Экономические и социальные проблемы России №2 / 2017

Во-вторых, на первый план в системе вертикальной восходящей мобильности и формирования элит выдвигается принцип социальной селекции, получивший определение меритократизма. Этот принцип порожден приходом на смену индустриальному обществу с его классовой системой информационного (сетевого) общества, в котором классовая иерархия переплетается с усиливающейся иерархией по владению человеческим и культурным капиталами. В этом обществе и формируется меритократический принцип социальной селекции, при котором одаренные и хорошо образованные люди реально получают преимущества в социальном продвижении.

Экономика неравенства

Проблема экономического неравенства сегодня стоит весьма остро по причине ее осложнения как внутри отдельных стран, так и на глобальном уровне. Она занимает видное место в теоретических исследованиях специалистов и практических рекомендациях международных организаций и форумов. По сути дела, на вершине пирамиды проблем, волнующих науку, когда речь идет об экономике, находятся две задачи: эффективность, т.е. максимизация выхода системы любого уровня при минимизации входа, и обеспечение равенства во всем его многообразии (или, что то же самое, устранение истоков неравенства)[1 - Конечно, это два не совсем равнозначных понятия. В рассмотрении проблемы равенства преобладают абстрактно-теоретические, философско-социологические аспекты, а неравенства – экономические.] применительно к элементам системы, смыкающееся со смежными областями права, социологии и этики.

Экономический анализ неравенства имеет четко выраженную специфику и область исследования. В его фокусе, как подчеркивает Т. Пикетти, рассмотрение двух аспектов распределения богатства. Это, во-первых, распределение, зависящее от противопоставления двух факторов производства – труда и капитала, так называемое «факторное» распределение, зависимое от его основы – социальной дифференциации. Во-вторых, это «индивидуальные» различия в распределении богатства, т.е. неравенство в трудовых доходах, определяемое социальным положением индивида (например, между рабочим, инженером и директором фабрики), с одной стороны, и неравенство в доходах с капитала (например, между мелкими, средними и крупными акционерами или собственниками) – с другой. Каждая из этих двух составляющих играет важнейшую роль; невозможно прийти к удовлетворительному пониманию проблемы распределения, не анализируя и ту и другую его составляющие вместе [Пикетти Т., 2016, с. 55].

Для экономистов важно, как технологический прогресс и новые экономические модели меняют соотношение спроса и предложения на те или иные ресурсы и, соответственно, игру цен, которая может привести и фактически приводит к изменениям в распределении доходов, к перенакоплению богатства одних социальных страт и обнищанию других.

Сравнительные исследования как и сам опыт стран говорят о том, что экономическое неравенство не является изолированной проблемой, она есть составной элемент общей проблемы экономического роста как основы социально-экономического развития, тесно вплетена в весь комплекс экономических проблем современного этапа промышленной революции. Главное отличие современной постановки вопроса состоит в том, что неравенство рассматривается не только как социально-экономический порок общественного устройства, но и как отрицательный фактор, тормозящий рост производительности и эффективности производства, наносящий вред конкурентоспособности, тормозящий экономический рост.

«Положение людей остается фундаментально неравным во всех странах, включая и самые развитые постиндустриальные государства, – пишет О.И. Шкаратан. – Несмотря на активную социальную политику, до сих пор повсюду встречаются свидетельства бедности и массового экономического и социального неравенства. Во всех странах привилегированные группы людей пользуются непропорционально большой властью, богатством, престижем и другими высоко ценимыми благами. Наиболее удручающие факты неравенства в мире наблюдаются в отсталых странах. Однако и в высокоразвитых странах, справедливо гордящихся успехами в построении welfare state, проходят сложные и во многом неожиданные процессы» [Шкаратан О.И., 2012, с. 114].

Исследователи отмечают здесь следующие тенденции:

1) противоречивость динамики распределения национального богатства;

2) углубление межстранового неравенства вопреки окончанию эпохи колониализма;

3) изменение позиций социальных слоев на фоне глобализации рынка труда.

