Человек. Образ и сущность 2013. Гуманитарные аспекты. Языки меняющегося мира: Контакты и конфликты

Социальное непонимание – это не только экономическая, классовая проблема, но и проблема языковая. При этом заимствования из иностранных языков далеко не всегда соответствуют адекватности смысла слов. Например, шопинг в российском смысловом контексте может восприниматься крайне упрощенно – как «покупка». При этом может опускаться многообразие смысла американской трактовки «шопинга». Шопинг – это, во-первых, «виндоу-шопинг» (window-shopping), обозрение возможностей выгодной покупки или нескольких покупок. Далее «шопинг» – это процесс, связанный с обстоятельствами: выгодной закупки товаров в определенной ситуации – рождественской распродажи, распродажи, связанной с закрытием торгового предприятия, ежегодной распродажи в связи с необходимостью освобождения складских помещений для избежания чрезмерных налогообложений и т.д.

Таким образом, освоение звуковых сочетаний слова не означает освоение сопровождающих аспектов смысла. Это значит, что взаимодействие языков как заимствование слов не влечет за собой трансфера точных смыслов. Слова, их звуковая особенность начинают нести иной смысл. Так что же, прав китайский мудрец Люй Бувэй, автор философского сборника «Весны и осени господина Люя», который утверждал, что «слова – лишь оболочка смысла. Глупо изучать оболочку, пренебрегая ее содержанием»[38 - См.: Мудрость Древнего Китая. – СПб., 2008. – С. 208.]. Интенсификация процессов глобализации и связанные с ними миграционные процессы превращают языковую «экструзию» в массовое явление. Масштаб «экструзии», т.е. упрощения и вытеснения родного языка, а значит, и культуры из повседневной жизни, определяется самосознанием общества, осмысленным стремлением к духовному совершенствованию и самосохранению.

Духовную легитимизацию процессам «экструзии» дает философия космополитизма. Философия космополитизма чеканит понятие «гражданин мира». Именно «гражданин мира» испытывает реальную потребность в универсальном языке.

Гражданин мира не может овладеть языками всех народов, он вынужден выбирать, и его предпочтением должен пользоваться наиболее массовый язык, позволяющий гражданину мира иметь удобства языковой коммуникации одновременно в максимальном количестве стран.

Возникает вопрос: как соотносится современный космополитизм с космополитизмом историческим?

Эту проблему поднимает Тарик Джазиль[39 - См.: Jazeel T. Spatializing diffenence beyond cosmopolitanism: Rethinking planetary futures. // Theory, culture a. soc. – Cleveland, 2008. – Vol. 28, N 5. – P. 75–97.], преподаватель гуманитарной географии в Университете Шеффилда (Англия).

Способность подняться над локальными особенностями региона, выходить за его ограничительные пределы культивировалась уже философами начиная с III в. до н.э. Речь идет прежде всего о философии стоиков.

Космополитизм, его корни можно относить и к пифагорейской вере в гармонию космоса, которая опосредует общее понимание ценностей жизни, пропорциональности, порядка и единства правил бытия для всех народов. С этой точки зрения трудно признать адекватными идеологически ограниченные формы космополитизма – такие, как христианский, буржуазный, пролетарский, феминистский, экологический и т.д., о которых пишет Дэвид Харвей[40 - См.: Harvey D. Cosmopolitanism and the geographies of freedom. – N.Y., 2009. – P. 17–36.].

Центральный момент, считает Тарик Джазиль, состоит в том, что все люди, несмотря на их культурные, национальные и иные особенности, принадлежат или могут принадлежать к единой универсальной общности человеческих существ. Если это так, то именно эту общность и следует культивировать. Это можно считать в известном смысле практической реализацией идеи вечного мира, высказанной Кантом в XVIII в. Космополитизм в такой трактовке – это синоним совместной жизни. Однако современное многообразие подходов к космополитизму является показателем неопределенности, колебаний «вверх» и «вниз», «за» и «против». Дело в том, что современный космополитизм – это преимущественно продукт европейского самосознания, и он несет на себе печать колониального господства европейских стран.

