История России в современной зарубежной науке, часть 2

Новая власть во Франции имела новую идеологию. Требовалось заполнить образовавшуюся после разрушения французской Церкви духовную пустоту, создать новые гражданские культы, основанные на идеях Свободы и Равенства. Борьба против христианской религии способствовала расцвету неоязычества, зародившегося в лоне масонских лож, число которых в конце XVIII в. бурно росло, облачаясь в самые причудливые формы просветительства, деизма, обожествленных сил природы, материалистического пантеизма. Наполеон объединил политическое масонство, создав новую государственную церковь Империи.

Европейское масонство в эту эпоху внесло свой вклад в распространение идей Просвещения и Французской революции. Здесь берут начало политические и идейные воззрения будущих декабристов. «История европейской культуры будет неполной, – отмечает автор, – если не учитывать этот важнейший компонент. Однако эта сторона истории культурных связей остается до сих пор недостаточно изученной» (с. 90). Масонство использовало свое влияние, которое усиливалось секретным и таинственным характером его структуры. Оно распространилось по всей Европе благодаря многочисленным связям между его членами в разных странах, в том числе в России и Франции. Начиная с XVIII в. активно развивался своего рода масонский «туризм», для которого не существовало границ. Масонский патент, выданный в Париже, Лионе или Страсбурге, открывал двери любого салона или дворца в Берлине, Стокгольме, Санкт-Петербурге или Москве. Путешественники из России приезжали во Францию в поисках новых идей, контактов, полезных знакомств. То же самое происходило в обратном направлении. Идеи Просвещения, считает автор, глубоко укоренилось в России уже в эпоху Екатерины II благодаря достаточно широкому распространению здесь масонства.

Александр стремился использовать масонские ложи разных стран Европы и для создания антинаполеоновского фронта. В 1804 г., за два месяца до коронации Наполеона, он отправил в Лондон своего дипломата, Н. Новосильцева, с конфиденциальным посланием, в котором развивались идеи, легшие через десять лет в основу проекта Священного союза. Высказываясь за противодействие наполеоновской экспансии в Европе, Александр обращался к идеям масонства, провозглашал необходимость регламентации связей между государствами, основанными на принципах «священных прав человечества».

Большое внимание автор уделяет влиянию весьма многочисленной французской эмиграции, появившейся в России после событий 1789 г., на различные аспекты жизни российского общества. В этой среде, отмечается в книге, преобладали дворяне, духовенство и люди искусства. Те, кому улыбалась судьба, наживали состояние, большинство же служили по военной или гражданской части либо попадали в «учителя». Представители высшей аристократии старались держаться поближе к царской семье в Петербурге, дворяне помельче искали удачи в провинции, где их по простоте душевной принимали с распростертыми объятиями. Первые подчас становились воспитанниками детей в семьях высшего света и царского дома. Большая часть французов поступила в армию и таким образом участвовала в войнах, которые в это время вела Россия – на Балканах, на Кавказе, а затем и против Наполеона. Многие из них отличились на полях сражений, их портреты можно увидеть теперь в Эрмитаже в Галерее Героев 1812 года. Часть французов вернулась после Реставрации во Францию, но многие остались в России до конца своих дней – герцог Полиньяк, маркиз де Траверсе, граф де Ланжерон, барон де Данзас, граф де Лаваль и др. Их потомки слились с русской аристократией и часть их, 100 лет спустя, появились во Франции уже как представители русской эмиграции. Основная же масса французской эмиграции представляла собой людей без состояния, которые с трудом находили себе место в жизни, в основном в провинции. В этой среде было много смешанных браков, что, в свою очередь, внесло свой, пусть и скромный, вклад в формирование культурной жизни России.

Некоторые иммигранты не только сделали значительную карьеру, но и оставили заметный след в русской истории: Роже де Дамас, семья герцогов Полиньяков, граф де Шуазель-Гуфье, граф Сент-Прис, маркиз де Ламбер и др.

Автор подробно рассматривает деятельность трех видных представителей французской эмиграции, которые внесли большой вклад в российскую историю. «Французская республика принесла мне много зла, – писал Александр I, – однако я должен быть ей благодарен за то, что она дала мне таких трех человек, как Ришелье, Траверсе и Ланжерон» (цит. по: с. 136).