О.И. Шкаратан, пользуясь данными целого ряда исследователей, характеризует общую тенденцию ХХ в. следующим образом. С начала 1930-х и до середины 1970-х годов доля национального богатства, принадлежавшая 1% наиболее состоятельных семей, снизилась: в США с 30 до 18%; в Великобритании – с 60 до 29%; во Франции – с 58 до 24%. Однако со второй половины 1970-х годов доходы этого элитарного процента населения росли с исключительной быстротой, достигнув еще в середине 1990-х годов показателей 1930-х. Так, в США 1% населения в 2007 г. вновь стал владеть 42% национального богатства, поднявшись до уровня 1900-х годов. У высших 0,1% доходы подскочили в пять, а у 0,01% – в семь раз по сравнению с 1973 г. Если в начале XIX в. средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире превосходили в 1,5–3,0 раза показатели группы стран с низким уровнем доходов, то в середине XX в. – в 7–9 раз, а в начале XXI в. разрыв составляет 50–75 раз [Шкаратан О.И., 2012, с. 115].

Фундаментальное исследование распределения богатства и экономики неравенства, предпринятое Т. Пикетти, показало, что, согласно историческим данным, значительный рост покупательной способности заработной платы начался лишь во второй половине, а то и в последней трети девятнадцатого столетия. Согласно расчетам Пикетти, с 1800 по 1860 г. зарплаты рабочих в Великобритании и Франции не росли, оставаясь на очень низком уровне – практически на том же, что в XVIII и предшествующих веках, а в некоторых случаях даже ниже. Эта долгая стагнация заработной платы тем более впечатляет, что экономика в эту эпоху росла ускоренными темпами. В этот же период доля капитала – промышленных доходов, земельной ренты, доходов от сдачи в аренду городской недвижимости – в национальном доходе сильно выросла. До Первой мировой войны никакого структурного уменьшения неравенства так и не произошло, имела место в лучшем случае стабилизация неравенства на чрезвычайно высоком уровне, а в отдельных случаях – возрастание неравенства, сопровождавшееся все более высокой концентрацией имущества. Трудно сказать, отмечает Пикетти, к чему бы привела эта траектория, если бы не последовавшие за катастрофой 1914–1918 гг. экономические и политические потрясения, которые сегодня, в свете исторического анализа, представляются единственными с начала промышленной революции силами, способствовавшими уменьшению неравенства [Пикетти Т., 2016, с. 26].

В середине ХХ в. масштабное исследование провел американский экономист С. Кузнец, который, оперируя исключительно статистикой США, показал, что в период между 1913 и 1948 гг. неравенство в доходах сильно сократилось. В 1910–1920-е годы верхняя дециль в распределении, т.е. самые богатые 10% американцев, ежегодно получала до 45–50% национального дохода. В конце 1940-х годов доля этой же верхней децили упала до 30–35% национального дохода. Снижение, составившее более 10% национального дохода, было существенным: оно соответствовало, например, половине того, что получали 50% самых бедных американцев. Сокращение неравенства было явным и неоспоримым. Несмотря на то что это в определенной мере было связано со «случайными» факторами, вызванными кризисом 1930-х годов и Второй мировой войной, и мало походило на естественный процесс, сокращение неравенства послужило основанием для теории «кривой Кузнеца», согласно которой в ходе индустриализации и экономического развития неравенство повсеместно движется по «кривой нормального распределения», т.е. сначала возрастает, а затем сокращается. По мнению Кузнеца, за стадией естественного роста неравенства, отличавшей первые этапы индустриализации, которые в США пришлись главным образом на XIX в., следует стадия сильного уменьшения неравенства, начавшаяся в США в первой половине XX в.

Таким образом, согласно Кузнецу, неравенство увеличивается на начальных этапах индустриализации (когда доступ к новому богатству, созданному промышленной революцией, имело меньшинство населения) и затем начинает произвольно сокращаться на поздних стадиях развития (когда все больший процент населения оказывается задействован в наиболее передовых отраслях экономики, что приводит к спонтанному уменьшению неравенства). В промышленно развитых странах эти «поздние стадии» начались на рубеже XIX и XX вв., поэтому сокращение неравенства, произошедшее в США в 1913–1948 гг., лишь подтверждало явление, которое носило более общий характер и с которым рано или поздно должны были столкнуться все страны, в том числе и слаборазвитые, зажатые в то время в тисках бедности и переживавшие процесс деколонизации [Пикетти Т., 2016, с. 31, 32].

