это его «Дикое поле» – его Россия, где время от времени, как неуправляемая стихия, летят «Скифы» и вдруг возрождается «Святая Русь». Отсюда мессианизм – предназначение России, испытавшей на себе адское пламя революции во имя спасения человечества. Так, убеждённый в своей правоте, в стихотворении «Русская революция» Волошин утверждает:

Не нам ли суждено изжить
Последние судьбы Европы,
Чтобы собой предотвратить
Её погибельные тропы.

Да, в литературном процессе всегда существуют философско-религиозный анализ своего времени и незатихающая жажда обретения своей доли в постоянно обновляющемся мире.

Волошин сумел простить белых и красных, сопереживал уже признанным и начинающим авторам. Встречая его юбилей, мы ещё больше осознаём необходимость собирающей пристани, ведь поэту, как бескорыстному скитальцу, важен тот, кто мог бы любить творчество и, как Волошин, заботиться о людях искусства, чтобы блаженные и неуправляемые носители великого языка тоже могли почувствовать себя нужными для той страны – той России, которая впоследствии сможет ими гордиться.

Максимилиан Волошин был щедро одарён сам и отзывчив на истинную поэзию, соединял и творил судьбы – жил по своим законам. Юной Марине Цветаевой он преподнёс берег дружбы, своё сердце – бьющееся в ритме её первых стихов. Это «равенство известного с безвестным» (цветаевское открытие!) бесценно во все времена. «Событийный человек», – спустя годы писала Марина Ивановна. Подтверждая это божественное право, мы по-иному воспринимаем Волошина (титана среди людей!) и обращаемся к его интригующему мифу – Черубине де Габриак: Елизавете Ивановне Дмитриевой… Разве эта его мистификация – не тонкий упрёк и насмешка над теми, кто славит прославленное, не имея художественного чутья и собственного мнения – кто, гоняясь за внешней красотой, забывает о головокружительном аромате таланта.

Проникновенные стихи Волошина, запечатлевшие полынные луга, выжженные солнцем предгорья Киммерии и напевные поэмы Некрасова, охватившие крестьянскую жизнь витиеватым лубком и бойким рисунком метафор, слились в одном узле нашей цивилизации. Некрасов и Волошин – по сути два живописца, заглянувшие палитрой поэтического письма в любимые ими уголки огромной страны и подарившие нам их вторую жизнь в литературе. Лиризм и красочность их стихов прошли огневой обжиг прозрения, ведь ни двойные стандарты крепостничества, ни братоубийственное злодейство Гражданской войны не могли обойти их сердечную открытость – дали трагическую энергию вольному течению мысли. Будто не в XIX веке, а здесь и сейчас за нами наблюдает Некрасов. Его ясный и вопрошающий взор подчёркивает белая рубаха и не застилаемая кровать вблизи круглого столика, книг и листков бумаги…

«Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть бойцом…»

Что это, как не признание «сына лежащего» Родине («Мать-отчизне!») и любящей его, преданной Зине.

А каким величественным и родным предстаёт Волошин, словно сошедший с античных ваз бог (по описанию Марины Цветаевой – Зевс). Кажется, он сам полон гомеровских дум… Однако – одеяние библейского покроя (его парусиновый балахон), меняя времена, моим воображением переносит поэта на грандиозное полотно Александра Иванова…

Конечно, и в XXI веке волошинские стихи излучает земля Киммерии, его обетованное убежище – место, притягивающее художников, писателей и музыкантов: площадка для джазовых фестивалей, пленэров и выставок. Его дом, завещанный союзу писателей, многие годы оберегала его вторая жена – верная помощница, писатель и медсестра – Мария Степановна Заболоцкая (1887–1976). И поныне в «Доме Поэта» волошинская смелость пробуждает творческий отклик и зазывает его почитателей:

«всей грудью к морю, прямо на восток
Обращена, как церковь, мастерская,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь её течёт, не иссякая».

Да, Волошин сострадал любому в нужде и горе – всем предлагая кров и заботу: отдавал всего себя и свой «Дом Поэта», что «памятью насыщен, как земля», где и

«Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас».

И в наше время, переживая противоречивые итоги очередного этапа перемен, мы склоняемся перед писательским мужеством классика Серебряного века Максимилиана Волошина и чувствуем беспредельную жертвенность в стихах Николая Алексеевича Некрасова:

Кто, служа великим целям века,
Жизнь свою всецело отдаёт
На борьбу за брата-человека,
Только тот себя переживёт…

Пушкин дал слову жизнь, Некрасов ощутил песенную природу русской речи – писал за народ и от имени народа. В его поэтическом голосе проявилось загадочное единство с той, заповедной – не прорвавшейся в печать и существующей столетиями – народной жизнью. Кажется, и по-некрасовски точно говорит нам о России Волошин! И его «земля взыскующей любви» – «подводный Китеж» – живёт как «наш неосуществимый сон»; его Русь Святую и грешную волнуют русские вопросы Н. А. Некрасова середины XIX века! И по-новому звучат строчки Николая Алексеевича:

Русь не шелохнется,
Русь – как убитая!
А загорелась в ней
Искра сокрытая…

Продолжая исторический вывод Некрасова, с кроткой самоотдачей верующего Волошин, будто обращаясь к потомкам, пишет в 1922 году:

Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.

Так преодолевает искушения и смуты Россия Волошина – его знак в истории человечества и судьба русского поэта в его эпоху. Так – не случайно и мои стихи тоже описывают его зримое присутствие на крымской земле и в нашей культуре:

… Там в землю лечь, где с горизонта