Адмирал, маркиз де Траверсе (1754–1830) был участником Войны за независимость в Америке, затем оказался при дворе Екатерины II по личной рекомендации французского военно-морского министра. В 1802–1809 гг. командовал Черноморским флотом, проявил присущие ему энергию и организационный талант при строительстве арсеналов в Николаеве, Севастополе и Херсоне, руководил строительством кораблей, занимался формированием нового поколения русского офицерства. Затем был министром морских сил, вошел в состав Государственного совета. В период войны с Наполеоном в его руках находились рычаги управления фактически всем военно-морским флотом России. Траверсе оставался на посту министра до 1828 г. За это время им было организовано 13 морских экспедиций, в которых принимали участие В.М. Головнин, О.Е. Коцебу, Ф.П. Литке, П.Ф. Анжу и другие известные мореплаватели. Он руководил кругосветным путешествием, предпринятым в 1819–1821 гг. Ф.Ф. Беллинсгаузеном и М.П. Лазаревым, в ходе которого была открыта Антарктика.

Генерал граф де Ланжерон (1763–1831) вступил в русскую армию в апреле 1790 г. Участвовал в Русско-турецкой войне 1787– 1791 гг., особенно отличился при взятии Измаила, поразив своей отвагой Суворова. В 1805 г. при Аустерлице командовал второй русской колонной в чине генерал-лейтенанта, в 1806–1812 гг. участвовал в операциях против турок в Молдавии, Валахии, Сербии и Болгарии. Участвовал в войне с Наполеоном, в сражениях 1813 и 1814 гг. командовал одним из соединений армии Блюхера. Несмотря на открывшиеся перед ним блестящие перспективы при Реставрации, Ланжерон вернулся вместе с русской армией в Петербург. Затем он сменил герцога Ришелье на посту генерал-губернатора Одессы и Новороссии, на котором оставался до 1823 г. После декабристского восстания был назначен Николаем в Следственный комитет. В 1828 г. в возрасте 65 лет провел свою последнюю военную кампанию против турок и умер от холеры в 1831 г.

Герцог де Ришелье (1766–1822) направил весь свой организаторский талант и энергию на создание и развитие Новороссийского региона, которым он управлял многие годы. Приехав в Россию в 1790 г., служил в армии Потёмкина, которого сменил на посту губернатора Новороссии. Одесса, город, основанный Потёмкиным на только что завоеванной территории, в это время практически существовал только на карте. Ко времени появления там герцога Ришелье это была пустынная территория, размером чуть ли не больше Франции, куда периодически совершали набеги ногайские татары, обитавшие в прилегавших степях. За годы управления Ришелье город совершенно преобразился, сделавшись столицей края, население его достигло 30 тыс. Дворцы греческих, русских и польских аристократов, окруженные садами, украшали «южный Петербург». В город стекались люди разных профессий со всей Европы, благодаря этому Одесса стала землей иммигрантов, что создало уникальный характер города, сохранившийся почти до наших дней. Одно из труднейших испытаний, через которое прошел Ришелье, – эпидемия чумы, пришедшая в Россию одновременно с вторжением наполеоновских войск. Болезнь свирепствовала почти шесть месяцев, унеся жизни 2700 человек. Когда Ришелье покидал Одессу, его провожало все население города. Он вернулся во Францию по призыву Людовика XVIII, занял пост министра иностранных дел после Реставрации и был назначен президентом Совета по ведению переговоров со Священным союзом о договорах 1815 г.

Значительное внимание автор уделяет католикам в России. Многие из них впервые в русской истории оказались в высших сферах государства, что способствовало постепенному проникновению католицизма в русское общество. Особенно успешно это происходило в дружеской атмосфере салонов и литературных кружков. Однако воздействие на общественное сознание постепенно превращалось в философскую и политическую проблему, поскольку католическая вера оказалась в жестком православном окружении.

Священный союз, заключенный в 1815 г. по инициативе Александра I между Россией, Австрией и Пруссией, должен был, по убеждению российского монарха, установить гармоническое равновесие между европейскими странами «под священными хоругвями всеобщего христианства». В основе этой идеальной общности должно было лежать осознанное братство трех конфессий – православной, католической и протестантской. Однако подобная цель на деле оказалась недостижимой. Российский царь, политический и военный лидер Священного союза, не мог стать его религиозным главой, будучи главой православного государства и православной церкви. Представители правых во Франции, со своей стороны, стремились к созданию федерации европейских монархий под эгидой Святого престола. Между тем в России общественное мнение и русская Церковь проявляли все большее недовольство растущей активностью католиков. Их присутствие в России терпели лишь до завершения войны против Наполеона, но после его падения их миссия в России была закончена.