Другой американский экономист, Р. Солоу сформулировал условия равномерного роста, т.е. такой его траектории, при которой все параметры – производство, доходы, прибыль, зарплаты, капитал, биржевые индексы, цены на недвижимость и т.д. – растут в одном темпе, благодаря чему все социальные группы извлекают равную выгоду из роста и значительные расхождения отсутствуют [Пикетти Т., 2016, с. 29]. Однако, как показывает практика, такие идеальные условия вряд ли достижимы.

Критикуя эти положения, Пикетти отмечает, что быстрый рост, присущий всем развитым странам в послевоенную эпоху, представляет собой ключевой факт, равно как и то, что все социальные группы извлекли из него выгоду. Тем не менее сильное сокращение неравенства доходов, имевшее место во всех богатых странах в первую половину ХХ в., было прежде всего следствием двух мировых войн и жестоких экономических и политических потрясений, к которым они привели (особенно для обладателей крупных состояний) [Пикетти Т., 2016, с. 33].

Благодаря развитию национальной статистики многих стран Пикетти удалось привлечь к исследованию огромное количество фактических данных, в том числе по неравенству в доходах и по имущественному неравенству[2 - Пикетти напоминает, что подобно тому как налоговые декларации о доходах позволяют исследовать эволюцию неравенства в доходах, налоговые декларации о наследстве дают возможность проследить эволюцию имущественного неравенства Кроме того, доход всегда складывается из двух составляющих: во-первых, из доходов, полученных от ведения трудовой деятельности (зарплаты, оклады, премии, бонусы, доходы от работы, осуществляемой не по найму, и т.д. и другие доходы, являющиеся вознаграждением за труд, в какую бы юридическую форму они ни облекались); во-вторых, из доходов с капитала (арендная плата, дивиденды, проценты, прибыль, прирост капитала, роялти и т.д. и другие доходы, полученные от простого обладания капиталом в виде земли, недвижимости, финансов, промышленных производств, в какую бы юридическую форму они ни облекались).]. Факты, приводимые Пикетти, более чем убедительны, как и его выводы. В глобальном масштабе установленный рост соотношения между капиталом и доходом, усиливаемый неравенством в доходности капитала, означает, что с 1980-х годов имущество в среднем растет немного быстрее, чем доходы. На основе собранных им данных он приходит к выводу, что, начиная с 1970-х годов, неравенство в богатых странах заметно выросло, особенно в США, где в 2000–2010-е годы концентрация доходов вернулась к рекордным показателям 1910–1920-х годов и даже немного превысила их. Дело в том, что к началу XX в. 90% национального богатства принадлежало 10% людей, но начиная с 1970–1980-х годов произошел головокружительный рост доходов 1% самых богатых американцев [Пикетти Т., 2016, с. 16]. Если на протяжении XIX–XX вв. соотношение частного капитала и национального дохода оставалось приблизительно равным (независимо от структуры – сначала доминировала земля, затем промышленные активы и, наконец, сейчас финансы), то начиная с 1970-х годов XX в. первый преобладает. В результате неравенство в распределении имущества в мировом масштабе в начале 2010-х годов сравнимо с уровнем, наблюдавшимся в европейских обществах в 1900–1910-е годы. Доля верхней тысячной части в настоящее время составляет около 20% общего имущества, доля верхней центили – около 50%, а доля верхней децили колеблется от 80 до 90%; беднейшая половина мирового населения владеет менее чем 5% общего имущества. Это не означает, что тенденции увеличения богатства богатых наряду с обеднением среднего класса в будущем продолжится в прежних масштабах, но тем не менее она может выйти на взрывоопасную траекторию [Пикетти Т., 216, с. 434, 436].

