История России в современной зарубежной науке, часть 3

5. Dubois V., Lozac’h V., Rowell J. Jeux bureaucratiques en rеgime communiste // Sociеtеs contemporaines. – Paris, 2005. – N 57. – P. 5–19.

6. Mespoulet M. Statistique et rеvolution en Russie: Un compromis impossible, (1880–1930). – Rennes: Presses univer. de Rennes, 2001. – 337 p.

Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860–1940 / пер. с фр. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 336 с.

(Реферат)

    Кадио Ж.

Работа французской исследовательницы представляет направление в национальной исторической школе, заявившее о себе рядом публикаций, посвященных таким вопросам, как переписи, а также административный и полицейский учет населения. Опубликованная в 2007 г. книга[1 - Cadiot J. Le laboratoire imperial: Russie – URSS, 1860–1940. – Paris: CNRS Editions, 2007.] состоит из введения, восьми глав и заключения.

Целью исследования, как определяет ее автор во введении, является анализ того, каким образом учитывалась национальная принадлежность индивидов, на основе которой осуществлялось строительство имперского и советского многонационального здания. «Долгосрочная перспектива (переход от имперского к сталинскому обществу), масштаб которой сопоставим с человеческой жизнью, позволяет подчеркнуть быстроту процесса определения и пересмотра идентичностей в период политических потрясений» (с. 6). Национальная принадлежность, значение которой нередко недооценивается, была важным параметром, обеспечивавшим индивидам покровительство со стороны государства или, наоборот, лишавшим их такового.

За годы, прошедшие с момента крушения Советского Союза, роль национального фактора в советскую и дореволюционную эпоху подверглась переоценке. Несмотря на то что в основе советской системы лежал принцип классовой борьбы, СССР проводил оригинальную национальную политику и использовал национальные идентичности в качестве одного из излюбленных инструментов государственной политики. Благодаря открытию архивов стало возможным восстановить малоизвестную ранее историю формирования федерации, основанной на признании этнического многообразия страны. «Исследования показали, что большевики не только не боролись с национальными чувствами, но отличались настоящей “этнофилией”, приписывая и территориям, и индивидам ту или иную национальную принадлежность, которая определялась и гарантировалась государством», – пишет автор. В результате большевики начали в трудах ряда историков представать в роли строителей наций, которые затем обретут независимость в 1991 г. (с. 8).

Такая позиция, по мнению автора, вела к преувеличению роли идеологии и государства в конструировании идентичности и мешала представить нюансированное видение процессов, начавшихся задолго до 1917 г. В данном исследовании имперский и советский периоды рассматриваются в континууме, что позволяет понять роль дореволюционных социальных практик, основанных на этничности. Первая мировая и Гражданская войны привели одновременно к этническим депортациям и приходу к власти в ряде регионов лидеров национальных движений. Большевикам в итоге удалось – путем репрессий, давления, а главное, с помощью сложных переговоров и соглашений – объединить под своей властью значительную часть территорий, входивших ранее в состав империи. Эта политика, как показали исследования последних лет, вдохновлялась не столько определенной теоретической схемой, сколько формировалась методом проб и ошибок и носила прагматический характер. Внимание к политическим ожиданиям относительно самоуправления в соответствии с национальными обычаями и интересами (а эти ожидания вполне проявились накануне и в период революции) были основополагающими для советского опыта, по крайней мере в 1920-е годы. Не менее важной для имперской и советской практики в моменты кризиса была тенденция строить оценку гражданских качеств и лояльности на основе этнической принадлежности индивида.

Смена курса в советской национальной политике, о которой также идет речь в книге, по мнению автора, до сих пор отчасти остается загадкой. Но и за репрессиями, и за мерами в поддержку национальностей стоит одно и то же внимание к национальному фактору в развитии страны; и репрессивная, и поощрительная политика опиралась на схожие практики определения национальной принадлежности.

Особое внимание уделяется участию ученых в выработке политической модели «управления» национальными различиями. Исследователями уже неоднократно подчеркивалось, что советский режим считал себя правительством экспертов, действовавшим во имя ускоренной модернизации общества. «Вопреки авторитетной ныне установке, предполагавшей, что специалисты по социальным наукам всегда являлись проводниками антидемократической модели современности (modernity)», ставившими сциентистские утопии на службу полицейскому государству, изучение деятельности русских этнографов и статистиков показывает, что позиции этих ученых существенно ослабевали в периоды наибольшего размаха государственных репрессий (с. 12). Специалисты в области социальных наук играли существенную и в то же время парадоксальную роль.

В первой главе «Империя: Интеграция, дискриминация, колонизация» представлены первые дискриминационные меры в отношении этнических групп, политическая лояльность которых ставилась под сомнение царской администрацией. В середине XIX в. области Российской империи и их население управлялись по-разному, и к различиям в территориальных режимах добавлялась характерная для сословного общества пестрота личных статусов. На периферии европейской и азиатской частей России действовали особые административные режимы. Реформаторы второй половины XIX в. предприняли попытки упорядочить это разнообразие путем унификации административной и юридической системы центральных губерний и распространения ее действия на окраины. Парадоксальным образом в процессе этой деятельности на первый план вышли религиозные и этнические различия населения. В начале XX в. тот простой статистический факт, что русские (включая украинцев и белорусов) составляют лишь 56% жителей России, а на долю «инородцев» приходятся остальные 44%, стал главным аргументом в дискуссии о дальнейших государственных реформах.