Отдельная глава книги посвящена Жозефу де Местру (1753– 1821), которого автор называет одним из крупнейших интеллектуальных фигур Европы своего времени, духовным главой французской эмиграции, идеологом контрреволюции. «Теоретик божественного права, он создал в своих произведениях целую метафизическую систему с целью развенчать Французскую революцию и узаконить конституционные принципы абсолютной монархии, оставив свой след в крупнейших политических и интеллектуальных схватках своего времени» (с. 180). Идея де Местра, согласно которой Россия, ее культура и ее история противопоставлялись Европе в целом, которую, в свою очередь, де Местр рассматривал как единый культурный блок, оказала влияние на ряд выдающихся российских мыслителей, в том числе на П. Чаадаева. С начала XIX в. русская мысль пыталась определить собственную культурную идентичность именно в этих критериях. Характерно, что никто из современников не сомневался в правильности подобных рассуждений, полагая, что определить истинное лицо России можно, лишь противопоставив ее Европе в целом.

Идеологическая составляющая наполеоновской Империи, пишет далее автор, основывалась на том, что Бонапарт был приведен к власти как военачальник, способный защитить молодую Французскую республику, окруженную со всех сторон враждебными режимами. Спасти Францию могла только завоевательная война – чтобы выжить, она должна была экспортировать революцию в другие страны. Стало очевидным, что две антагонистические системы – революционная и контрреволюционная – не смогут мирно сосуществовать в Европе. Все общественные слои европейских стран объединились в разразившейся «мировой» войне – только так, считает автор, можно определить события, развернувшиеся после 1805 г. и достигшие кульминации в 1812–1814 гг. По продолжительности, по протяженности, по количеству участников эти события вполне сравнимы с теми, что происходили в начале XX в. и традиционно называются Первой мировой войной.

Однако не только европейские народы приняли участие в военном конфликте на континенте. В дело вмешалась Северная Америка: воспользовавшись оккупацией Наполеоном Испании, она захватила испанские владения, чем вызвала новую агрессию Англии против Соединенных Штатов. Вторая война за независимость длилась с 1812 до 1815 г. Восстание в Новой Гранаде под предводительством Симона Боливара (1806, 1810–1819) и выступления в Аргентине (1810–1816), в Чили и Перу под руководством Хосе де Сан-Мартина стали резонансом событий, потрясавших тогда Европу. «Эта первая мировая война была первой в истории войной, где сражались за идеи. Как мы видели, две непримиримые политические системы – якобинская во главе с Наполеоном и традиционная, предводительствуемая Александром I – стояли в основе неминуемого противостояния; но как с одной, так и с другой стороны, в огне сражений причины противостояния теряли свое политическое содержание, чтобы преобразиться на духовном уровне» (с. 259).

В политике Александра I, считает автор, преобладали вопросы религиозной этики. Александр I полагал, что гораздо важнее восстановить религию во Франции, чем заниматься реставрацией того или другого «легитимного» правления. По его мнению, атеизм представлял угрозу как для самой Франции, так и для соседних с ней стран. «Необходимо было реставрировать во Франции историческую религию, католицизм, чтобы эта страна смогла участвовать во всеобщем объединении христианских народов, которое позже назовется Священным союзом» (с. 328). Именно попытки Александра I ответить на вопрос о смысле истории, считая, что ее конечная цель – установить Царство Божие на земле, стали аристократической утопией, которая легла в основу идей Священного союза. Автор пишет, что эти, пусть наивные рассуждения, своего рода «морализм», хотя и лишенный большой оригинальности, но явившийся результатом глубоких убеждений российского царя, оставили свой след в истории, найдя отражение в части литературы XIX в., которую он называет «панморалистской». В России представители этого направления – Н. Гоголь, Л. Толстой, Ф. Достоевский, во Франции – Виктор Гюго. Рассуждения Александра I о конечной цели истории нашли отзвук в историософских изысканиях П. Чаадаева, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и позже Н.Я. Данилевского (с. 331).

По мнению автора, именно благодаря усилиям Александра I Франция вновь заняла место в ряду европейских держав. После присоединения к Священному союзу Франции, Швеции, Испании, Неаполитанского и Сардинского королевств Союз получил общеевропейское значение. Велика его роль в установлении политического правления во Франции, где в этот момент происходит раскол в правящих кругах на крайне правых и более умеренных, стремившихся придать конституционный характер реставрируемому государству, не чуждый освободительных идей. Царь рекомендовал французскому королю в качестве премьер-министра герцога Ришелье, который к тому же мог стать посредником между Францией и Союзом. Ришелье проявил свойственные ему административный талант и энергию, однако проводимая им осторожная и примирительная политика не устраивала представителей крайне правых, опасавшихся рецидива революции. В 1819 г. Ришелье передал свои полномочия лидеру правых Деказе, который, однако, через год был убит бонапартистским террористом. Ришелье вновь вернулся на свое место, которое он окончательно уступил представителю правых в декабре 1821 г., теперь их власть установилась во Франции окончательно. После смерти Людовика XVIII в 1824 г. на престол взошел его брат граф д’Артуа, коронованный как Карл X, при этом обряд коронования, проведенный по канонам старого режима, должен был подчеркнуть победу легитимных Бурбонов над «узурпатором» Наполеоном.

Завершает книгу глава, посвященная декабристам. Истоки декабризма автор видит в тесных идейно-культурных связях России с Европой, в частности с Францией. Идеи Французской революции, понятия «свободы», «права», «республики», «нации», «тирании» стали определяющими в терминологии декабристов и в их программе. Автор считает, что католицизм и масонство со своим рационализмом оказали влияние на декабристов отрицанием православия и автократии. Тайные общества были пропитаны идеями идеологов революции – Сен-Симона, Б. Констана. Бонапартизм, создавший миф о Наполеоне и культ «Великого человека», сыграл важнейшую роль в сознании будущих инсургентов. «Таким образом, не будет преувеличением сказать, – пишет автор, – что Священный союз и выступивший против него декабризм родились в один день как лицевая и оборотная сторона одного идеалистического стремления преобразовать мир, с одинаково оптимистической верой в возможности человека и его действия» (с. 381).

При изучении рассматриваемой эпохи, пишет автор в заключение, видно, как два «Великих человека» все более погружались в гущу идеологических сражений, принявших различные направления, – от радикального атеизма до мистической религиозности. Бонапартистская идеология, которую с таким пылом искоренял Александр I, быстро распространилась по всей Европе, вооружив идейно движение карбонариев. Тесные культурно-идеологические узы, связывавшие Францию с Россией, дали человечеству новые культурные направления: появился романтизм, который ощущал свое место между мечтой и действием. «Революционные и мистические идеи двух великих людей, смягчив друг друга своей собственной восторженностью, оказали длительное воздействие на литературу и политику воинственного и оптимистического идеализма» (с. 385).

    О.Л. Александри

Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы

(Реферат)

LATE IMPERIAL RUSSIA: PROBLEMS AND PROSPECTS: Essays in honour of R.B. McKean / Ed. by I.D. Thatcher. – Manchester; N. Y.: Manchester univ. press, 2005. – VIII, 208 p

Сборник статей «Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы» под редакцией Йена Д. Тэтчера (Брунельский ун-т, Великобритания) выпущен в честь Р.Б. Маккина, одного из ведущих специалистов по истории предреволюционной России. Как отмечает Тэтчер во введении, исследователей этого периода можно условно разделить на «оптимистов» и «пессимистов»: если первые убеждены в том, что у России при Николае II еще была возможность для построения современной парламентской монархии, а Февральская революция 1917 г. и последующий приход к власти большевиков оказались возможными вследствие вступления России в Первую мировую войну, то с точки зрения вторых, российская монархия пребывала в состоянии системного кризиса еще до войны, несмотря на кажущуюся стабильность, так что ее падение было неизбежным в любом случае; открытым оставался лишь вопрос о том, как именно это произойдет. Труды Маккина, во многом изменившие отношение историков к обсуждаемому периоду, невозможно однозначно отнести к какому-то одному из этих направлений, поскольку их автору, проанализировавшему обширнейший круг источников, удалось показать как прочность существующего строя и слабость революционного движения накануне мировой войны, так и глубину накопившихся противоречий, которые слишком легко могли вырваться наружу. В рецензируемом сборнике присутствуют как «оптимистические», так и «пессимистические» статьи, хотя, как оговаривает во введении Тэтчер, «мы разделяем его [Маккина. – М.М.] базовый пессимизм, когда обсуждаем вероятность того, что Россия могла бы эволюционировать в стабильную конституционную монархию» (с. 8).

