Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 г.

– Какой это район?!

– Чертаново.

Никакого логичного объяснения у меня не было. Но пока я блуждала по заснеженным тропкам, в моей голове родился план. Для его реализации требовалась поддержка детей и Льва Арнольдовича. Вернувшись к вечеру, я застала домочадцев у телевизора и объявила, что научу их мыть посуду.

Лев Арнольдович сходил в ларек за моющим средством, и я выдала каждому по губке.

– Обслуживать вашу компанию трудно. Я и так работаю с утра до ночи, а мыть за собой чашки и тарелки – комильфо, – сказала я.

Тюка от возмущения задрожала. Глафира запротестовала:

– Мы никогда этого раньше не делали!

– Лиха беда начало! – ответила я.

– Мы москвичи! – заявил Христофор. – У нас другие права!

– Кто тебя учит так говорить?

– Мама!

– На войне вы сразу загнетесь. Надо всё уметь: раны перевязывать, еду готовить, посуду мыть. Буду вас наставлять! – пообещала я. – А теперь – вперед и с песней!

Марфа Кондратьевна опрометью умчалась. А дети согласились потереть губкой тарелки и чашки. Взамен я пообещала купить младшим зубные щетки, потому что зубы они не чистили. Никогда.

К рождественскому ужину, который в отличие от всего мира в России устраивают седьмого января, пожаловали гости: вдова погибшего в Чечне правозащитника Пестова и ее семнадцатилетняя дочка. Про таких говорят: «блаженные люди». Они шепеляво молились и без конца курили сигареты. Я угостила их, наскоро пожарив оладьи.

– Мы христиане, мы праведники, – без конца повторяли они.

Грузная пожилая женщина и ее стройная дочка были одеты бедно, но опрятно. Они, как и Марфа Кондратьевна, любили походы в церковь и признались, что там иногда бесплатно кормят. Лев Арнольдович предложил гостям выпить, они оживились и даже зааплодировали.

– Аргентинское! Насыщенное! Дымные ноты! – сказал хозяин дома, разливая по стаканам вино.

Христофор и Любомир носились поблизости, кричали, прыгали, хлестали вдову и ее дочь вешалками для одежды и резиновыми динозаврами и бойко хватали с чужих тарелок оладьи.

Аксинья пару раз выбежала к нам в костюме Евы и сплясала. Зулай спряталась в уборной и не показывалась.

Вдова Пестова спросила:

– Полина, вы совсем не притрагиваетесь к алкоголю. Знаю, что на чеченской земле это грех. Но как вы тут с ума не сошли на трезвую голову? Одна из нянек умом тронулась! Всего восемь месяцев в доме Марфы Кондратьевны проработала! Так жаль девушку…

– После войны в Чечне меня трудно чем-то поразить! – ответила на это я.

Гости и Лев Арнольдович заливисто расхохотались.

Вдова Пестова пожаловалась на невестку, поминая ее недобрыми словами, а после попросила меня почитать стихи, что я и сделала, по возможности отгоняя Христофора от гостей. Поняв, что побить вешалками их не получится, Христофор набросил отцовский ремень на горло Маты Хари.

– Послушай, Завоеватель, – сказала я, – раз ты говоришь, что веришь в Бога, сейчас же прочитай молитву! Прогони демонов, которые учат тебя совершать гадости! Он озадаченно посмотрел на меня и убежал из кухни, оставив кошку в покое.

Когда гости ушли, я намекнула Льву Арнольдовичу, что у детей должен быть авторитет:

– Вы отец. Пора заняться воспитанием, потом будет поздно.

Лев Арнольдович ответил:

– Мне небо давно с овчинку! Довела меня окаянная Тюка! – после чего отправился посреди ночи к непризнанному поэту на десятый этаж, прихватив с собой бутылку коньяка.

В субботу – свой первый выходной – я пешком отправилась на ближайшую почту, расположенную за три остановки от дома. В отделении работали приветливые сотрудницы, они посетителей не гоняли, и мне удалось посидеть в тишине несколько часов.

С почты посчастливилось дозвониться до мамы, и выяснилось, что автобус, на котором она ехала из Ставрополя в Бутылино, сломался. Мама преодолела девять километров: шла сквозь январский буран пешком. В бараке ее ждала промерзшая насквозь комната, стекла в ней покрылись инеем изнутри. Коммуникации, несмотря на многочисленные просьбы, не подключили. «Только с первого апреля. Баста!» – заявили в администрации.

У мамы замерзли ноги и руки, пальцы опухли от сырости. Чеченцы, поселившиеся на окраине села, узнали, что у односельчанки нет отопления. Принесли ей термос с горячим чаем и пышки с сыром. Звали жить к себе, но она не смогла оставить собак и кошек.

– Ты деньги получила? – спросила я.

– Какие это деньги? Копейки! – отмахнулась она. – В следующий раз жду реальную помощь!

Обрадовавшись, что мама не сдается, я отправилась в центр, побродила по Пятницкой, знакомой мне по книге Леонова о Пашке-Америке. Полюбовалась на величественные здания Москвы и ее соборы с золотыми куполами.

Николя улетел в Канаду, и, чтобы вспомнить его, я купила ментоловые сигареты. Курить не курила, но сама пачка возвращала меня в то время, когда мы дружили.

Вернувшись, я обнаружила, что никто, кроме меня, не заправил за собою постель – одеяла и подушки валялись на полу. Никому в голову не пришла мысль сложить их хотя бы в общую кучу. Несколько подушек обмочили кошки, но ни взрослых, ни детей это нисколько не смущало.

Едва я завела разговор о беспорядке, Лев Арнольдович меня перебил и начал вспоминать, как справлял прошлый Новый год:

– Пошел за шампанским с детьми. Аксинья стала беситься в магазине, открыла несколько банок консервов, наелась, а затем на кассе нас обсчитали на пятьсот рублей. Заметил я недостачу на улице!

– Почему же вы не вернулись за деньгами? – удивилась я.

– Я гордый! Это всё Аксинья виновата! Нечего было баловаться, – пояснил Лев Арнольдович.

Поманив меня за собой, Христофор в коридоре объяснил:

– Папа – врун! Нас не обсчитали, деньги он на винишко припрятал! Папа в магазине мирно разговаривал, а на улице побил Аксинью.

– А ты что сделал? – спросила я.

– Отбежал подальше! Я его боюсь. Он говорит-то интеллигентно, а исподтишка может и ударить.

– Христофор, хватит папу сдавать, – сказала Глафира.

От юной девушки шел смрадный запах. Мне удалось затащить ее в ванную.

– Включай воду и мойся, – потребовала я. – Ты уже чешешься, Глафира!

Поняв, что сбежать ей не удастся, Глафира покорно вздохнула и открыла кран.

Любомир, вскарабкавшись на кухонный стол, декламировал: