Казанский альманах 2019. Коралл

Миллионам тружеников вечных —
Колыбель, могила и приют,
Дивный плод усилий бесконечных —
Этот мир полипы создают.

Каждый род, – ступень для жизни новой, —
Будет смертью в камень превращён,
Чтобы лечь незыблемой основой
Поколеньям будущих времён;

И встаёт из бездны океана,
И растёт коралловый узор;
Презирая натиск урагана,
Он стремится к небу на простор,

Он вознёсся кружевом пурпурным,
Исполинской чащею ветвей
В полусвете мягком и лазурном
Преломлённых, трепетных лучей.

Час придёт, – и гордо над волнами,
Раздробив их влажный изумруд,
Новый остров, созданный веками,
С торжеством кораллы вознесут…

О, пускай в глухой и тёмной доле,
Как полип, ничтожен я и слаб, —
Я могуч святою жаждой воли,
Утомлённый труженик и раб!

Там, за далью, вижу я над нами
Новый рай, лучами весь облит,
Новый остров, созданный веками,
Высоко над бездною царит.

Нурихан Фаттах

Отрывок из романа Свистящие стрелы

Книга вторая

Много лет переводит Азалия Килеева-Бадюгина художественную литературу с татарского языка на русский. И среди её авторов особое место занимает Нурихан Фаттах. Она говорит: «Не знаю писателя более глубокого и одержимого, чем Нурихан Садрильманович. Он мечтал написать развёрнутый исторический роман о своём народе, осветить наконец-то загадку нашего происхождения. Представляю себе, какую ценную книгу мог бы подарить нам этот писатель, воплоти он свою мечту в жизнь! Но Сталин, который знал истинное состояние вопроса, тему закрыл, потому что не нравился ему народ, сыгравший в истории России одну из важнейших ролей. «Отец народов» хотел разрушить самоидентичность татарского народа, выслав его на Алтай (см. материалы сессии АН СССР за 1946 год). Расчёт был прост: народ, забывший своё прошлое, не имеет будущего (Аристотель). «Большого учёного» теперь нет, но не стало и Нурихана Фаттаха, которому была по плечу грандиозная задача восстановления истории родного народа. Ведь для этого нужен не только писательский талант, но и глубокое знание истории, умение работать с архивами, философски осмысливать информацию, содержащуюся в них, а главное – пролить «души высокое стремленье» на освещение истории предков. Всё это было у Нурихана Фаттаха.

Писатель вынужденно обратился к далёкому прошлому – к IV–III векам до новой эры, долго и тщательно собирая материал. Понятно, что у наших предков в те времена письменности не было, но она была у Китая, соседа, который воевал с сюннами (гуннами, сюнну), северными кочевниками. Материалы эти в известной мере тенденциозны, но ценно, что они вообще есть. Нурихану Фаттаху пришлось потрудиться, чтобы выстроить сюжетную линию своего романа на основании этих архивных сведений.

Один из главных действующих лиц романа Туман-тархан, предводитель сюннов (это историческое лицо, в китайских рукописях он зовётся Тоумань-шаньюй), терпит сокрушительный разгром в войне с чинами (китайцами) и скрывается с остатками войск в дальнем своём угодье – Куксайской долине. Прежние хозяева этой земли, оставшиеся в живых после его набега, ютятся высоко в окрестных горах. Тархан страдает от стыда и горя, поскольку потерпел позорное поражение и потерял большую часть своих воинов. Духи погибших преследуют его, требуя положенной им по обычаю свежей горячей крови. Лишь утолив жажду, они успокоятся и улетят, не станут вмешиваться в жизнь и вредить людям.

В 1994 году за дилогию «Сызгыра торган уклар» («Свистящие стрелы») Н. Фаттах был удостоен Государственной премии РТ им. Г. Тукая. В прошлом году в Татарском книжном издательстве роман Н. Фаттаха вышел в свет на русском языке. Первую книгу перевела А. Килеева-Бадюгина. В переводе второй книги участвовал другой переводчик. Тем не менее Азалия Исмагиловна осуществила перевод и второй части.

Оценив ситуацию, предлагаем нашему требовательному читателю перевод главы второй книги дилогии и в исполнении Азалии Килеевой-Бадюгиной. Это даст возможность глубже проникнуть в художественную ткань фундаментального произведения исторической литературы.

Данный отрывок из романа представляет собой законченный рассказ – трогательную, захватывающую историю супружеской любви и верности.

Глава первая

I

Оставив позади промёрзшую реку, Туман-тархан не сразу направился на север – сначала подался на восток. Двигаясь без остановок ночь напролёт, он дал коням и людям перевести дух, успокоиться, а потом резко повернул назад и стал придерживаться северо-запада. Когда на следующий день чины бросились за ним в погоню, тархан уже скакал им навстречу, только много севернее. Нарываться на врага он, понятно, не собирался. Путь его всё дальше углублялся в бескрайние степные просторы. Чтобы сбить преследователей с толку, он несколько дней кружил и петлял по степи, пока окончательно не убедился, что на пятки ему никто не наступает. Впереди их ждали горы Алтая.

Туман-тархан долго мчался широкими долинами мимо голых холмов и взгорий, пока не оказался среди отрогов гор с редкими лесами. Здесь, окончательно успокоившись, он провёл ночь, а утром с зарёй снова тронулся в дорогу и уже к вечеру был в самом крайнем из своих владений – в Куксайской долине, где без сил свалился с ног.

Здесь было тихо и безлюдно. Никакие чины и ментьяны не страшны. Можно было не бояться ни стрел, ни копий. Защитой была узкая, но глубокая и быстрая река Куксай, бежавшая среди ущелий, надёжные каменистые горы и неприступные скалы. К тому же снега здесь мало. На открытых скатах гор и косогорах отличные пастбища, в лесу довольно дров. И потом, несмотря на холодное время года, гораздо теплее, чем в открытой степи – не буйствуют ветры.

Но как бы хорошо в долине Куксая ни было, тархан на новом месте смог забыться глубоким сном лишь в первую ночь. Чем больше осознавал он, что спасся, тем сильнее почему-то его терзали сомнения и муки совести. Смятение души особенно усиливалось к вечеру.

Услышав любые звуки, даже неожиданное ржание лошади, он вздрагивал и напряжённо вслушивался, желая понять, чем они вызваны. Звуки не повторялись, зато начинали слышаться навязчивые голоса: будто какие-то люди с надрывным криком бросаются в бой, кто-то клянёт землю и небо, кто-то плачет, и тут же, перекрывая голоса, с шипением и свистом летят загадочные жуткие стрелы. До слуха его будто бы доносятся жалобные вопли и хрипы раненых, визг недобитых лошадей, глазам являются кровавые видения…

Ночи, проведённые в тихом, безопасном месте, были мучительны для Туман-тархана. Ему долго не удавалось уснуть. Едва забывшись, он тут же просыпался весь в поту. Картины битвы тотчас снова оживали, опять слышались зловещие звуки. Однажды ночью, думая, что спасается от чинов, он в панике выскочил на мороз.

В другое время чтобы успокоиться, он вызвал бы к себе колдунов, предсказателей и прислушался бы к их словам. Но теперь тархан даже не вспоминал о них. Он и сам хорошо знал, чем вызваны эти видения и страхи. Ни один колдун, ни один заклинатель не мог освободить его от позора проигранной войны.

В присутствии людей ему становилось легче, тревоги немного утихали, на память приходили приятные воспоминания, перед взором возникали красивые девушки. Но он гнал от себя эти сладостные видения. Разве не по вине красавиц оказался он в столь тяжком положении? Нет, лучше о них не думать. Не нужны ему ни девушки, ни что-то другое. Пропади оно всё пропадом!

Порой он боялся не только чинов, но и тех, кто готов был выполнить любую его прихоть, подозревая окружающих в неверности. Это были не только сомнения и страх. Скорее всего, ему было стыдно перед этими людьми за то, что бросил под ноги врагу всё, чем положено дорожить – родину, богатство, – и теперь прячется тут, спасая свою голову.

В душе тархана всё перевернулось. Не в силах избавиться от горестных дум, от ощущения позора, он всё больше замыкался, уходил в себя. Ему не хотелось ни видеть кого-либо, ни говорить. Он жил, как во сне, витая в плену мрачных мыслей, и не находил в душе опоры.

Горечь тархана была понятна всем, а потому люди не удивлялись молчаливости и замкнутости хозяина – избегали попадаться ему на глаза и раздражать неуместными разговорами. Но ходить вокруг него на цыпочках, притворяться, будто ничего не знают и не замечают, пришлось долго. Накопилось много дел, которые без тархана нельзя было решить. Терпение людей лопалось, и порой они осмеливались роптать.

II

Утром одного из таких дней субаши Салчак зашёл к Туман-тархану. Войлочный полог юрты наполовину был откинут, огонь в очаге ещё теплился, а потому внутри было довольно светло и тепло. Обросший, исхудавший Туман-тархан выглядел увядшим каким-то, уменьшившимся в размерах. Он сидел возле очага, облокотившись на скатанный в рулон войлок.

Салчак покашлял, давая хозяину знать о своём приходе, произнёс слова приветствия. Туман-тархан даже не шелохнулся. Ни голоса, ни приветствия он не слышал. Салчак-алып, уже начавший привыкать к подобному приёму хозяина, смело прошествовал вглубь, присел на корточки возле очага и протянул к огню замёрзшие ладони. Сидеть около хозяина, который не проявлял к нему ни малейшего интереса, было неловко. Заговорить первым он не решался, но и бессловесным идолом быть не хотелось.

– Дрова-то уже прогорели, – заметил он неожиданно для самого себя. – Подкину-ка ещё полешек.

Субаши собирался пойти за дровами, как услышал тусклый, незнакомый голос тархана:

– Дрова сырые…

– Что ж, сухих не нашли, что ли! – сказал Салчак, обвиняя слуг.

Туман-тархан промолчал, лишь покосился на дверь. Салчак не понял, что он хотел этим сказать. А тархан вяло подумал: «Тунгака бы сюда…»

– Вон там, – сказал он, снова взглянув на дверь.

– А-а! – дошло наконец до Салчака.