В связи с этим Шелдон Поллок и его соавторы отмечают, что нужно прояснить две вещи. Во-первых, насколько радикально мы можем переписать историю космополитизма и как драматично мы можем перерисовать его карту, если мы готовы мыслить за пределами границ европейской интеллектуальной истории. И во-вторых, насколько многообразны возможности практик, которые допускают альтернативные формы теоретизирования[41 - См.: Cosmopolitanism / Pollock Sh., Bhabha H., Breckenridge C., Chakrabarty D. // Cosmopolitanism / Ed. Breckenridge C. et al. – Durham, 2002. – P. 1–14.].

Тарик Джазиль предлагает выйти за пределы европейской концептуальной тени космополитизма. Он даже считает, что универсальная позиция Канта определялась условиями европейской территориальной и расовой географии. Это, конечно, сомнительно, но верно то, что современный теоретический космополитизм не должен быть связан с узкой территориальной и расовой географией. Он может рассматриваться в контексте пробудившейся планетарной географии, и тогда в нем планетарное географическое воображение будет доминировать над местечковостью nation-state. Европейский космополитизм, конечно, исторически несет в себе колониальный дух, и от него трудно отделаться. Однако современные процессы требуют новых подходов. Джазиль отмечает, что попытку теоретического преодоления имперского комплекса космополитизма предпринял Пол Гилрой[42 - См.: Gilroy P. After empire: Multiculture or postcolonial melancholia. – L., 2004. – 200 p.]. Он предлагает идти путем «космополитизма снизу», как выражения желания «мирового гражданства» и «планетарного устремления», возникающего в процессе интенсивного совместного проживания и охватывающего синхронизацию различий. Наряду с этой тенденцией возникает настойчивое стремление утвердить новый тип космополитизма «сверху».

Тарик Джазиль считает, что этот космополитизм не является географически невинным. На деле он привязан к имперскому комплексу «Аполлона». Фотография Земли с космического корабля «Аполлон» в 1972 г. – это новый взгляд на Землю. Он стал эмблемой нового планетарного сознания. Планета – это то, что объединяет все человечество как геообщее для всех[43 - См.: Jazeel T. Spatializing diffenence beyond cosmopolitanism: Rethinking planetary futures. // Theory, culture a. soc. – Cleveland, 2008. – Vol. 28, N 5. – P. 79–80.]. Иными словами, Землю нельзя считать принадлежащей народам, исторически освоившим свои территории. Земля – это нечто геообщее. Но как духовно «освободить» народы от чувства Родины и утвердить это представление в качестве истины? Это возможно лишь путем сакрализации аполлонического взгляда. Косгроув[44 - Cosgrove D. Apollo’s eye: A cartographic genealogy of the Earth in the western imaginations. – Baltimore, 2001. – XIV, 349 p.] определяет аполлонический взгляд как индивидуализированный божественный взгляд из единственной перспективы, включающей восхождение от земной сферы к горизонтам планет и звезд.

Универсализму космополитизма таким образом придается характер сакральности. При этом понятие всечеловечества представляется выражением идеологии либерального планетарного сознания, а космополитизм превращается в стратегему, в либеральную миссию, которая по логике вещей оказывается, как ни странно, этноцентричной и имперской. В связи с этим Тарик Джазиль отмечает, что, выступая в сенате в ходе дебатов о создании NASA, Линдон Джонсон характеризовал геополитический вызов исследований космоса в терминах имперских амбиций.

Закономерно возникает вопрос: как расшифровывается понятие всечеловечества и каким образом в этом понятии происходит трансформация культурных и языковых различий народов? Либеральная миссия универсального освобождения человечества как единственно рациональная обретает этноцентрический и имперский смысл, предполагающий признание легитимности других голосов лишь в том случае, если они высказываются языком, отрицающим свою культурную суверенность. Денис Косгроув выразил следующим образом эту классическую постколониальную позицию: Европа и Северная Америка использовали рационалистические и геометрические языковые проекции, которые позволили им доминировать в мире и представлять их как нейтральные и не вызывающие подозрений.

Представление о «космосе» как совершенстве математических отношений или идеальных рациональных образов трудно совместить с идеями культурной толерантности. Механизмы сохранения культурных и языковых различий вступают таким образом в противоречие с аполлоническим космополитизмом.

Но с другой стороны, и признание космополитизма на бытовом уровне, в системе повседневных отношений может иметь своим следствием неограниченное гостеприимство, которое порождает вульгарные последствия как для культуры, так и для родного языка.

В условиях культурного и языкового многообразия упор на непродуманном языке единого мира, который распространяет абстрактные категории мышления, работает как рейсфедер картографа, расчерчивающего и измеряющего глобальное пространство и подвергающего универсализации частные и локальные понятия Земли, подавляя своеобразие «мы»[45 - Jazeel T. Spatializing diffenence beyond cosmopolitanism: Rethinking planetary futures // Theory, culture a. soc. – Cleveland, 2008. – Vol. 28, N 5. – P. 87.]. Как отмечает Д. Спивак, «изменение остается неизвлеченным из нас»[46 - Ibid. – P. 88.]. Планетарность должна толковаться как глубокое понимание стратегии изучения планетарных различий, которые предлагают путь изучения других миров, для признания которых воображение космополитизма оказывается не подготовленным. Как я могу знать различия, если в моей собственной терминологии знание другого непредписывается?

Это прежде всего касается языка философии. Тарик Джазиль ставит вопрос: как можно совмещать аполлонический язык с его требованиями универсальности и рациональности с анимизмом аборигенов? Буддистское толкование отсутствия самости или мистицизм суфиев нельзя уложить в абстракции аполлонического языка. Но какой язык необходим, чтобы верно схватить уникальность этих философских представлений? Чтобы критически писать о буддистском толковании отсутствия человеческого «я», необходимо принять на веру исходный онтологический пункт картезианского и либерального представления о реальности атомизированного и рационального self. Оставаясь в границах философского языка, разделяющего «природу и культуру», «субъектов и объектов», невозможно понять онтологическую реальность буддизма, где «не-субъект» неотделим от метафизического универсума, состоящего из энергии. Более того, такие другие миры могут в равной степени утверждать свои собственные универсалии, которые могут радикально дестабилизировать приоритет западного космополитизма. В этом смысле, считает Тарик Джазиль, невежество относительно своеобразия других культур – это ключевое требование планетарности, а невежество космополитизма – это шаг в направлении утверждения необходимости одинаковости образов жизни для всех народов современного мира[47 - См.: Jazeel T. Spatializing diffenence beyond cosmopolitanism: Rethinking planetary futures // Theory, culture a. soc. – Cleveland, 2008. – Vol. 28, N 5. – P. 89.]. Аполлонический взгляд космополитизма предопределяет выбор того «удобного» языка, который можно было бы представить в качестве языка всего человечества. Потенциально такой язык уже существует. Это – английский язык. Такой выбор, естественно, сразу же оживляет имперские комплексы.

На самом деле, если английский язык признается как общий язык науки и культуры, то носители этого языка от рождения имплицитно получают статус учителей других народов. И естественно, учителей не только английского языка. Они завоевывают и стараются сохранять ведущие позиции в научных журналах, в преподавательской деятельности, в издательской деятельности. Планетарный статус языка прокладывает путь культурной гегемонии в мире. Это новый лик имперского сознания.

С точки социальной психологии возникает языковое разделение на специфические этносоциальные классы – высшие и низшие. Для низших классов создается упрощенный язык повседневного общения, имеющий упрощенный лексикон и соответствующие правила грамматики. Таким образом сам язык становится механизмом социальной «экструзии». Масса попадает в разряд «низших» классов не по этническому или расовому признакам, а в силу примитивности своих языковых качеств. Человек, находящийся в примитивных языковых границах, не может «перепрыгивать» через культурные барьеры. Так «справедливо» утверждается социальная несправедливость.

7. Язык «философии паутины»

Процессы языковой «экструзии» влекут за собой глобальные культурные изменения. Они затрагивают цивилизационные функции языка. Как известно, Мартин Хайдеггер сформулировал фундаментальный тезис: Язык – Дом Бытия. Функция языка как Дома Бытия определяется реальностью иерархии смыслов, выраженных в словах – от НИЧТО до АБСОЛЮТА. С позиций духовной иерархии слово – это категория, выражающая реальность заботы человека о смысле существования перед лицом его конечности. Смысл представляется реализованным, если в конечности существования получает реализацию бесконечность смысла. Человек – творец бесконечности смысла своей экзистенции, выраженной в определенных словах. Вместе с тем язык – духовное лицо народа. В родном языке фиксируются нравственные ценности, исторически сформированная рациональность в форме традиций здравого смысла и эстетика культурного творчества.

В родном языке выражается доступная массовому сознанию истина абсолютного, ради которого живет и трудится человек, а в критических ситуациях жертвует собой ради спасения сакральных ценностей. Аполлоническая рационализация, как универсальная истина, ставит под сомнение сакральные смыслы языков современного мира. Как представляется, в современной ситуации более продуктивной может быть признана не смысловая, а технологическая общность современного социального сознания, и это требует коренного переосмысления принципов традиционной философии. Такую технологическую общность считают возможным философски легитимизировать Александр Моннин и Гарри Гальпин (Институт исследований и инноваций, Париж) путем признания реальности философии паутины (Philosophy of the Web).

Термин «философия паутины» (Philosophy of the Web) впервые был применен Гальпином в 2008 г.[48 - Halpin H. Philosophical engineering: Towards a philosophy of the Web // APA newsletter on philosophy and computers. – Boston (Mass.), 2008. – Vol. 7, N 2. – P. 5–11.], а его ключевое значение было расшифровано Моннином в 2009 г.[49 - Monnin A. Artifactualization: Introducing a new concept // Proceedings of Interface09, 1

National symposium on humanities and technology. – Southampton, 2009. – 12 p.]

Моннин в 2010 г. организовал по этой проблеме симпозиум в Сорбонне.

В 2012 г. Гарри Гальпин и Александр Моннин выступили в качестве приглашенных редакторов (guest editors) специального выпуска, посвященного «философии паутины», и опубликовали совместную статью с обоснованием своих позиций[50 - См.: Monnin A., Halpin H. Toward a philosophy of the Web: Foundations a. open problems // Metaphilosophy. – Oxford, 2012. – Vol. 43, N 4. – P. 361–379.]. «Паутина», считают А. Моннин и Г. Гальпин, имеет объединяющие ее архитектуру принципы. И это оправдывает существование «философии паутины». Рождение этих принципов подготовлено развитием информационных технологий. Широко признанный изобретатель «паутины» Тим Бернерс Ли развивал идеи относительно центральной роли единого индикатора ресурса (URJ – Uniform Resource Identifires). Универсальная система обозначения и является центральной темой «философии паутины». С помощью такого индикатора, как http://www.example.org/, можно обозначать все, и поэтому можно говорить о существовании объединяющего принципа архитектуры «паутины». Поскольку эта архитектура имеет дело с проблемами наименования и значения, она прокладывает путь к реальности «философии паутины». При этом «философия паутины» отличается качественно от традиционной философии языка[51 - См.: Ibid. – P. 363.].

«Философия паутины» в качестве своего предмета имеет реальный универсум и обладает методом универсального обозначения всех явлений, которые составляют пространство этого универсума. Язык является лишь одним из аспектов этого универсума.

Против «философии паутины» выдвигается аргумент, согласно которому технология не может быть основанием философии. Если может, то тогда следует допустить «философию» любой другой технологии. Почему не может возникнуть «философия стиральной машины» или, скажем, «философия уборки кукурузы»? Отвечая на эти возражения, Г. Гальпин и А. Моннин подчеркивают тот факт, что, в отличие от частных технологий, технология «паутины» универсальна и создает возможность для всех иметь доступ ко всему. Иными словами, она создает специфический универсум.

Если рождается универсум и если мы признаем его реальность, то тогда следует признать и вполне легитимным рождение качественно новой философии, определяющей осмысленное к нему отношение.