С середины XIX в. «обрусение» окраин пытались осуществить за счет притока православного населения из центральных губерний. В 1896 г. регулированием миграций уже занимался специальный отдел, созданный при Министерстве внутренних дел. «Продвижение русских земель» должна была зафиксировать перепись 1897 г. (с. 21).

Вторая глава «Карты и цифры» посвящена исследованию системы статистического учета народонаселения. С 1850 г. эта функция была возложена на полицию. Ее деятельность в этой области контролировалась губернскими статистическими комитетами, в 1858 г. объединенными под эгидой Центрального статистического комитета (ЦСК) МВД. Военная администрация первой начала регистрировать российских подданных по национальному признаку – при постановке на воинский учет всех юношей в возрасте до 20 лет, как то предусматривал закон 1874 г. В результате регистрации призывников были получены, а затем опубликованы и введены в научный оборот данные о национальном составе населения европейской части империи.

Подобные статистические и этнографические практики не являлись особенностью только России, а имели широкое распространение в Центральной и Восточной Европе. С середины XIX в. между статистиками, близкими к правительствам своих стран, шла дискуссия на международном уровне о том, каким образом и на основе каких критериев можно вести учет этнической идентичности индивидов. Статистики охваченной национальными движениями Европы стремились перенести изучение национального вопроса на более мирную почву, где свои ответы могла бы предложить современная наука. Российские статистики принимали активное участие в международных статистических конгрессах. Конгресс 1872 г. состоялся в Санкт-Петербурге; глава российского Центрального статистического комитета по своей должности являлся членом этой международной организации, а затем созданного в 1885 г. ее постоянного органа – Международного статистического института (IIS) (с. 37).

На конгрессах российские ученые зарекомендовали себя как приверженцы динамичного понимания национальной принадлежности, связывая с определением национальности использование родного языка, что было характерно и для немецких статистиков. Против этих взглядов выступали австрийские и венгерские специалисты, отстаивая исторические права народов на свою территорию проживания, границы которой должны были быть установлены при помощи этнографических, филологических и археологических исследований. Масштабы дискуссий, проходивших среди статистиков в конце XIX в., свидетельствовали о том, что концепции национальности, расы, этнической группы и даже нации разрабатывались в условиях чрезвычайной политизации этих вопросов (с. 45).

В третьей главе «Хорошо организованная империя? Перепись 1897 года» анализируются данные первой и единственной в истории дореволюционной России всеобщей переписи, которая охватила всю территорию империи за исключением Великого княжества Финляндского. Само понятие переписи подразумевало горизонтальное ви?дение общества, в котором каждый индивид представляет собой одну единицу – в противоположность иерархической концепции, характерной для «старого режима»: даже Николай II должен был заполнить переписной лист.

В соответствии с рекомендациями Международного статистического конгресса переписные листы включали около 15 вопросов об имени, возрасте, поле, семейном положении, сословной принадлежности, вероисповедании, грамотности. Наконец, в переписной лист был включен вопрос о языке, который должен был позволить определить этнический состав населения. Рекомендованный список включал чуть более сотни языков и, соответственно, национальностей.

Работа по реконструкции этнографического состава была возложена на этнографа, статистика, члена ИРГО Серафима Патканова. В 1902 г. для публикации данных была выработана классификация, включавшая 17 разделов. Уделяя основное внимание доминирующим народам, она опиралась на принцип языкового родства. Эта классификация позволяла использовать данные о языке, сопоставляя их с информацией о религии, грамотности, возрасте, занятиях, составе семьи и др. Российская перепись была признана важнейшим вкладом в международную науку (с. 74–75).

Сопротивление переписи в различных уголках империи – в Поволжье, в Седлецкой и Люблинской губ. бывшего царства Польского, а также в некоторых районах Средней Азии и Дальнего Востока – выразилось в серии волнений, что свидетельствовало о масштабах сопротивления проводимой центром политики интеграции и ассимиляции.

Четвертая глава «От одного политического режима к другому. Правовые категории и национальности в последние годы Империи (1905–1914)» анализирует переход от иерархической вертикальной системы сословий к горизонтальной этнической классификации населения в том виде, в котором мы знаем ее сегодня. В работе о переписи 1897 г. С. Патканов показал сегрегационный характер сословной системы, которая позволяла разграничивать русское и коренное население ряда регионов, а также ее идеальный, «воображаемый» характер в условиях социальной мобильности конца XIX в. В публичном – административном и академическом – дискурсе того времени термин «инородцы» начал применяться в отношении все большего количества категорий населения. Семантическая эволюция термина позволяет увидеть, как дискриминирующая концепция особой правовой группы была распространена на представителей всех народов, кроме русского, прежде всего в политическом дискурсе.

Революция 1905 г. ускорила процесс секуляризации, хотя религиозная идентичность зачастую продолжала рассматриваться как характеристика, указывавшая на национальную принадлежность. Признание личной свободы совести делало очевидной необходимость регистрации национальности напрямую. При подготовке второй переписи, запланированной на 1913 г., а затем перенесенной на 1915 г., были внесены предложения регистрировать не только язык, но и национальность. Новый переписной лист отразил институциональные изменения и новые проблемы, вставшие перед царским режимом. Решено было отказаться от упоминания состояния, отношения к военной службе, но фиксировать этническую принадлежность, образование и занятия. Однако перепись так и не состоялась в связи с началом Первой мировой войны.