Сборник открывается статьей Сары Бэдкок (Ноттингемский ун-т) «Самодержавие в кризисе: Николай Последний». Автор анализирует стиль руководства, присущий Николаю II, его отношение к политическим реформам, и, в частности, отмечает крайнюю неприязнь императора к любым переменам, ограничивающим его власть. Сталкиваясь с необходимостью подобных решений (например, во время революции 1905–1907 гг.), Николай всегда соглашался на них в высшей степени неохотно, ограничиваясь лишь минимальными уступками (с. 21). К этому добавлялась стойкая убежденность в том, что народ в массе своей остается преданным «царю-батюшке», а оппозиционные настроения искусственно нагнетаются различными антигосударственными силами. В то же время, обладая формально неограниченной властью, Николай II из-за архаичного стиля управления не имел возможности эффективно контролировать собственный государственный аппарат. У него даже не было своего секретариата. К тому же вплоть до 1913 г. император вынужден был тратить до полутора часов ежедневно на занятие тривиальнейшими вопросами, поскольку его личное разрешение было необходимо, например, для смены фамилии или раздельного проживания супругов. Требовалась радикальная реформа правительства, но это, в представлении Николая, подорвало бы основы самодержавного строя. Следствием перечисленных и других обстоятельств стала фактическая неспособность царя адекватно управлять страной, своевременно и обоснованно реагировать на вызовы эпохи. Самодержавие превратилось в анахронизм, и его падение становилось лишь делом времени (с. 24–25).

Питер Уолдрон (Сандерлендский ун-т, Великобритания) в статье «Позднеимперский конституционализм» разделяет данную С. Бэдкок оценку оснований конституционного строя, введенного во время революции 1905–1907 гг., как слабых. Анализируя историю создания и функционирования Государственной думы в 1906– 1917 гг., он показывает, что эффективное взаимодействие между Думой, Государственным советом и правительством так и не было налажено. Усугубляло ситуацию неприязненное отношение министров к депутатам и аналогичное отношение депутатов к министрам. Кроме того, работа Думы регламентировалась настолько плохо, что орган, задуманный для ускорения реформ, фактически тормозил их осуществление. Не удалось сформировать и сильную центристскую фракцию в Государственном совете. Созданная в 1905–1907 гг. парламентская система не отражала произошедших на рубеже веков изменений в обществе, поскольку наиболее широкое представительство сохранила старая элита, неуклонно терявшая позиции, между тем как крестьяне, рабочие, средний класс были в значительной степени исключены из законодательного процесса (с. 38–39). Это, естественно, не повышало доверия населения к новому законодательному органу. Не сложилось и новой политической культуры, необходимой для его успешной работы. Нежелание Николая II всерьез делить власть с Думой способствовало дискредитации парламентской системы, что облегчило и ее фактическую ликвидацию после 1917 г.

Напротив, Йейн Лочлан (Стерлингский ун-т, Великобритания) в статье «Охранка: Тайная полиция в позднеимперской России» показывает, что органы царской администрации могли быть и весьма эффективными. Несмотря на относительно небольшую численность, охранка имела в своей работе определенные успехи благодаря активнейшему использованию современной техники и методов политического сыска. Ее информаторы были внедрены практически во все антиправительственные организации, в том числе и в руководство РСДРП и эсеров. Сыграла свою роль и сугубая секретность этой службы. Тем не менее даже офицеры тайной полиции осознавали, что одни лишь ее операции самодержавие не спасут. В конечном итоге деятельность охранки, укрепляя зловещую репутацию царизма, способствовала оживлению революционного движения. Его она уже не в силах была сдерживать. Более того, охранка оказалась настолько тесно связанной с революционным подпольем, что современники задавались вопросом о том, кто же из них кого в действительности использует. Слухи нередко изображали сотрудников тайной полиции скрытыми революционерами. Давал о себе знать и психологический фактор: длительная работа в тайной полиции нередко приводила к нервным срывам и моральному разложению в ее рядах. Если охранка добивалась известных результатов в борьбе с профессиональными революционерами, то против широкой оппозиции, рожденной революцией 1905–1907 гг., она была бессильна. Аналогичная ситуация сложилась и в 1914–1917 гг. О возможности ее возникновения сама охранка предупреждала власти еще до начала Первой мировой войны.

Джеффри Свэйн (ун-т Глазго) в своей статье «Революционеры в позднеимперский период» дает очерк истории революционного движения в России при Николае II – от образования РСДРП и партии эсеров на рубеже XIX–XX вв. до событий, непосредственно предшествующих Февральской революции 1917 г. Рассмотрев историю создания двух революционных партий и их положение накануне и в первые месяцы революции 1905–1907 гг., автор разбирает отношение социал-демократов и эсеров к Первой и Второй Государственной думе, описывает их взаимоотношения с другими партиями и движениями. В разделе, посвященном периоду реакции, анализируется ситуация в революционном движении после Первой русской революции. Показана его слабость и разобщенность вследствие многочисленных арестов; оторванность российских партийных организаций от руководящих центров эсеров и социал-демократов, находившихся в эмиграции; попытки местных организаций продолжать свою работу и наладить взаимодействие между собой. В ходе нового подъема революционного движения накануне Первой мировой войны и постепенного нарастания социальной напряженности в военные годы местные активисты радикальных партий, считает автор, постоянно склонялись скорее к радикальной позиции, нежели к реформистской.