«Паутина», как новая реальность, видоизменяет понятия традиционной философии. Они обретают новое существование в качестве технических артефактов: объекты превращаются в ресурсы, собственные имена – в единые индикаторы, онтология бытия – в семантические онтологии «паутины»[52 - Monnin A., Halpin H. Toward a philosophy of the Web: Foundations a. open problems // Metaphilosophy. – Oxford, 2012. – Vol. 43, N 4. – P. 374.]. Это превращение философских концептов не остается без последствий для смысла понятий, которые были вырваны из их прежнего нормального контекста. Язык «философии паутины» обретает свой специфический смысл только внутри того универсума, к которому он относится. Для него уже не существует иной универсум, с которым имеет дело традиционная философия. Что же практически дает нам «философия паутины»?

Можно ли считать «паутину» расширенным самостоятельным разумом или необходимо следовать возникшему на ранней стадии Интернета представлению, согласно которому машины скорее увеличивают, нежели замещают интеллектуальность человека? В этом контексте Александр Моннин и Гарри Гальпин ставят «наводящий» вопрос: философствуем ли мы сегодня так, как и в прошлом, с тем же предметом и в том же стиле? Есть ли смысл находиться внутри установленных традиций, таких как феноменология или аналитическая философия, если их собственные понятия пересекают свои границы, используя язык, только поверхностно кажущийся идентичным традиционному языку? «Философия паутины» придает всем этим вопросам свой уточняющий смысл и свое уточняющее значение, которые должны отразить происходящий качественный сдвиг в сознании общества и в толковании философских категорий.

В конечном счете, считают авторы, «философия паутины» только начинает свое движение. Философская инженерия позволит философам расширить применение категорий, используя их в оценке не только человеческих, но и нечеловеческих существ как технических артефактов, которые стали регулярными составляющими нашего мира[53 - Monnin A., Halpin H. Toward a philosophy of the Web: Foundations a. open problems // Metaphilosophy. – Oxford, 2012. – Vol. 43, N 4. – P. 376.].

Это – принципиальное замечание, определяющее коренное изменение отношения к иерархии смыслов.

Рождение нового специфического универсума свидетельствует о том, что мир изменился. В изменившемся мире изменяются иерархия смысла и его язык. Теперь его опорой оказываются не прежние канонические понятия, а совершенно новые, отличающиеся от прежних.

Это представление безусловно отражает завершение процесса деконструкции культуры. Культура обретала свою архитектонику на основе языка философии как канала перевода хаотичного сознания общества в упорядоченное состояние, совпадающее с цивилизационной истиной как истиной знания, справедливости и красоты.

Универсум «паутины» осуществляет превращение языка философии в составляющую технологического процесса, в котором происходит «испарение» объективного смысла философской онтологии. Сознание общества, утрачивая упорядочивающие ориентиры философской онтологии, становится сугубо «инструментальным». Сущность культуры, как выраженной через посредство идей истины цивилизационной жизни, формировала тенденцию удержания гармонии человеческих отношений. Соответственно, слово, несущее эти идеи, становилось основанием культа подлинного знания.

Уже в философии Платона отчетливо проявилась эта тенденция формирования культа подлинного знания. Подлинное знание относится к адекватной жизненной ориентации человека в Универсуме Вселенной. Это знание и дает философия, определяющая онтологию Бытия через посредство мира идей. Мир идей, к которым приобщалась душа человека, – это идеальный мир, при постижении которой происходило нравственное и эстетическое возвышение человека.

Это – формы высшего качества – идеи справедливости, истины самой по себе, доброго, благого, прекрасного. Это такие понятия рассудка, как равенство, тождество, различия, покой, движение, способные синтезировать многообразие реальности.

Это – идеи природных и человеческих явлений, процессов и отношений, т.е. подлинное познание отвечает требованиям объективной и нравственной истины.

Поскольку постижение сущности Универсума Вселенной открывает перед человеком угрожающие и кажущиеся неизбежными перспективы, возникает психологическая тенденция к интеллектуальному и культурному самоотгораживанию от Универсума Вселенной, открытию иного, более комфортного. Иной универсум и может восприниматься как универсум «паутины», универсум, созданный самим человеком, оставляющий «за скобками» неразрешенные проблемы реального универсума и переводящий на свой специфический язык эпистемологические проблемы, возникающие в процессе постижения сущности реального универсума.

