Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2018

Будет течь из ушей вода…
Если прыгну не в полынью,
То достанусь я воронью.
Череп, треснувшись о быки,
Разлетится на черепки,
Кости выскочат из колен,
И не будет мне перемен.

В бесконечность, в пустоту,
На карачках по мосту
Ползу, как жучка, девять дён —
Проклятый мост, как жизнь длинён.
А тот кричать уже устал.
С трудом открываются уста.
Голосом сдавленным, как во сне
Руки, ноги выкручивает мне

Саня, Саня! – меня зовет,
То утонет, то вновь всплывет.
– Сил, – кричит, – на один гребок.
Саня, Саня, спаси, браток!
Что он бьется в крутой волне?
Что он рвется ко мне, ко мне?
Темень жутче, мороз лютей,
Звал бы лучше других людей.
Скулы сводит от той возни,
Вот он, вроде, опять возник.
Вот он снова пошел ко дну:
– Братцы, это ведь я тону!..

2005

Стихотворения

Виталий Кальпиди

Кальпиди Виталий Олегович род. в 1957 г. в Челябинске. Публиковался в журналах «Урал», «Юность», «Знамя», «Литературная учеба», «Родник», «Лабиринт – Эксцентр», «Золотой век», «Воздух» и мн. др. Автор и главный редактор многотомного проекта «Антология современной уральской поэзии», составитель, издатель и оформитель более 70 книг современной уральской литературы. Создатель и редактор журнала «Несовременные записки», ответственный секретарь журнала «Уральская новь». Лауреат многих российских и международных литературных премий. Автор книг «Пласты» (1990), «Аутсайдеры-2» (1990), «Пятая книга и Вирши для А. М.» (1993), «Мерцание» (1995), «Ресницы» (1997), «Запахи стыда» (1999), «Хакер» (2001), «Контрафакт» (2007), «В раю отдыхают от бога» (2014), «Izbrannoe» (2015), «Русские сосны» (2017). Автор и идеолог проектов «ГУЛ», «Русская поэтическая речь – 2016», «Жестикуляция». Стихи переведены на 15 языков. Живёт в Челябинске.

Послесловие автора

Чтение

Альвеолы и нёбо, и в косу заплетённый язык —
вот и всё для работы.
Кафедрального воздуха – непостижимы азы.
В переплёт попадает судьба, переплёты судьбы – в переплёты

книг. Итак, дальше – чтенья пустая возня,
а в финале – самшитовый ларь примечаний.
Кавалерова бред. А Сореля казнят, —
это всё обсуждалось за чаем.

Под дождём пролежу: словно тучи тома словарей,
карасями в пруду проплывают герои-любовники.
Как бездарно в четвёртом абзаце запел соловей.
Чья-то смерть. Подозрительны все, исключая садовника.

Как невеста в слезах – рюмка водки на круглом столе,
её выпьет усталый усатый полковник,
он влюблён, он влюблён уже с лишком сто лет,
но Опискин ему это и через триста припомнит.

Спать пора, но не вам, а героям в последней главе,
муравейники букв скоро кончат своё мельтешенье.
Свет луны задрожал на странице, ах, нет – на траве,
и любовники спят – добродетельны их прегрешенья.

Вам захочется встать на ступени, где номер страниц,
уколовши стопу об иглу единицы,
и, скакнув за штакетник таких единиц,
рисковать зацепиться за угол страницы.

Как вы будете там благородны, любимы, нежны,
вы заставите плакать злодея,
вы добьётесь руки обедневшей девчонки-княжны,
и рука её в вашей руке станет – о! – холодеть, холодея.

В двух абзацах у вас народится пятнадцать детей,
старший сын, поспешив, попадёт в декабристы,
дочь с гусаром сбежит… ну, живите, живите скорей:
остаётся четыре страницы…

«В небездождливый день про муки Себастьяна…»

В небездождливый день про муки Себастьяна
со мною букинист калякает с утра.
Мне – девять лет. Я не секу поляну.
Я – безотцовщина. Меня любить пора.

В то время братьев Гримм – сиамскою четою
я почитал. И кровожадно Гримм
чинили справедливости, ну что я
мог возразить? Я свято верил им…

Дочь букиниста – хилая Рахиль,
Её глаза – две жидких полусферы
навыкате. Её крутил рахит,
но я влюблён и объяснился первым.

Мы – лоскутами шитая семья,