Анимация и мультимедиа между традициями и инновациями. Материалы V Международной научно-практической конференции «Анимация как феномен культуры». 7-8 октября 2009 года, Москва

Мы видим, как в области анимации возникает пронизывающая все ее технологические стороны параболичность, зацикленность, неизбежные повторы, одни и те же шаблоны. Технология анимации провоцирует ее на непрерывное клонирование самой себя, повторение одних и тех же фаз движения, мимики, кинетических приемов.

А ведь есть еще также достаточно жестко кодифицированный (или по крайней мере достаточно резко ограниченный в своих проявлениях) спектр ракурсов и монтажных фигур! В реальности ракурсы как таковые образуют бесконечные повторы. То же касается приемов монтажа. И лишь привязка к сюжетам не позволяет нам резко и отчетливо увидеть эту просто-таки тотальную зацикленность вновь и вновь используемых в анимации одних и тех же приемов. Но как мы знаем, цикл – один из самых кардинальных способов остановки времени. Не из-за этого ли время в анимации замедляет свой бег и останавливается?

Связь с архетипом неуничтожимости персонажа. Походка (точнее, характер движения персонажа, его кинетика) и особенно выражение лица – главные маркеры восприятия анимационного персонажа. Как мы выяснили, анимационный персонаж благодаря весьма разветвленной системе неизбежно вводимых повторов непрерывно очищается в нашем восприятии от течения времени. Видимо, именно поэтому мы бессознательно воспринимаем персонажа анимации как не «запятнанного» временем – он обретает статус вечного, бессмертного, неизменяемого в своей сути существа. Очевидно отсюда и проистекает общий для всей области анимации архетип неуничтожимости персонажа. Бессмертен и неизменяем Микки Маус и Чебурашка, Винни Пух и Пиф, Корто Малтес и Рахан. Принципиальной ошибкой был выпуск фильма с постаревшими «Бременскими музыкантами»

– думаю, именно нарушение одного из важнейших анимационных архетипов обрекло картину на зрительский провал.

Возможные психологические истоки остановки времени в анимации. Если признать, что человек обладает неизменной и вечной сущностью, то в парадигме «тело-душа» персонаж анимации является условным образом души, анимы. А в парадигме «тело-душа-дух» он принимает на себя также и свойства духа. Но дух – вне времени и пространства. Еще Фрейд говорил, что мы лишь условно числим топосом сознания головной мозг, на самом деле там (он указывал на голову) нет ни пространства, ни времени.

Похоже, что анимация вновь и вновь возвращает нам бессознательное ощущение себя бессмертным существом, находящимся вне временного потока. Возможно, в этом таится главная причина описанных выше феноменов исчезновения времени.

Пожалуй, можно заметить прямую связь между уровнем сознания творца, стоящего за продуктом, и ощущением течения времени, вложенным в него, а именно: чем выше уровень сознания, чем более духовен продукт, тем меньше в нем маркеров течения времени. Или кратко: больше духа – меньше времени. Показательно, что приходы великих пророков (Будда, Иисус, Мухаммад и др.) «впрыскивают» в наш мир столь много духовности, что она практически отменяет время. Видимо, именно это и приводит к необходимости введения новой системы отсчета – возникает новое летоисчисление.

Можно также сделать осторожный вывод о том, что чем выше духовный уровень творца и его концентрация на чисто духовной проблематике, тем кардинальнее в его фильмах остановка времени и тем меньше его интересует сюжет как череда событий (например, фильмы Джона и Джеймса Уитни или Нормана Мак-Ларена, исключая его «Соседей»). В этом случае классическое повествование, история, наррация резко ослабляется либо исчезает вовсе. Сознание подобного уровня существует, скорее, в вечности, чем во времени, выражая себя в виде свободно текущего потока. «Зеркало» Андрея Тарковского, «Бессмертная» Алена Робб-Грие, «Сны» Акиры Куросавы вряд ли случайно тяготеют к форме свободного, уже почти ничем внешним не стесненного потока сознания.

ВЕЧНОСТЬ КАК СОВПАДЕНИЕ БИОРИТМОВ ЧЕЛОВЕКА И СРЕДЫ. Итак, «время» (точнее, «череда событий») важны для нас как внешний аналог и подтверждение нашей психической активности, нашего «я жив!»

Уровень (или «темпоритм») психической активности) может меняться. Когда он совпадает с некими базовыми внешними маркерами (например, с ритмом сезонных изменений в природе), согласно принципу относительности мы перестаём замечать наше рассогласование наше взаимное смещение. «Скорость» (или, может быть, биоритмика?) человека и окружающей его среды уравнивается – и мы оказываемся в «вечности». Главный принцип этой вечности – цикличность, движение по замкнутому кругу. Оно лежит в основе всех традиционных культур, повсеместно опирающихся на селян, тесно вовлеченных в годовой кругооборот природы. Традиционная культура – это всегда цикл. Она является наиболее устойчивой формой культуры на планете.

При выпадении из традиции, из цикла, возникает ощущение рассогласования, дисгармонии. Не оно ли и порождает ощущение течения времени?

На Востоке в странах с развитой медитативной культурой это рассогласование регулируется с помощью духовных практик, замедляющих либо ускоряющих маховик психической активности. На Западе эти процессы переносятся в область бессознательной деятельности, например, в интересующую нас область творчества и создания художественных феноменов.

Например, распад традиционной культуры в Европе и России на рубеже 19–20 веков породил всплеск психической активности как попытку погасить возникшее рассогласование.

Ускоренное движение в раннем кино можно рассматривать и как позитивный показатель резкого скачка психической активности, и как резко негативную попытку перескочить, быстренько промотать это время, переставшее быть удобным для жизни. Аналог последнему процессу – 1-я Мировая война как «монтажная вырезка», в которую попали сотни тысяч людей.

Безмонтажный план в кино можно рассматривать как длящийся миг гармонии, соития, полного совпадения в ритмах со средой. Но это и есть «вечность». А монтажный стык – фигура бессознательности (наподобие обморока или сна без сновидений), выпадения из жизни, лакуны как отрицания и выключения (части) жизненного потока, прекращения психической активности. Не ее ли последующее возобновление мы и называем «ощущением времени»? Но тогда безмонтажность первых компьютерных фильмов свидетельствует о проявлении здесь модели психики, не знающей лакун и выпадов восприятия – т. е. находящейся в вечном движении.

Монтажное кино по сути – это нескончаемая череда лакун, «обмороков», проигрыш перед непрерывным потоком восприятий. Это крайне выгодная модель конструирования виртуальной реальности для идеологизированных тоталитарных систем – всё нежелательное легко изымается вырезкой и остается за кадром. Остающееся в кадре на самом деле является виртуальной реальностью, рядом прыжков из фрагмента в фрагмент, каждый из которых – вне времени. И лишь приблизительность нашего восприятия и его покладистость позволяет нам не замечать этого вневременного зияния, не замечать лакуны, и тем самым создавать иллюзорный образ непрерывного временного потока, потока дискретных впечатлений как слитного и текучего, (псевдо)естественного «потока жизни».

ВНУТРЕННЯЯ ПЕРСПЕКТИВА. Важную роль также играет внутренняя временная перспектива. Если, к примеру, человек мыслит себя единым с Брахмой, Буддой, Иисусом или Аллахом, то его сознание простирается далеко за рамки его исторического времени, охватывая собою тысячи лет и «вечнеет», эфемериды современности мало затрагивают его. Но если отсчет ведется от вчера явившихся однодневок социальной моды, то время, разумеется, несется с угрожающей быстротой.

АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ПРИРОДНЫХ МАРКЕРОВ ВРЕМЕНИ. Следует заметить, что все природные маркеры течения времени амбивалентны, из них – в силу их повторяемости и цикличности – вовсе не следует однозначно модель времени, равномерно текущего из прошлого в будущее. Даты важны лишь для царских хроник (еще бы, ведь из них следует факт преемственности наследования царской власти). Человек же тысячелетиями живет в круговороте циклического, т. е. вечного времени. Вновь и вновь повторяющийся природный цикл – вот его календарь, не предусматривающий никаких сдвигов и изменений. Поэтому для одних эти маркеры служат опорой для ощущения себя в быстротекущем потоке изменений, а для других – в неизменном потоке вечности. В этом и выражается субъективизм понятия «время».