Следующие две статьи посвящены интеллектуалам предреволюционного периода. Их авторы настроены более «оптимистично». Мюррей Фрейм (ун-т Данди, Великобритания) в статье «Культура, патронат и гражданское общество: Театральные импресарио в позднеимперской России» полагает, что высокая степень культурного плюрализма, которая обнаруживается в деятельности различных покровителей искусства, свидетельствует о существовании живого гражданского общества, которое могло бы составить прочную основу для конституционной монархии. Как бы то ни было, неудача царизма в поиске согласия с зарождающимся гражданским обществом лишила его этой потенциальной поддержки. Царизм был склонен воспринимать падение своего влияния на культурную жизнь общества как угрозу себе. Автор рассматривает деятельность трех театральных импресарио позднеимперского периода: Ф.А. Корша, Саввы Мамонтова и А.С. Суворина. Их деятельность не преследовала политических целей, однако следствием ее (наряду с активностью многих других меценатов) стала постепенная утрата государством прежнего контроля над искусством.

Винсент Барнет (Бирмингемский ун-т) в статье «Туган-Барановский и “Русская фабрика”» анализирует наследие М.И. Туган-Барановского, одного из наиболее известных русских экономистов предреволюционной эпохи, и прежде всего его фундаментальный труд «Русская фабрика в прошлом и настоящем», вводит читателя в круг основных идей этого ученого. Позднеимперская экономика, по его мнению, несмотря на некоторые особенности, развивалась как здоровая капиталистическая система.

В двух других работах освещается положение пролетариата и крестьянства в предреволюционной России. Йен Д. Тэтчер в статье «Городские рабочие в позднеимперский период» исследует экономические, политические и социальные аспекты жизни рабочих в царствование Николая II. Он соглашается с Маккином, что государство не реагировало должным образом на проблемы рабочих, но оспаривает его представление, будто политизация рабочего движения началась лишь после Февральской революции 1917 г. Рабочих разделяло множество экономических, социальных, политических и культурных факторов, но есть достаточно свидетельств общего неприятия ими порядков на фабриках, чтобы сделать вывод, что мастеровые были в значительной степени противниками самодержавия задолго до того, как монархия была свергнута.

Тему продолжает статья Дэвида Муна (ун-т Стратклайда, Глазго) «Крестьяне в позднеимперский период». Хотя к отречению Николая II непосредственно привели события в столице, судьба царизма, вероятно, в большей степени предопределялась его отношениями с крестьянством – подавляющим большинством населения страны. Несмотря на это, отмечает Мун, правительство не прилагало систематических усилий к тому, чтобы превратить крестьян в лояльных граждан. Автор, в частности, пишет о российской специфике четырех основных факторов (урбанизация и развитие транспорта; школа; участие в политической жизни; служба в армии), которые, по мнению Е. Вебера, вели к росту национального самосознания у французских крестьян в период Третьей республики. В статье анализируются и современные историографические дискуссии по этому вопросу. Мун показывает, что в России (как, впрочем, и во Франции, согласно позднейшим исследованиям) происходил скорее диалог между городской и деревенской культурами, их взаимное сближение, нежели одностороннее воздействие города на деревню. При этом в России, где процессы индустриализации, урбанизации начались позже и протекали интенсивнее, нежели в Западной Европе, зачастую происходило скорее «окрестьянивание» города, чем наоборот. Иная ситуация сложилась в политической сфере, поскольку режим, проводя в 1905 г. и в дальнейшем ограниченные политические реформы, не стремился вовлечь крестьян в национальное представительство. Между тем они стремились к участию в политике и имели определенный опыт благодаря участию в работе земств. Более того, в ответ на радикальные выступления крестьянских депутатов по земельному вопросу правительство избирательным законом от 3 июня 1907 г. еще больше ограничило участие крестьян в национальной политике. По сути, Николай II исключил их из «конституционного строя». Неудивительно, что впоследствии его подданные-крестьяне не оказали ему необходимой поддержки.

Завершается сборник статьями Дж.Д. Уайта (ун-т Глазго) об историке М.Н. Покровском и Пола Дьюкса (Абердинский ун-т, Великобритания) «Позднеимперская Россия в имперском мире». П. Дьюкс дает обзор внешней политики России при Николае II, исходя из того, что предреволюционную Россию необходимо изучать как часть более широкой международной системы. Дьюкс утверждает, что участие России в сложных внешнеполитических играх только подрывало шансы царизма на выживание. Николай II оказался в ловушке, увязнув в империалистических битвах за престиж и влияние, приведших в конечном итоге к роковой для страны Первой мировой войне.