«Философия паутины» отражает этот сдвиг. Она играет роль легитимации технологической переинтерпретации несущих языковых конструкций, создавая видимость того, что человек просто освобождается от устаревшей онтологии и обретает новые, технически более эффективные онтологии.

«Паутина», пишут А. Моннин и Г. Гальпин, вызвала массовое концептуальное потрясение в философском царстве онтологии. Бесстрашный философ «паутины» стал склоняться к работе над именами в пределах философии языка. Обычно онтология рассматривается как область метафизики, как изучение существования объектов и фундаментальной категоризации и различений. Тогда как исследователи искусственного интеллекта придавали «онтологии» свой смысл. Примером этого стало инженерное определение Грабера: «Онтология – это спецификация концептуализации». Оно кажется бесполезным и пустым, но важно то, что оно было достаточным для того, чтобы произошло рождение инженерии онтологии.

В итоге этого сдвига от философской онтологии к онтологии инженерной философы постепенно стали терять контроль над орудиями собственного мышления, если даже они этого и не замечали. Целый ряд философов обозначили эту тенденцию, начав работать исключительно в сфере инженерии знания.

Технология начинает рассматриваться как условие «освобождения» онтологии, возникновения объектов, которые играют фундаментальную роль в толковании архитектуры «паутины». Речь идет об «очищении онтологического горизонта». Этот процесс, далекий от эпистемических процессов, открывает дверь для онтологии операций, конституирующих онтологию сущностей, которые шаг за шагом совершенствуют себя. Этот процесс ведет к новым началам, оставляя таким образом совершенно открытым вопрос о природе конечных составляющих нашего технологического космоса[54 - Monnin A., Halpin H. Toward a philosophy of the Web: Foundations a. open problems // Metaphilosophy. – Oxford, 2012. – Vol. 43, N 4. – С. 369.].

Иными словами, мы уже не ставим перед собой ключевой вопрос традиционной философии «Что это?». Мы лишь следуем технологии процесса, дающего определенный результат.

Очищение онтологического горизонта не может не вести к эрозии констант нравственных и исторических смыслов. Естественно возникает вопрос: к каким личностным и социальным последствиям может привести утверждение новой онтологии, свободной от традиционных философских представлений?

Очевидно, что речь идет о формировании смысловых управленческих механизмов, предназначенных для социума, которые в своей сущности совпадают с механизмами управления растительным и животным миром. Это – проблема элиминации смыслового духовного компонента в общественной жизни. Соответственно, должна измениться и функция слова в определении смысла жизни человека. Слово должно выполнять инженерно-технологические функции. В связи с этим следует отметить, что создание «философии паутины» сразу же породило дискуссию, в которой приняли участие известные специалисты в области информационной науки, такие как Бернерс-Ли и Патрик Хэйес. Бернерс-Ли считает вполне правомерным очищение онтологического горизонта. Он пришел к выводу, что семантика «паутины» может быть отнесена к любому явлению, в том числе к человеку, корпорациям и книжным полкам – все они становятся просто ресурсом. Инженеры, утверждал он, решают, как должна работать семантика «паутины»[55 - См.: Bernes-Lee T., Fielding R., Massinter L. Uniform resource identifier (URI): Generic syntax. – Mode of access: https://tools.ietf.org/html/rfc3986], и эти решения должны определять связи между исторически возникшими толкованиями явлений и тем, как определяется их идентичность в «паутине». Иными словами, философские категории в «паутине» могут изменять свой ценностный смысл, превращаясь из носителей высоких истин в обычный «ресурс».

Патрик Хэйес, известный исследователь искусственного интеллекта, возражал Бернерсу-Ли, считая, что смысловое содержание философских категорий должно определяться только традиционно понимаемой семантикой, которую не могут изменить инженеры[56 - Monnin A., Halpin H. Toward a philosophy of the Web: Foundations a. open problems // Metaphilosophy. – Oxford, 2012. – Vol. 43, N 4. – Р. 364.].

Если инженеры определяют семантику универсума, то открывается возможность бесконечных онтологических построений в качестве продукта творческого воображения. Но одновременно исчезает единство критерия истины смысла, т.е. истины объективного знания и истины нравственного принципа.