Талисман. Книга посвящений

как будто он знает, что смертным
ни ведать, ни знать не дано…

Небольшой цикл Дины Дронфорт под названием «Вослед кометам» объединяет сразу три посвящения – Булату Окуджаве, Анне Ахматовой и Акутагаве Рюноскэ. Особенность компоновки материала продиктована тематически (песенник Окуджава, режиссёр Иоселиани, завораживающий дальневосточный колорит Акутагавы).

Стихотворение Сергея Сутулова-Катеринича «Кавказ: две с половиной цитаты над пропастью» представляет в определённом смысле поэтическую игру. Казалось бы, оно посвящено цеховому братству – Лере Мурашовой и Георгию Яропольскому (кстати, выходцам с Кавказа). Но, вчитываясь, понимаешь: произведение имеет свою внутреннюю логику, заключает в себе адресный посыл не только к поименованным в посвящении друзьям, но и к авторам этих самых «двух с половиной цитат» – Пушкину (цитата «Кавказ подо мною…»), Лермонтову (цитата «Как сладкую песню отчизны моей…») и Пастернаку («Кавказ, что мне делать..», который и есть «половинная» цитата из его стихотворения «Пока мы по Кавказу лазаем…»). Таким образом, в акт художественной коммуникации наравне с друзьями, упомянутыми в посвящении, включаются три великих поэта.

Мастерские стихи Марины Гарбер обращены к поэту-современнику Даниилу Чконии («Перепахивай Лету, спеши, колеси её вброд…»). У Гарбер особая творческая манера. Её терпкие, напряжённые, словно формирующиеся на лету образы нижутся без передыха, без паузы, сталкиваясь друг с другом во всё более рискованных уточнениях, пытаясь то ли по-пастернаковски «дойти до самой сути», то ли истощиться до того предела, за которым – уже немота:

<…> И пока ты плывёшь, нерадивый, пропащий, чужой,
Горьковатую воду ловя вороватой губою,
Посмотри, как бескрайне закат покрывается ржой,
Как безадресно птицы кружат над твоей головою.
На прибрежье любовь, пошатнувшись, сошла с колеи,
Что игрушечный поезд,
под склоны скатилась послушно
И бросает слова, словно сети, – на губы твои,
Но других не дано, и не будет других, и не нужно.

В сборнике представлены и весьма своеобычные, завораживающие своей фантазийной прямотой произведения безвременно ушедшего поэта Андрея Ширяева, и среди них – два посвящения легендарным персонажам. Первый – библейская Далила, погубившая Самсона, второй – Каллиопа, богиня эпической поэзии. Тема Далилы накрепко связана с темой любви до гроба (в прямом смысле слова), вечного противоборства страсти, предательства и благородства: <…> «Ворота отворила и кровь отворила, / отравила, оплакала, похоронила; / слышишь – ждут на пороге, клинками звеня…» <…>

«Каллиопа» посвящена петербургскому поэту Виктору Сосноре, который много работал именно в жанре эпической лирики, так что перекличка имён (посвящения и адресата) и словно подслушанный монолог богини выглядит оправданно и органично:

<…> Мы только тень. Ты – в полусмерти, полусне —
Обрывок древнего древесного покоя,
Ночное таинство, нет, каинство ночное.
И птичий дар в руке. И в небе птичий снег.

Поэзия барда Марины Белоцерковской пронизана песенными интонациями, что неудивительно. Её открытая, добрая, порой по-детски озорная и слегка лукавая манера узнаваема сразу. Читая её стихи, нужно настроить внутреннее ухо на мелодию. Иногда автор просто подталкивает читателя к музыкальному решению, оставляя в тексте рефрены и ритмические перебивы, как, например, в «Посвящении Анне Бонни и Мэри Рид…». Общий настрой благодаря перебивам колеблется в финале от эмоционального всплеска к вздоху сожаления:

А брызги иль слёзы – не всё ли равно!
Еще остаются надежда и шпага,
И хрупкая грань между небом и дном.
Ах, леди, леди удачи!
Ах, леди, леди, леди удачи!
Ах, леди…