    М.М. Минц

Политика России в польском вопросе в 1914–1917 гг.

(Обзор)

    О.В. Бабенко

В обзоре рассматриваются пути решения польского вопроса в России со времени начала Первой мировой войны до Октябрьской революции 1917 г., нашедшие отражение в зарубежных исследованиях. Эта тема является частью более широкой проблемы – польского вопроса, который в интерпретациях польских историков охватывает хронологические рамки 1795–1921 гг. – от третьего раздела Речи Посполитой до формирования восточной границы Второй Речи Посполитой.

Данная тема в последнее десятилетие подверглась разработке и переосмыслению в связи с открытием новых источников и преодолением идеологических препятствий. Актуальность сохраняет и многое из того, что было сформулировано еще в 1920–1980-е годы: о значении польского вопроса для России и международных отношений, о целях воззвания к полякам великого князя Николая Николаевича и его инициаторах, о российской политике в Восточной Галиции в 1914 г. и др. Среди новых проблем подробности обсуждения польского вопроса в Совете министров и Государственной думе, малоизвестные обращения польского народа к верховной власти и др. В литературе признается необходимость комплексного исследования польского вопроса, включая военные действия в годы Первой мировой войны. Польский вопрос в понимании известного польского историка Е.В. Борейши – это роль, которую в международных отношениях играли проблемы государственного статуса и границ польских земель, их автономии, ограниченного суверенитета или полной независимости» (1, с. 218).

Для понимания рассматриваемой проблемы важнее предыстория, которая приводится в работах А. Ахматовича (3), А. Новака (10) и др. Они верно замечают, что после разделов Речи Посполитой в конце XVIII в. Россия дважды предпринимала серьезные попытки покончить с «непокорной» Польшей, главной политической проблемой которой был вопрос о независимости, – в период восстаний 1830– 1831 гг. и 1863–1864 гг. Желаемых результатов для Польши они не принесли, но повлекли за собой рост национального самосознания и консолидации поляков. Американские исследователи Д.Л. Рансел и Б. Шэллкросс отмечают, что «самоуверенность не сделала поляков менее опасными после их покорения и включения в состав Российской империи в конце XVIII в.» (12, с. 3). А Е.В. Борейша четко определяет суть проблемы: «Польский вопрос в XIX в. долго воспринимался (поляками. – О.Б.) как вопрос возрождения Польши в границах до 1772 г., представляя тем самым опасность для трех континентальных держав: России, Австрии и Пруссии-Германии» (1, с. 227–228).

Конец XIX в. ознаменовался изменениями международной обстановки, ослаблением союза России, Австро-Венгрии и Пруссии. В то время за территорией Царства Польского закрепилось стратегическое значение поля игры между Россией, с одной стороны, и немецким милитаризмом и Австрией, соперничавшей с Петербургом на Балканах, с другой стороны. Российская империя находилась в состоянии кризиса, что стало особенно очевидным, как считает польский историк А. Новак, в связи с «компроментирующим поражением в войне с Японией» (10, с. 22).

К началу Первой мировой войны поляки по-прежнему не имели собственной государственности, были ограничены в области образования и культуры. Революция 1905 г. показала неудачу царской политики интеграции народов в Российской империи. Однако до 1914 г. «самодержавие было не в состоянии изменить свою линию внутренней политики» (10, с. 22).

После 1905 г. в Петербурге опасались, что в Польше вновь может начаться революционное движение, которое тогда, в 1905 г., действительно коснулось поляков всех «захватов». Но некоторые польские политики, в частности Ю. Пилсудский, видели, что движение «не удастся перевести в антироссийское восстание» (13, с. 351). Вероятно поэтому находившиеся в составе России поляки решили воздействовать на власти мирным путем. 14 июля 1905 г. появился меморандум жителей Царства Польского правительству, в котором было сказано, что обязательным условием нормализации отношений с Россией является наделение Польши «широкой законодательной и административной автономией, признание польского языка официальным» (9, с. 44). Это обращение и революционное движение принесли свои плоды. Поляки получили свое представительство в Государственной думе – польское коло, а также некоторые уступки в сфере образования и культуры. Но в целом положение поляков оставалось тяжелым. Исследователь П. Лоссовский отмечает, что «польский вопрос постоянно напоминал о себе разными способами» (там же).

