Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

В сад земных наслаждений прибывает хозяин отеля Дмитрий, нечистый на руку строительный магнат в международном розыске. А вместе с ним некто Андрей – издерганный, депрессивный, с пригоршней колес в кармане. На 158-й странице автор выдает-таки секрет Полишинеля: Дмитрий в прошлом носил фамилию Ромин, а что до Андрея, так это Кира с насильно пришитым… э-э… ну, вы поняли. Мечты сбываются – круче, чем в слогане «Газпрома». Для справки: точно такую же интригу с переменой пола и сдвигом по фазе года два назад отрабатывала Анна Немзер в «Раунде».

Богословскому решительно нечем занять сладкую парочку, и он заселяет текст совершенно ненужными статистами: лесби-сатанистка Гюль, влюбленный в нее Эдиз, безымянный доктор, секьюрити Алексей и Шахин… Миссия у всех более чем скромная: сказать «кушать подано» да прямиком на плаху, – и лучше выдумать не мог. Трупов, включая Дмитрия-Михаила и Андрея-Киру, в финале хватит на небольшой морг. А в эпилоге явится… минута на размышление, время пошло! – все равно не угадаете: Тарантино. И будет снимать pulp fiction про все эти непотребства. И Дуэйн The Rock Джонсон процитирует Boney M: «Ох уж эти русские», – и задумчиво посмотрит в небеса. Ново – аж до оскомины.

Виноват, поторопился: до эпилога нам надо встретиться с очередным соавтором. И очередным селебрити: в Gizem Palace прибыл Томас Нойвирт aka Кончита Вурст. И не просто так, а с миссией посрамить Александра Дугина, что написал ей (ему?) брезгливое письмо: «Может, переслушаешь пару альбомов Queen и возьмешься за дело, вместо того чтобы ломать голову над тем, сесть тебе в сортире или стоя мочиться, фрау Вурст?» Австрийская месть ужасна: «Томас-Кончита, виляя бедрами, стянул джинсы и трусики-бикини, улегся на стол, привычным движением развел ягодицы. Как только Дмитрий вошел в певца и тот издал свое сладкое “ах”, гости бросились к портрету Дугина и стали выливать на него мочу, каждый из своего стакана. Толпа орала, визжала, лила на портрет Дугина мочу. Через минуту еще четыре пары мужиков и несколько пар загорелых красоток трахались у всех на виду. Остальные плевали в портрет, били его». Узнали брата Колю? – точно, Платон Беседин, «Книга греха».

Лет семь назад в дебютной повести «Мешанина» Р.Б. хихикал над интертекстом и трэшем: «Берем книги, кромсаем, смешиваем с просроченным йодом, тухлыми яйцами, остатками супа, отбеливателем, молимся над получившимся и обливаем всем этим людей». Новое время – новые песни, как сказал еще один классик. Нынче все пошло в работу: и аллюзии с парафразами, и копеечный эпатаж, способный фраппировать лишь депутата Мизулину да особо нервных ветеранов педагогического труда. Хотя на полке у Левенталя и такая дешевка – комильфо.

Кстати, об эпатаже: Лермонтов не всуе приладил к слову «разврат» эпитет «ребяческий». Пишет Богословский по-детски неуклюже, будто пионер-литкружковец. Образцы стиля:

«Он прицелился в меня в детстве и выстрелил в юности. Потом ощипал потроха и стал разделывать», – потроха, значит, снаружи были? Новая анатомия: Хармс уволен без выходного пособия.

«Зрачки Эдиза задергались, сгрудившись в верхней части глаз», – новая анатомия, часть вторая: сколько у этих басурман зрачков в каждом глазу, если они могут сгрудиться?

«Горы, поросшие хвоей», – новая анатомия кончилась, на очереди новая ботаника. Хвоя, оказывается, вполне автономный биологический вид – ей-Богу, открытие тянет на шнобелевку. А вот про метонимию не надо: не тот случай. Наружные потроха мешают.

«Будешь снимать последние сливки с остатков разума человечества, податливого и размягченного, словно протухший кефир» – а свежий кефир, он твердый, да?.. Роман Сергеевич, заходите как-нибудь в гости – погрызем!

«Токкату» редактировала Аглая Топорова – и давно лютый брак называется редактурой?

Впрочем, это вопрос второстепенный. Спрошу о главном: к нам сегодня приходил гомо-зоо-педофил, – а зачем? Устроить цирк с конями? Прочитать сочинение «Мои любимые книжки»? Слышь, мужик, ты чего сказать-то хотел?