И ещё одна саднящая «болевая точка» – назовём её условно топографической. Родина. Или местность, где поэт бывал счастлив, где обретал понимание, вдохновение. «Городам и Любимым» посвящён цикл Дины Дронфорт, здесь встречаются и словно воспитанно спорят друг с другом Верона, Амстердам, Киль… Южный, горячий и пряный, экзотический мир, продуваемый ветрами свободы, предстаёт в профессионально отточенных стихотворениях Елены Чертковой «Patio», «Цыганская песня» и «Salsa». В «Лианозовских прудах» Елены Данченко соединяются боль за живую природу городских окраин («Под застройку закатаны насмерть пруды») и свежесть поэтического восприятия жизни («из расщелин асфальта траву выдувать /все трудней…»). Посвящение М.Ц. («Где тутовник и туя тесно переплелись…») поэтессы Леры Мурашовой чудесным образом – через конкретику и метафорику – восстанавливает цветаевский и гумилёвский контексты Серебряного века и недолгого коктебельского братства. Внутреннее напряжение сродни рвущейся струне достигается за счёт глубинных аллюзий вечной неприкаянности поэта и ранней гибели: читатель знает о смерти Николая Гумилёва (его скрытое присутствие обозначено у Мурашовой словосочетанием «скудно многоразличье» из гумилёвского стихотворения «Природа»), знает о трагической кончине самой Марины Цветаевой… И угадывает жертвенный мотив вина, приходящий в трагическое противоречие с юным цветаевским пророчеством (вспомним: «Моим стихам, как драгоценным винам, / Настанет свой черёд»):

<…> В южной зелени томной мирно зреет инжир.
Он, транзитный, бездомный, он, как мы, – пассажир,
станет ягодой винной. Значит, истина – есть?
Ах, Марина, Марина, благодатная весть. <…>

Талисман становится композиционным маркером всего сборника. Мотив талисмана звучит в начале книги у Юрия Берга – «Храни меня, мой верный талисман» («Храни меня») и в финале («Талисман» Татьяны Ивлевой). Поэтесса находит изящное смысловое решение, тонко играя с подтекстом – в трудную минуту человек хватается за соломинку. Свой талисман, собственную «охранную грамоту» – всё, чем «богата» героиня, она готова протянуть во спасение сыну:

Мою соломинку судьбы
Я разломила на две части.
Держи, одну тебе – на счастье!
Она поддержит в миг борьбы.
<…> Но счастье гость, увы, не частый,
Ты талисман мой не забудь —
Он стрелкой компаса в ненастье
Тебе укажет верный путь.

Для каждого поэта, представленного в сборнике, – свой талисман, свой ангел-хранитель, своя путеводная звезда: творчество, дружба, любовь… Всё то, что составляет память сердца, которая, как известно, «сильней рассудка памяти печальной» (К.Н. Батюшков). И которая делает сильней и тоньше читателя, прикоснувшегося к поэтическому талисману.

    Ирина Попова-Бондаренко,
    кандидат филологических наук, доцент кафедры мировой литературы и классической филологии Донецкого национального университета

Леонид Блюмкин / Гамбург /

Леонид Блюмкин родился в 1944 году в Зауралье, в городе Кургане. Образование высшее техническое. Вторая профессия – журналист. Более 30 лет работал на Курганской студии телевидения. Стихи публиковались в газетах, журналах и альманахах, издающихся в городах Урала, Сибири, Москвы, а также в Германии. Автор пяти сборников стихов. Член Союза писателей России. С 2004 года живёт в Гамбурге.

«Клён у крыльца дощатого барака…»

Друзьям детства

Клён у крыльца дощатого барака —
его из прошлой жизни не сотру.
Им выдержана времени атака,
поёт зелёный парус на ветру.

По улицам, где нет ещё асфальта,
гонял я маломерку – велик свой.
И через руль крутил, бывало, сальто,
спасаемый землёю и травой.

Здесь, во дворе шпаны и книгочеев,
нас проверяло детство на излом.
Чем старше мы и суше, и мрачнее,
тем чаще вспоминаем о былом.

Мы остаёмся там, где родились,
в какой земле нам не пришлось лежать бы.
Там, где судьба ещё, как чистый лист,
и далеко до зрелости и жатвы.

Всё исчезает в сутолоке лет,
кумиров и диктаторов свергают.
Но подростковый мой велосипед
везёт меня и спицами сверкает.

Снесён давно простуженный барак,
меняются и климат, и режимы.
Но сквозь десятилетий кавардак
зелёный парус реет одержимо.

Вячеславу Веселову