Определенный интерес представляет политика П.А. Столыпина в отношении поляков. Он был автором программы 1907 г., касающейся всего Российского государства, в том числе и Царства Польского, о которой, однако, как указывает А. Ахматович, «ничего определенного до конца неизвестно» (3, с. 15). 19 марта 1907 г. Столыпин пообещал ввести самоуправление в Царстве Польском. Кандидатом в «партнеры» власти от польской стороны выступила национально-демократическая партия (эндеки) во главе с Р. Дмовским. В Думе могло сыграть роль польское коло, которое уже 23 июня 1907 г. предложило проект автономии для Царства Польского. Но ввиду сложной внутренней ситуации в России проект не был рассмотрен. Да Столыпин вряд ли считался с польским коло как со значимой силой в Думе. Желая остаться у власти и продолжить реформы, он выбрал, по мнению А. Ахматовича, «националистический курс с явным антипольским настроем» (3, с. 21).

Практическим выражением политики Столыпина стал отрыв части Люблинской и Седлецкой губерний от Царства Польского и присоединение к Российской империи как Холмской губернии в середине 1912 г. А. Новак, анализируя этот акт, замечает, что в нем была «вся сила и вся слабость российского империализма времен монархии, было подытоживание успехов его экспансии на польской территории» (10, с. 23).

Различные политические силы России по-разному видели судьбу польских земель. Так, социалисты считали, что будущая Польша должна быть республикой. Еще до Первой мировой войны В.И. Ленин сформулировал прогноз о том, что без победы пролетариата и революционного крестьянства в России реальная автономия Польши недостижима (4, с. 53). Когда в 1912 г. Ленин поселился в Кракове, он получил возможность лучше ознакомиться с польскими проблемами. Он сознавал, что ситуация в Царстве Польском отличается от ситуации в Малопольше, что члены ППС поддерживают Австрию и в случае войны будут на ее стороне (4, с. 54). А позднее, в годы войны, В.И. Ленин заявил о праве наций на самоопределение. Президент США Т. Вудро Вильсон также выступил со схожей декларацией. Е.В. Борейша полагает, что эти политические деятели были своеобразными продолжателями «весны народов», поскольку именно в 1848 г. появились лозунги о «принципе народности» и праве каждого народа на независимое существование (1, с. 228–229).

Тем временем, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, международная обстановка накалялась. Углубились англо-германские и франко-германские противоречия, достигнув особой остроты на Балканах и Среднем Востоке. Союзник Германии Австро-Венгрия также была втянута в эти конфликты и готовилась к захвату Сербии. Россия стремилась сохранить свои позиции на Балканах, захватить проливы и Константинополь.

С начала 1912 г. все чаще стали проявляться симптомы приближающейся войны России с Австро-Венгрией. Возможность войны между Россией и Австро-Венгрией видели многие польские политики, и она «влияла… на политические настроения» (13, с. 590).

Конфликт вспыхнул на Балканах. В июне 1914 г. член заговорщической сербской организации Г. Принцип убил наследника австрийского престола Франца-Фердинанда. 15 июля с объявления Австро-Венгрией войны Сербии началась Первая мировая война. Превращение этнически польских территорий в театр боевых действий и наличие поляков в составе противоборствующих армий придали особую остроту польскому вопросу. Даже польские эмигранты, не терявшие связей с родиной, считали, что начало войны обещает изменения в положении поляков. В некоторых эмигрантских обществах в первые дни войны начали создаваться польские военизированные организации. Так, во Франции 1 августа 1914 г. был создан Комитет польских добровольцев. Его участники, проходившие подготовку в Байоне, были названы «Байонским легионом» и участвовали в военных действиях в Шампани осенью 1914 – весной 1915 г. Действия проживавших в Западной Европе польских эмигрантов на первом этапе войны разбирает Т. Цесьляк в книге «История Польши» (8, с. 17–20).

Наибольшие возможности для создания польских вооруженных формирований предоставила Австро-Венгрия, поддержавшая образование Западного и Восточного польских легионов. Часть легионеров во главе с Ю. Пилсудским в начале августа 1914 г. попыталась поднять восстание на территории Царства Польского под лозунгом возрождения польского государства, посчитав, что на чашу весов войны должна быть брошена польская сабля (11, с. 8–9). Однако местное население не увидело смысла в действиях легионеров и не поддержало их.

Польские историки считают, что польский вопрос с самого начала войны превратился в международный, и Россия не могла решить его без согласия союзников (3, с. 79). Однако на деле в первый период войны союзники рассматривали польский вопрос как внутреннее дело России, так как крайне нуждались в ее помощи. В то же время Е.В. Борейша справедливо замечает, что польский вопрос «был прежде всего внутренней проблемой населения польских земель…» (1, с. 219).