Сюрреализм. Воззвания и трактаты международного движения с 1920-х годов до наших дней

Мы видим в этом определении лишь один из преходящих этапов становления истерии. Породившее его диалектическое движение идёт дальше своим чередом. Десять лет спустя истерия пытается избавиться от прискорбной личины питиатизма

и вернуть себе свои права. Врач удивлён. Он пытается отрицать то, что ему более неподвластно.

Итак, в 1928 году мы предлагаем новое определение истерии:

Истерия – это более или менее непоправимое психическое состояние, характеризуемое разложением связей между субъектом и моральным миром, от которого, по его мнению, он практически зависит, и существующее вне какого?либо систематического бреда. В основе этого психического состояния лежит потребность во взаимном обольщении, объясняющая чудесные случаи исцеления, поспешно списываемые медиками на внушение (или контрсуггестию). Истерия – не патологическое явление и может со всех точек зрения расцениваться как высшее средство самовыражения.

Луи Арагон, Андре Бретон

1930?е

Белград, 23 декабря 1930 года

Целый мир – против целого мира.

Мир бесконечной диалектики и динамической конкретизации – против мира кладбищенской метафизики и статичной, окаменевшей абстракции. Мир освобождения человека и несокрушимости духа – против мира принуждения, унижения, морального и иного оскопления. Мир неудержимого бескорыстия – против мира обладания, покоя и конформизма, жалкого личного счастья, заурядного эгоизма и всех мыслимых компромиссов.

Такое непримиримое противостояние двух плоскостей существования человека вынуждает каждого из нас, невзирая ни на что, без скидок и без пощады, занять нравственную позицию. Речь идёт не просто о факте, а об определяющем факторе.

Этот конфликт – не абстрактное внутреннее противопоставление существования сиюминутного и вневременного, не дилемма или антиномия из разряда чисто теоретических спекуляций: в таком случае он сводился бы к попыткам избежать предметных и жёстких столкновений, оставляя всё без изменений, требуя от человека лишь смирения и принятия пресловутых вечных границ его природы. Мы же не готовы согласиться априори с такими пределами: их ничем не оправданное установление – один из способов подавления тех, кому ещё не дано раз и навсегда испробовать всё, что доступно человеку. И точно так же мы отвергаем возможность смирения человека перед лицом переворота, успешного или провалившегося, его капитуляции, до или после произошедшего. Те, кто на всё это соглашается, просто обманывают сами себя, плутая на окраинах рушащегося мира, или же для них стала окончательно немыслимой любая непокорность, они ослеплены всем тем пессимизмом, что охватывает человека, любой ценой стремящегося жить целостно – или не жить вообще. Мы ни на мгновение не можем разделить это неразрывное единство человека сиюминутного и вечного.

В этом смысле проблема человека и его жизни в обществе состоит для нас не в антитезе человека в общем и социума как такового – подобные абстракции не для нас, – а в противоположении некоего человека, человека современного, и определённого общества, сегодняшнего. Тем самым упомянутый конфликт раскрывается для нас в конкретном столкновении, в точно известных обстоятельствах – и игнорировать это осознание мы не можем. Проблема укореняется в сфере некоторых существенных событий: именно там она выражается в настоящее время самым определённым и решительным образом, именно там она, вне всякого сомнения, разрешается сейчас и будет однажды решена окончательно. Её разрешение неотвратимо ведёт к экстремальному выбору – к изменению самих условий, вызвавших её появление. Если, вместе с тем, при более глубинном анализе этот конфликт может показаться нам неистощимым, объяснение тому следует искать лишь в неохватности и неделимости человека, общего знаменателя Вселенной.

И мы не считаем, что описанное противостояние разворачивается в какой?то узкой – будь то даже экономической – области, оставляя нетронутыми и непогрешимыми так называемые трансцендентность и независимость духа и мысли по отношению к социуму. Мы не верим в существование неподвижных или изолированных систем, как не приемлем мы и возможность автономного функционирования конкретных способностей человека – хотя и полагаем необходимым методологический детерминизм в специфических областях его деятельности, единственно позволяющий избежать путаницы, ибо смена и смещение центра тяжести и точки опоры были бы безнравственными и непростительными. Где бы и когда бы то ни было, если речь идёт об истинном преображении и подлинном действии человека, для нас он должен отдаваться ему целиком и полностью, поскольку единственный моральный критерий реальных достижений человека – это тотальная трансформация всего комплекса взаимоотношений в мире