Уголовное право: стратегия развития в XXI веке. Материалы XIX Международной научно-практической конференции г. Москва, 20–21 января 2022 г.

УК РФ (28

УПК РФ), начиная с 2013 г. не превысило 60, составив в 2013 г – 14 дел, а в 2020 г. – 59 дел. И это на всю страну.

Не может не привлекать внимания и то обстоятельство, что с расширением в уголовном законе числа оснований освобождения от уголовной ответственности количество уголовных дел, прекращенных по нереабилитирующим основаниям, всегда оставалось стабильным, а в последние два года незначительно, но стало сокращается. Кстати, замечу, что с введением в УК в 2016 г. ст.76

, последующим расширением практики ее применения в количестве уголовных дел, прекращенных по нереабилитирующим основаниям, мало что изменилось. Насколько я понимаю, действие этой статьи в основном обеспечивается за счет контингента лиц, совершивших преступление, ранее (до появления ст.76

УК РФ) освобождавшихся от уголовной ответственности по ст.76 УК РФ (в связи с примирением с потерпевшим). Для наглядности: Если в 2015 г. по ст.76 УК РФ (ст.25 УПК РФ) было прекращено около 160 тыс. уголовных дел, то в 2020 г. этот показатель был равен 99 тыс. «Недостающие» 60 тыс. дел в 2020 г. мы видим на ст.76

УК РФ (57 тыс.)

Таким образом, изменение содержания категорий преступлений небольшой и средней тяжести, обусловившее рост удельного веса таких преступлений в структуре преступности, с одновременным значительным расширением перечня оснований освобождения от уголовной ответственности за эти преступления не привели к желаемому результату: снижению показателя судимости среди лиц, совершивших преступления небольшой и средней тяжести, и что не менее важно – к серьезному изменению структуры мер уголовно-правового характера, применяемых за их совершения. Например, показатель удельного веса осужденных за эти преступления в структуре осужденных в рассматриваемый период остался практически неизменным, составляя в 2012 г. 71%, а в 2020 г. – 73,3%. Вместе с тем, если по итогам 2012 г. удельный вес лиц, совершивших преступления названных категорий и осужденных к реальному лишению свободы, составлял 43,38% (среди всех осужденных к лишению свободы), то по итогам 2017 г. этот показатель составил 45,98%, в 2018 г. – 49%, а по итогам 2020 г. уже – 52%.

8. Несколько слов о действии того, что мы по сей день называем «системой наказаний».

1) Если говорить о видах уголовного наказания, предусмотренных в ст.44 УК РФ, как системном образовании с отдельными подсистемами, то следует признать, что ни система в целом, ни образующие ее подсистемы, включая наказания, не связанные с изоляцией осужденного от общества, никогда, начиная с 1997 г., не функционировали в полном объеме. Кстати, замечу, что сказанное в полной мере касается и таких подсистем наказания как основные и дополнительные.

2) Названная характеристика того, что называется системой уголовных наказаний, усугубляется еще одним обстоятельством: тем, как элементы этой системы отражаются в санкциях статей (частей статей) Особенной части УК. Замечу, что в работах, посвященных системе наказаний этот вопрос зачастую даже не оговаривается. А ведь это не просто атрибут, но неотъемлемая предпосылка функционирования системы уголовных наказаний. Между тем, на протяжении почти десяти лет действия УК (это как минимум) суды, применяя санкции за преступления, были нередко лишены объективной возможности избрать в альтернативной санкции альтернативу лишению свободы только потому, что иные виды наказаний либо не подлежали применению, либо не могли быть применены к данному конкретному лицу.

3) При оценке системы наказаний, трактуемой в рамках и на основе УК РФ 1996 г., конечно же нельзя не обратить внимание не только на банальную несоотносимость отдельных видов наказаний с другими видами, но и явное нарушение расположения видов наказаний по степени строгости. Является ли штраф самым мягким видом уголовного наказания при существующем максимальном его размере, а если все-таки – да, то почему при замене штрафа в кратной разновидности он сразу заменяется практически самым строгим видом наказания в виде лишения свободы?