Такое положение приводит к фундаментальному, с точки зрения Пикетти, противоречию, существующему в современном обществе, основанном на рыночной экономике. С одной стороны, преобладает общая уверенность в том, что каждый человек имеет равные права и что его материальное благополучие должно зависеть от индивидуальных способностей и желания много работать; с другой стороны, наблюдается растущее имущественное неравенство между очень богатыми и остальным обществом, приводящее к тому, что индивидуальный успех является все в большей мере результатом семейных связей и унаследованного состояния.

Сокращению неравенства в мировом масштабе способствовал быстрый рост бедных и развивающихся стран, особенно Китая. Однако этот процесс порождает серьезное беспокойство в развивающихся странах и еще большее – в странах богатых. Впечатляющий дисбаланс, который в последние десятилетия наблюдается на финансовых рынках и на рынках нефти и недвижимости, может вызвать сомнения в неизбежности «пути равномерного роста», описанного Солоу и Кузнецом. Нет никаких оснований верить в то, подчеркивает Пикетти, что рост носит самоуравновешивающийся характер. На протяжении слишком долгого времени экономисты пренебрегали вопросом о распределении богатства, пора вновь сделать проблему неравенства центральной в экономическом анализе и вернуться к тем вопросам, которые были поставлены еще в XIX в. [Пикетти Т., 2016, с. 33, 34].

Из всех факторов, способствующих достижению большего равенства, Пикетти выделяет процесс распространения знаний и инвестиции в повышение квалификации и в образование. Процесс распространения знаний и навыков представляет собой ключевой механизм, обеспечивающий как общий рост производительности, так и уменьшение неравенства в каждой конкретной стране и в международном масштабе. Об этом свидетельствует пример многих бедных и развивающихся стран, начиная с Китая, которые успешно догоняют страны богатые. Другие процессы, в частности возрастание роли труда и доходов, приходящихся на труд, накопление человеческого капитала под влиянием технологического развития также имеют место, но в гораздо менее значимых масштабах. Но при этом главная сила конвергенции – распространение знаний – лишь отчасти является естественной и произвольной и в значительной степени зависит от политики в области образования, от обеспечения доступа к необходимым навыкам и от институтов, функционирующих в этой сфере. Основным же дестабилизирующим фактором, представляющим главную угрозу для динамики распределения богатств в долгой перспективе, является процесс накопления и концентрации имущества на фоне слабого экономического роста и высоких доходов с капитала [Пикетти Т., 2016, с. 40, 41].

Ключевая сила, работающая на неравенство, по Пикетти, заключена в высоких значениях отношения между основным капиталом и национальным доходом на фоне сравнительно медленного экономического роста, что имеет место в последние десятилетия. При низких темпах роста имущество, накопленное в прошлом, естественным образом приобретает непропорциональное значение, поскольку достаточно небольшого притока новых сбережений для того, чтобы постоянно и существенно увеличивать размер основного капитала. Если к тому же уровень доходности капитала заметно и в течение долгого времени превышает показатели роста, – а это тем вероятнее, чем ниже рост, то возникает большой риск расхождения в распределении богатств[3 - Уровень доходности капитала отражает то, сколько приносит в среднем капитал в течение года в виде прибыли, дивидендов, процентов, арендной платы и других видов дохода в процентном выражении к своей стоимости, a уровень роста – ежегодное увеличение дохода и производства.].

Имеющаяся критика в адрес такого однозначного вывода сводится, в частности, к тому, что далеко не весь капитал используется для производства, а ограничение предложения капитала гарантирует высокую норму прибыли [Харвей Д.]. Но если подобные соображения и могут вполне обоснованно скорректировать расчетные показатели, они не могут в принципе повлиять на основные выводы, касающиеся динамики неравенства и способов борьбы с ним.

