Традиции & Авангард. № 4 (7) 2020 г.

Народ в зале загудел. Сергеев виновато наклонил голову.

– Тишина в зале! Пристав, откройте окно… и раздвиньте все жалюзи.

Света в помещении суда стало немногим больше – второй день, как небо над Немским затянуло серыми пятнами, словно какая-то неумелая хозяйка постирала голубую скатерть вместе с чёрным линяющим трико. С улицы в зал ступила тяжёлая влажность, какая бывает от нежелания затянувших небо туч разродиться дождём. Мой лоб прошибла испарина, захотелось снять китель. От волн строительного шума ломило зубы – за окном с пронзительным визгом резали плитку. Судья тоже болезненно поморщилась и попросила закрыть окно. Пауза затянулась.

– Может быть, у прокурора есть вопросы?

– Да, с вашего позволения, – я хотел казаться максимально солидным и рассудительным. – Свидетель Логинов, как бы вы охарактеризовали поведение Сергеева в последние два года? Что-то в нём изменилось?

– Если уж честь по чести говорить, то есть такое дело. Ты не взыщи, Иван, это мнение бригады. У нас с выпивкой в коллективе строго – сухой закон, но после сдачи объекта заказчику посидеть с мужиками с устатку, подвести черту стройке – традиция! – Логинов повысил голос. – Так вот, сторониться он нас начал, разговорами нашими брезговать. Да и после смены всё больше один в углу вечерует – наденет свои наушники и глаза закроет. Ребята этого его пижонства не одобряют.

– Может, у него на то была какая-то причина? Заболел человек или дома что случилось?

– Это уж вам у него самого сподручней спросить.

– Тамара Петровна, может, вы знаете причину перемен мужа?

– А тут и думать нечего, господин прокурор, всё ясней ясного, – она резанула меня своим «господин прокурор» почище болгарки за окном. Интересно было бы узнать у неё, почему это судья ей – товарищ, а я – господин?

– Ну поделитесь с нами, пожалуйста.

– Ходит лощёный, словно утюгом разглаженный, одеколоном по утрам брызгается – чего тут не понять? Видно, бес за ребро нашего папку подцепил, – и она обиженно отвернула голову.

– Сергеев, вы можете пояснить суду причины ваших новых увлечений? Ведь съездить за границу – это не на рыбалку сходить, не пачку папирос купить. Накладно для семейного бюджета получается.

– Нет у меня нужных слов, господин прокурор, чтобы объяснить…

– А вы всё-таки попробуйте начать. Это в ваших же интересах.

– Вам ли не знать, что не на все вопросы бывают ответы, – я уловил в его словах некий вызов.

– Честно говоря, не понял вас, Иван Матвеевич.

– Это же вы приезжали в Немский прошлой весной с комиссией по новой школе?

– Сергеев, вы забываетесь… – снова заработал молоточек судьи.

– Светлана Семёновна, спасибо, всё нормально. Понимаю, что не по процедуре, но позвольте ответить. В город ко мне на приём накладно добираться – путь неблизкий, когда ещё свидимся.

Судья непонимающе покачала головой и развела руками. Наверняка в её голове пронеслось: «Балаган!».

– Да, Сергеев, я приезжал.

– Ну и что, есть ответ на тот наш вопрос? А то мы тут, честно говоря, до сих пор в неведении пребываем.

– Мы свою, прокурорскую, часть давно отработали, дело непростое…

– А нам вот тут кажется, что всё просто. Прямо-таки до неприличия.

– Буду признателен за ваши соображения.

Кадык под его волевым подбородком заходил чаще:

– Чего уж тут мудрёного. Нашей старой кирпичной школе сто лет с гаком, не шелохнётся, а новая пять лет не простояла, фундамент ушёл.

Люди в зале опять загалдели. Он мне определённо нравился своей прямотой. Я даже поймал себя на мысли, что завидую ему.

– Любите вы здесь загадками говорить, Иван Матвеевич. И, надо признаться, красиво у вас это получается. Только яснее от ваших загадок и намёков не становится. Давайте вернёмся к вашему делу. Вот супруга говорит, что вы фамилию собираетесь менять. Это правда?

– Да, хочу поменять.

– Тоже вопрос без ответа?

– Отчего же, расскажу. Расскажу, потому как не раз ещё придётся по кабинетам пройтись и объясниться. В прошлом столетии по церковным метрикам значились мы не Сергеевыми, а Сергиевыми, в похозяйственную же книгу после революции фамилию нашу перенесли с ошибкой – покопался тут на досуге в местном архиве. Хочу дедову фамилию носить, восстановить, так сказать, историческую точность. Вот, собственно, и весь сказ.

– У меня больше вопросов нет, Светлана Семёновна.

– Объявляется перерыв на два часа. Истица, соберите цифры в кулак. Столько-то – ваша зарплата, столько-то – мужняя, такие-то, такие-то нецелесообразные покупки. Сделайте расчёт по месяцам, – и опять ударила молоточком.