4) За рамками системы наказаний, трактуемой в теории российского уголовного права, находятся меры уголовно-правового характера, наказанием не являющиеся, но весьма зримо определяющие функционирование этой системы. Я имею в виду меры, предусмотренные, например, ст.64 УК РФ с тремя различными способами назначения наказания ниже низшего предела, ст.73 УК РФ особенно в части применения ее к лицам, осужденным к наказанию в виде лишения свободы. Замечу, последняя мера вплоть до 2013 г., если говорить о действии УК РФ 1996 г., стабильно занимала первое место среди мер, применяемых судом при постановлении обвинительного приговора суда. После этого также стабильно – второе место (без учета условного осуждения к иным мерам).

5) Не смотря на постоянное реформирование подсистемы наказаний, не связанных с изоляцией от общества в период действия УК РФ 1996 г., удельный вес наказания в виде лишения свободы, как основной фактор, объясняющий наличие такой подсистемы уголовных наказаний, кардинально не менялся, достаточно стабильно составляя около одной трети. Достигнув максимального значения в 2005 г. в 35,1% рассматриваемый показатель в минимальном своем значении был равен 27,9% в 2016 г., составив в 2020 г. 28,2%. Вместе с тем, оценивая реальное положение дел с применением наказания в виде лишения свободы, нельзя забывать еще два источника пополнения такого контингента осужденных: (1) количество условно осужденных к лишению свободы, в отношении которых эта мера отменена по основаниям, предусмотренным ч.2, 2

, 3 ст.74 УК РФ, и (2) количество осужденных, которым наказание, не связанное с изоляцией от общества, заменено реальным лишением свободы. С учетом этих показателей общее количество реально лишенных свободы стабильно выше названного показателя на 5–7%.

6) За последние два года стабильность показателя осужденных к наказанию в виде реального лишения свободы сохраняется в условиях применения альтернативы этому виду наказания – наказания в виде принудительных работ. В этой связи замечу и другое: в данных судебной статистике за 2017–2020 гг. наказание в виде принудительных работ как возможный эквивалент заменяемому наказанию не отражено ни в одном из видов замены наказания более строгим видом

.

9. Важнейшей характеристикой системы уголовных наказаний в динамике выступает не только назначаемость, но и исполняемость наказаний. Однако об этой характеристике как самостоятельном параметре названной системы вообще не принято говорить.

Реальное лишение свободы на определенный срок является не только самым распространенным видом уголовного наказания, но и самым исполнимым в сравнении с другими. Однако объяснение тому заключается не в высоком уровне организации исполнения данного вида наказания (хотя, в сравнении с другими видами наказания, он достаточно высок), а в отсутствии в действующем уголовном законе возможности его замены на более строгую меру, чем та, которая уже исполняется. Предусмотренная в Особенной части УК РФ ст.321 «Дезорганизация деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества» эту функцию не выполняет. Следует отметить, что такой показатель эффективности уголовного наказания как рецидив

для этого вида наказания составляет по оценкам специалистов около 50%

, и при этом более половины ежегодно лишаемых свободы – это лица с неснятыми или непогашенными судимостями. Причем, если в 2017 г. удельный вес таких лиц среди осужденных к лишению свободы составлял 62,46%, 2018 г. – 65,61% (в 2015 г. – 60%), 2019 г. – 67,3%, то в 2020 г. уже почти 90%.

Говоря об исполнимости условного осуждения к лишению свободы, обратил бы внимание только на одно обстоятельство: в 2017 г. в отношении 59%, в 2018 г. – 72%, 2020 г. – 73,9% условно осужденных к лишению свободы были внесены представления о продлении им срока условного осуждения либо его отмене в связи с невыполнением условно осужденным обязанностей, возложенных судом, или совершением им нового преступления (ч.2, 2

, 3, 4 ст.74 УК РФ).

