Путешествия любви

Снимет квартиру!

Квартиру!

Мудрый уходит – дома опасно. Как лебедь оставляет осенью свой пруд, покидает он свой дом в поисках нового жилища. Успел до зимы – счастье. Опоздал – жди весны, которая похоронит белые кости. А немудрый – ищет дом.

На скамейке сидела одинокая фигура. В задумчивости человек наклеил белый лоскут на черную спину и пошел дальше. Фигура на скамейке шевельнулась и посмотрела ему вслед. Это была старая женщина с добрыми черными глазами феи, у которой четырнадцать кошек.

Молодой человек, сгорбившись, наклеивал объявление на лоб какому-то человеку с бородой и пистолетом на афишной тумбе.

– Ты не против? – сказала женщина вдруг.

Молодой человек оглянулся. Женщина на скамейке разговаривала как будто сама с собой, крутя локон на виске и качая ногой в маленьком сапожке.

– А тебе не будет тесно? – заботливо спросила женщина. – Ладно, ты ляжешь на кушетке у окна. Хорошо, что ты законопатил окна.

Бездомный человек смотрел на нее, не понимая. А потом повернулся, чтобы уйти. Его ждал гусь на своем пьедестале. Гусь знает, что делать. Может, они пойдут под мост. Всюду есть мосты.

– Пойдемте. Я сдам вам комнату! – сказала вдруг женщина. – Пойдемте, это недалеко – метро «Аэропорт».

– Здесь под землей летают самолеты? – криво усмехаясь, сказал он, не веря счастью.

– Иногда.

Они пошли по аллее – и пришли к мешку, на котором сидел гусь.

Человек покопался в кармане пальто, и достал опять ту же самую колбасу, и виновато развел руками. А старушка достала крекер – и гусь поймал его на лету, открыв клюв величиной с кошелку.

Он придержал крекер лапой, склевал его и посмотрел им вслед. По белой дорожке уходила женщина в серой шубке с черным воротником, слегка горбунья. И молодой человек с тяжелым мешком. Их было двое. Падал тихий снег.

А гусь смотрел на белую дорожку и ничего не понимал. На ней отпечатались подошвы трех людей… Третьи следы сами возникали на снегу.

Он повернул голову. Ангел с мечом так же дремал, прислонившись в воздухе к желтому фонарю, который горел в потемках, как золотая луковица.

Гусь покачал головой. Нет, не всё понятно на свете. Это то же самое, что ловить в желтой от глины воде канала мелькающих рыб.

2. Поищи море

Открылась дверь, и в комнату вошел мешок. Он с грохотом встал посреди комнаты. А затем в комнату проник и его хозяин. Он снял берет и сел на мешок, разглядывая жилище.

Четыре роскошных настольных лампы с цветными витражными стеклами стояли по углам на четырех столиках красного дерева. А с потолка на обрывке шнура свисала обычная лампочка. Портрет китайской красавицы на шелке улыбался – почти икона. Белые молочные бокалы, почти в рост человека. Подсвечники для двух свечей. Гонг. Избушка на курьих ножках из спичек. Бабочки за стеклом. Портрет какого-то старца в черной шапке. И гипсовая маска Пушкина с закрытыми глазами.

Человек посмотрел на четвертую стену. На ней висела большая черная шелковая занавесь. Три золотые рыбки с краевыми плавниками играли на черном шелке.

Молодой человек развязал мешок и достал акваланг. Оранжевый аппарат, похожий на счастье юности.

Он сидел и смотрел на золотых рыбок. А они играли и играли в черной воде. Как вдруг шторы за его спивой поползли и сомкнулись, закрывая в окнах ночь. Человек вздрогнул. Он смотрел на уток, которые вышиты на ковре. Игла, которая их вышивала, бесследно ушла из вышивки. И вот она возвращалась.

Скрипел мелкий желтый паркет. Деревянные планки прогибались, как будто кто-то невидимый шел по ним. Вспыхнула одна лампа… За ней вторая. Третья… А паркет все скрипел и скрипел. И смолк. Дверь открылась и вошла старушка с черными глазами на старом и добром лице. Она несла чай.

– Хотите в театр? – спросила она.

– Нет, – ответил молодой человек грустно. – Я хочу плавать с аквалангом.

– Я не могу сдать море, – улыбнулась женщина.

– Жаль, – ответил молодой человек.

– Я подумаю, – сказала старушка. – Может быть, я помогу вам. Не скучайте.

– Мне нравится, – широко развел руки молодой человек и спросил. – А кто это?

И он сделал волнообразный жест руками. Старушка приложила палец к губам:

– Только не трогайте ножниц! – сказала она шепотом и помахала пальцем.

Под настольной лампой на клетчатой скатерти лежали ножницы. Молодой человек встал, заложил руки за спину и склонился, разглядывая ножницы таинственно и серьезно.

А старушка вышла. И что-то шумное и пестрое блеснуло там, за дверью. Это был театр. Театр, который начинается с дверцы в стене.

Она шла по партеру. Зал был полон и гудел. На втором ряду было два пустых места. И старушка с замшевой сумочкой в руках села на одно из них.

Занавес колыхался. К женщине подбежал запыхавшийся гражданин с билетом в руке.

– Разрешите! Я не успею добежать до своего места. Рядом с вами никого нет.

– Здесь занято, – тихо сказала старушка.

Занавес поднялся…

– Кто м-о-ожет сравниться с Матильдой мое-е-ей? – запел сильный голос.

Женщина повернула голову в сторону пустого кресла:

– Ты прав, Генрих, – сказала она тихо. – Никто.

На сцене шло действие. Оно шло беззвучно.

– Скучно? – спросила старушка, глянув в сторону пустого кресла, и улыбнулась. – Ты прав, в сороковом году было лучше…

Беззвучно двигались, стояли, падали, прыгали, носили друг друга на руках, целовались актеры. Самое нелепое в театре – зрительный зал и зрители. Если бы все прыгали на сцене, никто бы не пил по ночам водку. И не грабил соседа в подворотне.

– Послушай, у нас нет моря? – спросила старушка, повернув голову в сторону пустого кресла.

Кресло как будто пожало плечами. Оно устало слушать и слегка зевало.

– Поищи! Не может быть, чтобы его не было. Обычное море, где плавают с такой оранжевой штукой… Да-да, ты прав, с аквалангом, – сказала она.

Зал разразился аплодисментами.