Экономический рост есть источник решения социально-экономических проблем, в том числе проблем неравенства. Но Пикетти добавляет к этому очевидному утверждению (т.е. к параметру темпа роста производства и дохода) важный параметр – уровень доходности капитала. Рост экономики во все времена был ниже доходности капитала, утверждает Пикетти. Капитал в XXI в., основанный на полученном наследстве, только увеличивает этот разрыв. Сделанные им расчеты показывают, что по крайней мере до XIX в. уровень доходности капитала почти постоянно превышал показатели роста, и это вполне может снова стать нормой в XXI столетии. Более того, эта ключевая сила расхождения в распределении богатства может увеличиться за счет дополнительных механизмов, например, если наряду с уровнем богатства быстро растет норма сбережений. Это означает, что рекапитализация имущества, накопленного в прошлом, осуществляется быстрее, чем растут производство и доходы и, таким образом, концентрация капитала будет достигать очень высокого уровня, который, вполне вероятно, не будет соответствовать меритократическим ценностям и принципам социальной справедливости, лежащим в основе современных демократических обществ. Такое расхождение непостоянно и представляет собой лишь один из возможных сценариев будущего, но означенная тенденция, судя по вероятному снижению демографического и экономического роста, сохранится в ближайшие десятилетия [Пикетти Т., 2016, с. 44, 45].

Если эти прогнозы верны, то процесс приведет к тому, что богатые страны окажутся в собственности их же миллиардеров или все страны будут все больше принадлежать миллиардерам и мультимиллионерам планеты. Анализ, проведенный Пикетти, показывает, что эта тенденция уже обозначилась. В условиях прогнозируемого снижения темпов мирового роста и все более мощной конкуренции за привлечение капиталов все указывает на то, что неравенство в наступившем столетии будет сильным [там же, с. 464].

И все же некоторые основания для оптимизма остаются. И связаны они с двумя обстоятельствами. Во-первых, с тем, что период кризиса, охватившего глобальную экономику и, прежде всего, сказавшегося на динамике производительности, связан не столько с временными, циклическими факторами, но, главным образом, с долгосрочным циклом смены технологического способа производства (уклада). Кроме того, тенденция возрастания доходности капитала и увеличения неравенства упирается в недостаточность спроса, означающую невозможность реализации дохода с помощью механизма рынка, а кризис потребительского спроса, как известно, порождает экономический кризис, что вызывает необходимость стимулирования спроса. Именно резкое увеличение последнего, как указывают экономисты, привело к оживлению экономического роста и в итоге к некоторому снижению уровня неравенства после Второй мировой войны. Это – объективный экономический фактор, другой – политический.

Если верен вывод, сделанный Пикетти на основании обработки огромного массива фактических данных, что в исторической перспективе показатель доходности капитала превышает показатель темпов экономического роста, то это означает, что средство борьбы с экономическим неравенством заключено в политике государства, составляющими которой являются налоговые и финансовые механизмы перераспределения: налоги, социальное обеспечение, бюджет, бесплатные услуги (медицина, образование), цены. Распределение богатств – говорит Пикетти – всегда имеет большую политическую составляющую и не может сводиться к одним лишь экономическим механизмам.

Этот вывод о количественных взаимосвязях между динамикой накопления и различными видами доходов ведет к постановке задачи нахождения эффективных способов социальной организации и направлений государственной политики, которые позволили бы обществу продвигаться к равенству и справедливости. И вполне логично при исследованиях таких вопросов, как распределение богатства и формирование социальных структур, Пикетти призывает объединить методы и подходы, применяемые экономистами, историками, социологами и политологами [Пикетти Т., 2016, с. 50].

Естественно, что весьма существенную роль в сглаживании неравенства играет социальная политика государства. Ряд государств провозгласили своей целью создание так называемой социальной рыночной экономики и даже достигли определенных успехов, несмотря на противоречия в ходе реализации этой политики (Германия, Скандинавские страны).