С исключением в 2003 г. конфискации имущества из числа видов уголовных наказаний заметно «просел» имущественно-карательный потенциал системы наказаний, который до настоящего времени так и не компенсирован возможностью его назначения к несовершеннолетним, когда они не способны его исполнить, увеличением количества штрафных санкций в статьях Особенной части УК РФ и размером самого штрафа. Напротив, последнее обстоятельство в совокупности с изъянами в назначении штрафа в качестве основного наказания приводит к неисполнимости данного вида наказания, что отражается и на снижении удельного веса штрафа в общей структуре мер, применяемых к осужденным в момент постановления обвинительного приговора суда. Об исполнимости же штрафа, применяемого в качестве основного вида наказания, свидетельствуют такие показатели. Если в 2012 г. вопрос о замене штрафа более строгим видом наказания (ч.5 ст.46 УК РФ) был поставлен (направлено в суд представление в порядке ст.32 УИК РФ) в отношении 6,7% осужденных к этому виду наказания, то в 2013 г. этот показатель уже составлял 15,7%, а в 2014 г. – 22,3%. По итогам 2020 г. этот показатель составил 22,2%. Вряд ли такие скачки можно объяснять негативными характеристиками осужденных, которым был назначен данный вид наказания. По признанию большинства специалистов они в немалой степени были вызваны изменениями размера штрафа и порядка его назначения, произошедшими в 2011–2013 гг. в уголовном законодательстве

. К сказанному следует добавить, что в ряде случаев неисполняемый осужденным штраф не может быть не только исполнен по объективным причинам, но и заменен на другой – более строгий по закону вид уголовного наказания

.

На фоне заметного снижения показателя назначения наказания в виде штрафа и исправительных работ одноименный показатель обязательных работ за последние пять лет вырос почти в два раза, в связи с чем некоторые специалисты стали называть данный вид уголовного наказания «популярной мерой уголовно-правового воздействия»

. Вместе с тем нельзя забывать и о том, что в отношении более чем каждого 3–4 осужденного к этой популярной мере ежегодно направляется представление о ее замене более строгим видом уголовного наказания, причем, за последние пять лет этот показатель вырос более чем на 10%: с 16,5% в 2015 г. до 29% в 2019 г. (в 2020 г. 27,3%). При этом формально вплоть до 2017 г., а по существу – и по сей день таким наказанием выступает только лишение свободы.

Исправительные работы как вид уголовного наказания являются в последнее время одной из наиболее критикуемых мер из числа тех, которые предусмотрены в ст.44 УК РФ. Оставляя без внимания всестороннее рассмотрение всех «за» и «против», высказываемых по поводу целесообразности наличия в уголовном законе наказания в виде исправительных работ, с точки зрения интересующей нас проблемы, приведем следующие показатели, характеризующие его исполнимость. Если еще в 2017 г. представление о замене данного вида наказания более строгим видом направлялось уголовно-исполнительными инспекциями в отношении каждого второго осужденного к исправительным работам (49,5%), то по итогам 2018 г. этот показатель составил 72,48%, 2019 г. – 83%, а 2020 г. – 86%.

В целом же ситуация с применением наказаний, не связанных с изоляцией от общества, и допускающих замену их в процессе исполнения более строгим видом наказания такова: в период 2017–2020 гг. удельный вес осужденных к таким видам наказаний составлял 29–30%. Правда, при этом в отношении каждого четвертого из них был поставлен вопрос о замене неотбытой части наказания более строгим видом, в качестве которого в подавляющем числе случаев выступало наказание в виде лишения свободы.

10. Предыдущие характеристики УПП в форме применения уголовного законодательства, в том числе той, которая отражает применение мер уголовно-правового характера, связанных с освобождением от уголовной ответственности, логично приводят нас к вопросу об эффективности уголовно-правовой реакции на преступление. Не преувеличивая возможности уголовного права в решении этого вопроса

, сомневаюсь в какой-либо измеримой в объективных показателях достижимости тех общих для всех видов уголовных наказаний целей, которые, согласно закону, должны обусловливать их применение (ч.2 ст.43 УК РФ). Роль уголовного наказания – это кара за совершенное преступление и соразмерная с ним. Поэтому, как представляется, ближайшим и наиболее заметным показателем действенности уголовного наказания должно быть не отсутствие рецидива, а исполнимость назначенного уголовного наказания

, определяемая как соотношение количества (удельного веса) осужденных к конкретному виду наказания с количеством (удельным весом) осужденных, которым назначенное судом наказание было заменено на более строгий вид наказания в связи с ненадлежащим исполнением первого.

Уголовно-правовая политика и уголовно-правовая доктрина: вместе или порознь?