От прошлогоднего пребывания в Немском у меня остались самые приятные воспоминания о местной столовой. Для членов комиссии тогда накрывали столы в районной администрации, но я предпочитал обедать в одиночестве – слишком уж натужными были попытки найти общие темы с другими участниками проверки. Скорее всего, причина подобной несовместимости заключалась в солидной разнице в возрасте. Столовая возводилась в советские времена, с широким размахом тех лет. Каждая из букв названия – «Столовая» – была искусно встроена в массивный металлический ромб с индивидуальной чеканкой и представляла собой самостоятельное произведение социалистического авангарда. Заведение занимало весь второй этаж торгового центра (оказывается, строили торговые центры и при прежней власти). Признаться, меня поначалу смутили обшарпанные подносы с отбитыми краями и величественные барельефы на стенах во славу ударного сельскохозяйственного труда. Повеяло призраком подзабытого уже студенческого общепита. Но внешнее ощущение оказалось обманчивым – всё, что побывало на моём столе, было очень вкусно, я каждый день с удовольствием обедал и по-новому разглядывал барельефы – мне верилось в довольных комбайнёров и трактористов.

Тогда же я узнал вкус местных маринованных маслят. Похрустывал ими и обещал себе, что приеду летом в эти места по грибы. И вот приехал через год с оказией, приехал за день до процесса, чтобы отвести душу в лесу. Уже с утра я сегодня предвкушал обед в полюбившейся столовой, но после судебного заседания кусок в горло не лез. Аппетит перебили намёки о школе и едкие «господин прокурор». Не нравился мне и общий настрой судьи.

Вместо обеда я решил прогуляться до злополучной школы. За каких-то пятьсот-шестьсот метров мои ботинки изрядно потяжелели от налипшей грязи. Вдобавок ко мне пристал лопоухий беспородный пёс – бежал по пятам до самой школы и громко лаял. Частные деревянные дома с резными от широкой вятской души карнизами и наличниками чередовались со сдержанной архитектурой казённых строений. От безликих каменных кубов магазина и лесничества веяло холодком, несмотря на стоящую духоту. Ухоженные же усадьбы настраивали на иной лад – скамеечки у их аккуратных палисадников приглашали присесть и не спеша полюбоваться немскими теремками вблизи.

Фундамент школы за прошедший год ещё больше ушёл вниз. Картинка усугублялась тем обстоятельством, что здание осело прямо посередине. Плиты-перемычки над оконными проёмами на обоих этажах наклонились друг к другу, как тревожно нахмурившиеся брови. Трещины паутиной расползлись по всей высоте стены, внизу на асфальте валялись выпавшие из кладки серые кирпичи.

С документами при проверке всё было в порядке: экспертиза проекта, лицензии подрядчика, акты скрытых работ, сертификаты на материалы. Чудили, как будто бы тянули время, эксперты – каждый вечер пили пиво и играли в преферанс. Разгорячённые выпивкой, они до полуночи спорили о марках бетона и схеме армирования фундамента, к утру же делались неразговорчивыми и дотошно исследовали грунт.

– Не дают покоя дела минувшие? – рядом со мной неожиданно вырос нескладный долговязый парень лет до тридцати, мой ровесник. Я узнал его – он был среди зрителей в судебном зале – знать, увязался за мной следом.

– Вы что-то хотели?

– Да я спросить хотел. В этом деле ты на стороне Ивана будешь или как?

– Скажем так, слежу за соблюдением его законных прав и интересов.

– Меня Николаем звать, два года назад я работал в логиновской бригаде. От парня одного всё это началось. Пришёл весной в бригаду парень молодой, аккурат это два года назад было. Мы тогда начинали строить большой коровник в Удмуртии, заказчик был денежный, по срокам гнал. Рук не хватало, вот и взял бригадир по рекомендации нового каменщика в коллектив. Разряд у него по бумагам вроде небольшой был, но работал он, я тебе скажу, как бог. Мастерок в его руках такие танцы выплясывал – любо-дорого было посмотреть. Полторы нормы в день он от наших ветеранов давал. В общем, весело работал парень, и всё над нами подтрунивал, мол, без музыки работаете, мужики. Всё предлагал на громкую свои мелодии вывести. Наши мастера ему в ответ: «Молод ещё, салага, пообтешешься жизнёй, узнаешь, какие марши в ходу». А он – наушники в уши, улыбается и гонит кирпичную кладку по повышенному стандарту. Балкой его придавило. Бригадир ему: «Бойся!», а он… не слышит ведь. Такая вот амба с ним приключилась из-за грубого нарушения техники безопасности. Везли мы его с Иваном в больницу, да не довезли. Держался он молодцом, грудь ему сдавило – продохнуть не мог, тяжело так хрипел, но через силу пытался улыбнуться. Музыку его Иван себе забрал. Говорил – на память, а оно вона как вышло.

Слова выходили у парня ровным рядом, не под стать его нескладной наружности.

– Что же вы никто ни словом, ни полусловом…

– Да никто ничего и не скажет. Сам должен понимать, нету резону в бригаде эту тему ворошить. Очень уж тяжко тогда для бригадира этот вопрос развивался, статья корячилась.

– А ты-то сам что не скажешь?

– Понимаешь, какое дело… Ивану дальше в бригаде работать, сам же слышал – детей надо подымать. А со сто?ящей работой у нас в районе тяжело! По себе знаю. Такой вот замкнутый круг нарисовался. Только я так разумею: Ивана нынче ненормальным признать – всё одно что отдушину в горящей печи захлопнуть. Ежели так повернётся, он точно угорит.