В США на протяжении первого срока президентства Рузвельта максимальный налог на доходы был повышен с 24 до 63%, в течение второго – до 79%, в середине 1950-х годов был момент, когда он достигал 91%. Налог на прибыль корпораций вырос за тот же период с 14 до 45%, а на крупные наследства – с 20 до 77%. В результате доля национального богатства, которая контролировалась богатейшей 0,1%-ной долей американцев, упала за эти годы вдвое – с 21,5 до менее 10%. Следствием стало сокращение разрыва в доходах, которое произошло в США с 1920-х по 1950-е годы, резкое уменьшение разницы между богачами и трудящимися классами, а также сокращение дифференциации зарплаты самих наемных работников. Когда же в результате политики администраций Рейгана и Бушей были резко снижены налоги, уровень неравенства в США начала XXI в. стал соизмерим с концом XIX в. Если принять прирост национального богатства в США в 2000–2007 гг. за 100%, более 73% его пришлось на долю 1% населения. Лауреат Нобелевской премии П. Кругман делает на основании этих фактов вывод о том, что масштабный рост благосостояния в 1950-е и 1960-е годы и переход от общества, пораженного крайним неравенством, к относительно равномерному распределению доходов был прежде всего результатом осознанного политического выбора, а не следствием «естественного» экономического развития [Шкаратан О.И., 2012, с. 219, 220].

Указав на «центральное противоречие капитала», выражающееся в том, что норма прибыли на капитал всегда превышает темп роста дохода, Пикетти фактически указывает на невозможность решения проблемы при отсутствии серьезного вмешательства со стороны государства, направленного на перераспределение богатств, которое должно выражаться в установлении прогрессивной шкалы налогообложения и имущественного налога на глобальном уровне. Такая политика провозглашается как возможное (хотя почти нереальное в политическом отношении) противоядие от дальнейшей концентрации богатств и власти.

Главный вывод Пикетти состоит в том, что лишь прогрессивный налог на капитал, взимаемый в мировом масштабе (или по крайней мере в масштабе достаточно крупных региональных экономических зон, таких как Европа или Северная Америка), сможет эффективно противодействовать росту неравенства. Этот вывод может быть основанием для введения прогрессивного налога на самые крупные состояния в мире, который представляет собой единственный способ установить демократический контроль над этим потенциально взрывоопасным процессом и при этом сохранить предпринимательский динамизм и открытость экономики в международном масштабе [Пикетти Т., 2016, с. 443].

Таким образом, исторический анализ, проделанный Пикетти, указывает на, очевидно, единственный или, по крайней мере, наиболее реальный способ сокращения экономического неравенства – регулирование капитала с помощью тех или иных институтов и политических мер, прежде всего прогрессивного налогообложения. Ничто, однако, не мешает поставить вопрос о роли самой собственности и перспективах ее эволюции. В том, что такая эволюция имеет место, нет сомнений, важно то, какой будет ее дальнейшая судьба.

Фактор собственности: Настоящее и будущее

Перспектива неравенства связана как с функционированием капитала и его взаимодействием с трудом в качестве факторов производства, так и с перспективой эволюции собственности. Во всяком случае прогноз будущего распределительного неравенства будет зависеть от будущего собственности, ее дальнейшей трансформации.

Собственность – важнейший социальный институт и экономическое отношение, а поэтому и важнейший фактор социальной стратификации и социального неравенства. «Отношения собственности раскрывают, кто принимает решение: где, что и как производить; как распределять произведенное; кого и как награждать, стимулировать за труд, творчество и организационно-управленческую деятельность. Другими словами, собственность реально раскрывается как процесс распоряжения, владения и присвоения. Это означает, что собственность есть властные отношения, форма экономической власти, т.е. власть владельца предмета над теми, кто им не владеет, но в то же время в нем нуждается» [Шкаратан О.И., 2012, с. 95].

Однако отношения собственности имеют свою историческую динамику. Отношения собственности как доминирующий фактор социальной стратификации выходят на первый план в определенный исторический период, когда совершается «переход от стратификации иерархического типа, в которой позиции индивида и социальных групп определялись их местом в структуре государственной власти, степенью близости к источникам централизованного распределения, к доминирующей в цивилизованном мире классовой стратификации» [Радаев В.В., Шкаратан О.И., 1996, с. 312].

Нетрудно видеть, что совмещение этих типов свойственно некоторым видам социальной организации, отличным от форм, свойственных промышленным этапам развития передовых стран. И отголоски этих смещений просматриваются, в частности, в исторической траектории России вплоть до настоящего времени.