М. А. Кауфман,

д-р юрид. наук, профессор

(Российский государственный университет правосудия)

mak_kauf@mail.ru

Существует множество точек зрения и позиций относительно понятия, методов, принципов и форм реализации уголовной политики. Не думаю, впрочем, что имеющаяся разноголосица, учитывая сложность и многогранность содержания уголовной политики, сама по себе дает повод для особого волнения. Единство же в оценке состояния современной уголовной политики проявляется в том, что, по мнению большинства, она уже давно находится в перманентном состоянии глубокого и системного кризиса. Особенно тревожно складывается положение дел в ключевой сфере уголовной политики – законотворчестве.

Не имея своей задачей детальный анализ сложившейся ситуации, остановлюсь лишь на вопросе, связанном с научным обеспечением этого процесса. Среди проблем, которые привели к современному кризису уголовно-правовой политики России, называют недостаточность научного сопровождения законотворческого процесса, отсутствие системы экспертных оценок законопроектов и, как следствие, – отсутствие научной обоснованности изменений в законодательстве

.

В этой связи нельзя не задаться несколькими вопросами: насколько значима роль уголовно-правовой науки в проводимой уголовно-правовой политике? И не находится ли в кризисе сама уголовно-правовая наука?

Уверенности в том, что состояние отечественной уголовно-правовой науки является предметом постоянного мониторинга, у меня нет. По крайней мере, мне такие исследования неизвестны. В литературе весьма основательно освещены вопросы истории отечественной уголовно-правовой мысли, но оценка ее современного состояния, анализ успехов или неудач, связанных с реализацией ее достижений (истинных или мнимых) на практике, как мне кажется, остается тайной за семью печатями.

Обращаясь к анализу проблемных вопросов, связанных с интеллектуальным обеспечением уголовной политики, М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин отмечают, что интеллектуальный ресурс уголовной политики как целостная конструкция до сих пор не рассматривался в качестве самостоятельного объекта криминологического, правового и уголовно-политического исследования. Они же подчеркивают, что необходимым компонентом системы такого интеллектуального обеспечения является наука

.

Разумеется, наука оказывает влияние, как на законодателя, так и на правоприменителя, хотя ни механизм передачи информации, ни степень такого влияния высокой степенью прозрачности не обладают. Да и сама наука уголовного права переживает не лучшие времена. Ее возможности используются не в полной мере, если вообще используются, а интенсивность ее влияния на практику, мягко говоря, не высока. В общем, констатируется, что в кризисе пребывает не только уголовно-правовая политика, но и, совпадающая с ней по названию, наука.

Мне могут возразить: как же так? А неиссякаемый поток диссертаций по «восьмерке»? А конференции и круглые столы? Многочисленные статьи и монографии в уважаемых периодических изданиях? Энциклопедии уголовного права?!

Все так, и я бесконечно далек от того, чтобы закрывать глаза, как на имеющиеся достижения, так и на появление целой плеяды молодых и талантливых исследователей. Но придает ли это все авторитета уголовно-правовой науке? Не уверен. Складывается впечатление, что она (наука) варится в собственном соку. Невостребованность – очевидный и очень неприятный симптом кризиса. Очевидный, но не единственный. Еще одним показателем кризисного состояния науки, по моему убеждению, является состояние определенной растерянности, в котором пребывает научное сообщество, лицом к лицу столкнувшееся с удивительными (иными словами не скажешь) законодательными и правоприменительными решениями, рационально объяснить которые не представляется возможным. Можно даже сказать, что такими решениями науке был брошен вызов, причем вызов достаточно агрессивный, который, по меткому замечанию А. И. Рарога, иначе как законодательными атаками на устои уголовного права, не назовешь

.

Поскольку в рамках ограниченной по объему статьи полноценно проанализировать все такие решения нереально, остановлюсь лишь на некоторых, наиболее одиозных.

Думаю, что в качестве «потерпевшего», в первую очередь, следует рассматривать институт соучастия. Общепризнанно, что соучастие относится к числу наиболее сложных, теоретически и практически дискуссионных вопросов уголовного права. И, казалось бы, кому как не законодателю нужно сделать все, чтобы минимизировать затруднения, возникающие у практических работников при квалификации групповых преступлений. Увы, некоторые законодательные формулировки групповых форм совершения преступлений настолько размыты, неконкретны, что правоприменителю «расхлебывать кашу» приходится самому. Что, например, не позволило в ч. 2 ст. 35 УК прямо указать на соисполнителей как на непременных участников группы по предварительному сговору, по аналогии с ч.1 этой же статьи, непонятно