Краткий итог. Перечислим еще раз те позиции, в качестве гипотезы намеченные нами (разумеется, эскизно и неполно), благодаря которым время в анимации склонно останавливаться и исчезать, уступая место ощущению вечности:

– обедненность зрительного поля природными маркерами течения времени (смена времен года, суточные изменения освещенности, прежде всего закаты и восходы солнца и луны, приливы и отливы, движение звёзд и теней в течение дня; процессы гниения, брожения, разложения; процессы старения живых существ и предметов);

– использование метафорических, чисто условных, конвенциональных маркеров (таких как движение стрелок на циферблате часов или неестественно быстрый закат/восход), лишь обозначающих течение времени, но не несущих его в себе;

– «эффект куклы»;

– дискретация длительных процессов, уничтожающая ощущение их реальной протяженности;

– ускорение природных процессов, воспринимаемое как художественный прием, как авторский волюнтаризм;

– условность воссоздания пространства;

– зацикленность сюжета, событий, движений, действий, слов – своеобразная эхолалия и эхопраксия;

– цикличность схем походки, бега, полета птиц, прыжков насекомых, изгибов тел рыб и т. п.

– «циклическая», резко ограниченная мимика, использующая кластер из сочетаний 10-ти фундаментальных эмоций;

– постоянное использование достаточно ограниченного набора ракурсов и монтажных фигур.

Всё это подводит анимацию как эстетическую и технологическую систему к неизбежному зацикливанию, шаблонизации, мультиплицированности (и здесь суть дела очень точно выражает общепринятый термин «мультипликация»), бесконечным самоповторам и самоклонированию.

Все эти качества анимации придают ей особый аспект: ослабление и исчезновение природных маркеров течения времени дает возможность более ясно восчувствовать вечность, неизменность, нетленность нашей истинной природы. И это вполне естественно – ведь в своем пределе анимация вновь и вновь отсылает к тому, что скрыто на предельной глубине колодца наших душ.

M.А. Нестерова, К.А. Спицына

Стиль «стимпанк» в эстетических образах Хаяо Миядзаки

Каждый анимационный фильм японского мультипликатора Хаяо Миядзаки представляет собой особый мир, наполненный яркими по своей выразительности и смысловому содержанию образами. Эти фильмы отражают понимание целостности мироздания, присущее не только автору, но и всей традиционной японской культуре.

В ряду многих анимационных фильмов X. Миядзаки, заслуживших мировое признание, выделяются «Небесный замок Лапута» (1986) и «Шагающий замок Хаула» (2004), для которых характерна стилистика «стимпанка».

«Стимпанк», зародившейся в 80-е годы XX века на базе эстетических образов викторианской Англии и художественных принципах эклектики, распространяется в современном визуальном искусстве, в том числе и анимации, как стилистика направления фантастики, моделирующая альтернативный вариант развития человечества, при котором были в совершенстве освоены технология паровых машин и механика.

Стиль «стимпанк» играет большую роль в формировании образов героев, среды действия и построения сюжета этих фильмов X. Миядзаки. «Стимпанк» становится эстетическим инструментом раскрытия тем, которые являются ведущими для работ X. Миядзаки, начиная с раннего периода творчества: экология и проблемы развития цивилизации, добро и зло, война и мир, взаимоотношения прошлого и будущего, детство и взросление. В этом заключается суть послания-предупреждения, с которым обращается X. Миядзаки в своих работах, говоря художественными средствами об опасности всеобщего уничтожения, апокалипсиса и необходимости бережного отношения к жизни и природе.

Место действия фильмов «Небесный замок Лапута» и «Шагающий замок Хаула» не имеет четкой географической привязанности и временного определения, образы главных персонажей альтернативны исторической действительности. Однако, благодаря используемой X. Миядзаки стилистики «стимпанка», в эстетическом образе фильма ясно прослеживается ассоциация с викторианской Европой второй половины XIX века.

Напомним, что викторианская эра характеризовалась синтезом мировоззрения аристократического и буржуазного слоев общества. Она соединила прагматически ориентированную предпринимательскую идеологию с ценностями либерализма, свободы, терпимости, гуманизма, протестантские этические добродетели (умеренность, бережливость, воздержание, скромность и пр.) с аристократическими романтическими идеалами бескорыстия, рыцарства и служения обществу, сформированными еще в средние века. Это был период «романтического» капитализма, эпоха «самодовольного оптимизма», когда Англия признавалась «мастерской мира» и вызывала восхищение нарастающей индустриализацией.

Концепция «стимпанка» в упомянутых выше анимационных фильмах проявляется в эстетических образах, созданных X. Миядзаки, которые представляют собой модель мира, содержащую предупреждающие человечество тревожные сигналы. С одной стороны, в фильмах романтизируются характерные черты, присущие эпохе промышленной революции в Англии второй половины XIX века, а с другой – расставляются акценты на потенциальной опасности, которую несет в себе технической прогресс.