Многообразие факторов социальной стратификации хорошо иллюстрируется примером России, ее прошлым и настоящим. Так коллективом авторов ГУ-ВШЭ под руководством О.И. Шкаратана на основе представительного социологического обследования и опросов, охвативших весь постсоветский период, показано, что в России сложилась специфическая дуалистическая социальная стратификация, сочетающая сословную (доминирующую) и социально-профессиональную иерархии. Первая есть продукт преобладания властно-собственнических отношений, а вторая – продукт отношений, складывающихся на рынке труда. Таким образом, получила подтверждение идея о формировании в стране неоэтакратического общества, не являющегося подлинно буржуазным [Социально-экономическое неравенство.., 2009].

Этот специфический тип социально-экономических отношений, характеризуемый как «власть – собственность» (или «власте-собственность»), уходящий корнями в подобие восточного деспотизма, или «государство ордынского типа», послужил моделью для советского (и постсоветского) этакратизма (главенства государства по отношению к обществу). В такой системе, отмечает О.И. Шкаратан, верховным собственником, прежде всего земли, и высшей абсолютной властью над подданными является государство, которое становится деспотией, а подданные оказываются в состоянии поголовного рабства [Шкаратан О.И., 2012, с. 103].

«Характерной чертой индустриальной эпохи является распространение эгалитарных идеологий и постепенное исчезновение экстремальных форм неравенства, присущих кастовой, рабовладельческой, сословной и феодальной системам. Лишь по мере созревания пред-капиталистической и наконец собственно капиталистической социетальной системы начинает складываться стратификационная иерархия, в которой различия между группами имеют экономическую основу, а доминирующим критерием социального неравенства выступают отношения собственности. Они же находят свое проявление в специфических позициях групп людей на постепенно складывающемся рынке труда. В чистом виде классовое общество разделяется на собственников средств производства (работодателей), наемных работников и самозанятых. Классовая система предполагает, что социальные группы состоят из свободных и равных в политическом и правовом отношениях граждан» [Шкаратан О.И., 2012, с. 110].

С теоретической точки зрения собственность весьма неоднородное и неоднозначное явление. Юридически собственность – это право, дающее возможность владеть, распоряжаться и пользоваться имуществом. Экономически – это присвоение, т.е. захват. С экономической точки зрения категория собственности не связана с правом, не имеет правовой основы. Наоборот, факт собственности вытекает из присвоения результатов использования имущества. Признаком собственности является доход в любой форме (процент, рента, прибыль, оброк и т.д., даже взятка как рента за присвоение коррумпированного права на должность). Пользуешься плодами – значит владеешь. Собственность и возникла из этого присвоения, иначе надо было бы признать, что ее кто-то даровал извне, но такого дарителя просто не существует. Иными словами, не только частная собственность, но собственность вообще создается совершенно искусственно. Собственность – это право сильного, и больше ничего (Прудон говорил – кража).

В то же время существование института собственности (т.е. это право и отношение) имеет объективную основу. Она возникла под влиянием двух факторов – обособления хозяйственных единиц (семья) и ограниченности ресурсов. Важно, что отношение собственности представляет собой фундаментальное общественное отношение, укорененное в системе человеческого менталитета, существенный и стойкий элемент культуры, передаваемый из поколения в поколение, хотя и носящий исторический характер, если рассматривать его на протяжении всего существования человека разумного[4 - Полемика о собственности представляет богатейший материал и спектр мнений. Приведем лишь одно высказывание, принадлежащее П.А. Столыпину, доказывавшему в письме Л.Н. Толстому пагубные последствия отсутствия крестьянской собственности на землю в России. «Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т.п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств. Смешно говорить этим людям о свободе, или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той, по крайней мере, наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, т.е. при наличии права собственности на землю» [Письма П.А. Столыпина]. История подтвердила правоту Столыпина. Следствием отрицания этих положений является обратный эффект: дикий разгул инстинктов собственничества и приобретательства на фоне правового беспредела, наблюдаемый в сегодняшней России.].