Отличительные черты стиля «стимпанк» в этих анимационных фильмах представлены интенсивно развивающейся промышленной городской средой, «викторианскими» образами героев и укладом их жизни, использованием фантастических видов техники, часто основанной на паровых технологиях, специфическим сочетанием реальности и вымысла. Назревающая конфронтация человека, техники и природы подчеркивается комбинированием контрастных сцен индустриального городского пейзажа, жестоких битв и идиллической естественности природы. Агрессивность техногенного общества, несущего разрушения, усиливается в фильмах технической гигантоманией: огромные аэродинамические аппараты, трансконтинентальные дирижабли, гигантские роботы, чудовищного вида механизмы. Деструктивность общества подчеркивается образами и действиями персонажей (например, Муска), движимых гневом, тщеславием, алчностью и завистью.

Стилистика «стимпанка» выбрана X. Миядзаки в качестве художественно-эстетической основы образов анимационных фильмов именно для того, чтобы усилить контраст взаимосвязи вечной, первозданной красоты природы и технологий, несущих гибель цивилизации, изобразить общество, которое оказалось на краю нравственной и экологической пропасти, утратив целостность восприятия мира.

В анимационной ленте «Небесный замок Лапута» прослеживаются многие характерные черты эстетики «стимпанка», которые подчеркивают значение пространственно-временного деления действия и смыслового наполнения сюжета. В данном случае концепция «стимпанка» выступает как активный протест против техногенного общества.

Важен в этом смысле образ замка-острова Лапута, соединивший в себе черты прошлого, настоящего и будущего. Индустриальное «стимпанковское» прошлое острова-замка Лапута изображается в начале фильма в отдельных рисунках – вставках. В самом фильме Лапута – парящий над облаками остров-замок, ставший образом исчезнувшей цивилизации, безлюдного мира, свидетельством остатков высокотехнологичного общества, в котором в ходе развития был утрачен баланс между экологией и технологией. Остров состоит из двух частей: нижняя темная сфера – хранилище невероятных технологий и верхняя – живой лес и парк. Символично то, что в конце фильма технологическая пристройка погибает, а остается только первозданность, которая возносится высоко в небо, как можно дальше от бессмысленных разрушений и погони за выгодой.

Корни, тянущиеся от острова-замка Лапута вниз, как бы проводят связь с тем, что когда-то было пережито на Лапута, но еще является реалией для других, чья повседневность – индустриальный мир. Например, для Пазу. Этот мир представлен в фильме с использованием такого характерного «стимпанковс-кого» элемента, как огромный шахтерский город: фабричные трубы, многоуровневые железнодорожные развязки, грязное зловещее подземелье и заброшенные угольные шахты, пасмурное небо грязно-серого цвета, смог, узкие улочки, механизмы, покрытые маслом и сажей, которые извергают дым, пар, искры, грохочут, лязгают, свистят и взрываются.

События анимационного фильма «Шагающий замок Хаула» погружают в тот мир и в то время, когда общество уже давно освоилось с паровыми технологиями, используемыми наряду с магией и чудесами. Для того мира также характерны черты, присущие эстетике «стимпанка»: атмосфера шумной жизни,

с характерным для эпохи фабричного строительства городским пейзажем и резким социальным расслоением, джентльмены в цилиндрах и дамы в кринолинах, разъезжающие в паромобилях или передвигающиеся с помощью летательных аппаратов-повозок.

Замок Хаула – один из главных образов фильма, выполненный в стилистике «стимпанка». Замок представляет собой движимое паром фантастическое сооружение из листового металла медно-бронзового цвета с огромными заклепками, кусочками дерева, подчеркнуто неуклюжими конструкциями и рычагами. Замок, шумно поскрипывая и позвякивая, передвигается, торжественно переставляя свои ноги-опоры, то быстрее, то медленнее, иногда делая остановки.

Образ замка в фильме может быть трактован как модель мира, являющегося частицей большого космоса, который допускает взаимопроницаемость, отражающую универсальный закон соединения разнородных элементов – живое и неживое, неизменное и изменчивое, – во взаимодействии достигающих равновесия.

Нечеткий интерьер замка, его обитатели, дверь, открывающая выход в разные пространства, – все это представляет собой переплетение различных пластов, смещение реального и нереального, трансформацию прошлого, настоящего и будущего в континиум жизни и опыта.