При этом следует сказать, что собственность есть феномен далеко не только юридический, экономический и социально-экономический, а не в меньшей степени психологический и социально-психологический. Стоит понаблюдать за поведением ребенка, процессом его социализации, формированием его самосознания, чтобы видеть, что важнейшим элементом, основанием человеческого «Я» является «мое». И это «мое» лучше не трогать из опасения катастрофических ошибок и катаклизмов, которые в настоящее время уже достаточно хорошо описаны. Очевидно, что первым естественным правом собственности было право пользования (мое то, чем я в данный момент пользуюсь). Все остальные права появились в результате хозяйственного обособления, которое требовало осуществления новых операций и, соответственно, новых прав, их обеспечивающих. И первым актом такого обособления было возникновение семьи.

В основе появления института собственности, а значит и всех институтов собственнического общества, лежит выделение семьи в качестве первичной общественной ячейки. Чтобы ликвидировать собственность, а также деньги и т.д., необходимо в качестве первичного условия ликвидировать семью как социальный механизм обеспечения рождения и воспитания детей. По всей видимости, большевики это прекрасно понимали. В распространении коммуналок, строительстве домов-коммун и т.п. в первые годы советской власти проявлялся не только дефицит благоустроенного жилья, но и сознательная социальная политика эрозии семьи, ее подмены «коммуной» как первичной ячейки самоорганизации общества. Уже в период брежневского «развитого социализма» был принят закон о трудовых коллективах, где эти коллективы объявлялись первичной ячейкой социалистического общества. Все это, однако, противоречит природе современного человека. Когда окончательно рухнет семья, только тогда исчезнут предпосылки и стремление к собственности, т.е. объективные и субъективные ее причины, и сформируются условия для утверждения общественной собственности, точнее, общества без собственности, подобного с этой точки зрения первобытному. Эти условия могут быть названы обобществлением воспроизводства (точнее обобществлением социальной организации воспроизводства человека как биологического вида) в добавление к хорошо известному из марксистской теории обобществлению производства.

Современный Запад, допуская разрушение семьи, видимо не подозревает, что тем самым готовит гибель своей экономической системы, основанной на частной собственности. Чтобы коммунизм перестал быть утопией, должно произойти обобществление не только производства, но и воспроизводства самой человеческой популяции. Это, между прочим, довольно оптимистический для коммунизма вывод. Он тем самым перестает быть абсолютной утопией и остается только утопией относительной.

Историческая динамика собственности связана с переносом основного значения с политических на экономические факторы, с обладания властью на обладание собственностью. Сначала власть дает собственность, затем собственность – власть. «Знатность происхождения и власть над зависимыми людьми вооруженных сеньоров уступает место маркировке людей по богатству и собственности. В современных информационных обществах наблюдатели отмечают сосуществование и переплетение нескольких… систем неравенства (или иерархии): власти, собственности, престижа, многие добавляют как особую систему неравенства образование». Конечно, власть в той роли, в какой она служит основанием социальной стратификации, т.е. понимаемая как господство, означает прежде всего возможность распоряжения ресурсами общества, причем далеко не только экономическими (материальными, информационными, политическими, статусными, ресурсами принуждения). В качестве дополнительных факторов стратификационной иерархии фигурируют человеческий, культурный и социальный капитал. В этой системе переплетаются классовая иерархия с иерархией по владению человеческим и культурным капиталом [Шкаратан О.И., 2012, с. 54, 113]. Особый случай отношений власти и собственности, их фактического слияния и возникновения своего рода синтеза «властесобственности», представлен исторической траекторией советской России, продолженный и получивший свое завершение в постсоветский период в виде овладения номенклатурой «полновесно-правового владения и распоряжения» [Пивоваров Ю.С., 2014, с. 52].

Существование различных видов неравенства, различных его проявлений означает, что оно принципиально не исчезает даже с ликвидацией формальной частной собственности, чему мы были свидетелями в недавней истории. С другой стороны, при сохранении частной собственности возможно смягчение, сглаживание неравенства, чему также есть наглядные примеры.

Не будет преувеличением сказать, что эволюция современного капитализма во многом связана с эволюцией собственности. Можно отметить следующие ее проявления на протяжении XX–XXI вв.:

– появление и развитие новых форм собственности;