ZигZаги Vойны 2025

Пролог

Из всех песен, написанных об акции Бессмертный полк, текст Олега Газманова «заходил» ярче всего. Может, от его ритмичности, может, от непреложной истинности.

Мы несли рядом два древка – две судьбы…

Шаг первый

Михаил. Предначертанный путь

– Печать дара Духа Святого. Аминь! – напевно произнёс батюшка, помазав святым Миром младенца, начертав образ креста на светлом лобике, голубых глазках, носике, ушках и далее.

Очаровательный мальчуган сидел на руках у крёстной, спокойно и как-то отрешённо светло созерцая мир, в который пришёл.

– Ты крестился, просветился, миропомазался, освятился, омылся, во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Наречённый Михаилом младенец был рождён в городе Обаяни, Курской губернии в 1904 году. Наследник славного рода Поповых, рос он мальчиком послушным и любознательным. Исправно обучался грамоте, священному писанию, был охоч до чтения. А особенно хотел понять, как всё устроено в этом мире: действительно ли Господь управляет, например, паровозом, или же он управляет человеком, создавшим этот паровоз и ведущим его по предначертанному пути?

Добротная церковь, расположившаяся на живописном берегу речки Обаянки, ждала Михаила – продолжателя династии благочинных семьи Поповых. Уже не одно поколение намолило это чудесное светлое место. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы со стенами на кирпичном фундаменте венчали шесть глав, крытых железными листами; на каждой – по железному резному кресту, покрытому золотом. В одной из глав находилась колокольня с четырьмя колоколам, двадцать окон пропускали свет, стены снаружи были покрашены, а внутри – расписаны. В церкви три деревянных иконостаса, покрытых позолотой, с сорока тремя иконами…

Ах, как легко дышалось весной под переливчатое пение курских соловьёв! Возможно, Михаил и стал бы священником, ведь кроме познания пути паровоза был ему интересен и путь духовный. Но в пору его отрочества упорядоченный мир неожиданно перевернулся… Наступил 1917 год.

Шаг первый

Георгий. Афонькины видения

– Афонька, за Бурёнкой пригляди. Хворая будто? Хезнет здоровьем-то. Мамке бы твоей показать, она толк знает, заговорит хворь-то.

– Хорошо, тётка Степанида! Пригляжу! Передам! – весело проговорил вихрастый уральский подпасок Афонька Коновалов.

Он бодро гнал коровёнок по скудным пастбищам недалеко от деревеньки Обжорина, что притулилась среди Уральских гор к речке Нейве в Шуралинской волости, Екатеринбургском уезде, Пермской губернии… Афонька помахивал хлыстом, беззаботно насвистывал и даже напевал.

Возрастная мать его, в народе бабка Феня, в девичестве Дедюхина, обладала чудесным даром заговаривать Божьим именем хвори как у животины, так и у людей. Никакими травами она не пользовалась, доверяла лишь молитве чудотворной и животворящей. Род её шёл от староверов-хлыстов, ушедших в леса ещё при церковном расколе Никона. От сектантов они давно отделились, но родовая память осталась.

Так бы и жить Афоньке подпаском, да потом пастухом. Как в лета войдёт, обжениться, детишек народить. Но грянула первая мировая война, и призвали парня в солдаты. Феня известие приняла спокойно. Помолилась, убралась, засветила сальную свечу, прибор чернильный поставила да за работу принялась… «Один граф имел у себя работника, который и заслужил у него смертную казнь Е.Д.В.Ж.И…. <…> …Я Иесус Христос сын Божий говорю Вам верить, чему учит церковь».

К рассвету сакральный ускользающий текст магической «Молитвы идущего на войну» был готов. Прикрепила мать её сыну заговорённой булавочкой да с Богом на войну отправила.

Однако недолго повоевал Афоня. Случилась у него сильная контузия, домой его и списали. Молитва ли материнская отчасти помогла, или судьба так извернулась, но со всего отделения он один контузией отделался, все остальные ребята в том бою полегли…

Только когда в беспамятстве был, прислышалось ему, будто кто рядом говорит: «Георгий! Георгий благочестивый!» Потом уж дома вспомнилось, так мать растолковала знамение, чтобы первенца Георгием назвал – в честь Победоносца-спасителя.

Уральская земля далеко стоит, но и её 1917 год всколыхнул. А вот Афоньку контуженного не тронул.

Шаг второй

Михаил. «Уходи отсюда!»

– Наддай, ребята! За светлое Советское будущее круши хоромы поповские!

– Так ты динамиту подложи под притвор!

– Отбегай! Сейчас рванёт!

– Смотри-ка, опять стоит! Хоть бы что ей, лишь пара кирпичей упала.

– Добротно сработано поповское дело. Давайте маковки с крестами посшибаем да под Дом культуры отдадим.

Михаил стоял в рощице неподалёку, неотрывно смотрел, как разрушают его родовую церковь. Возможно, он и не стал бы священником, но такому кощунственному поруганию противилась душа его. И хоть глаза были сухи, а лицо спокойно, внутри вздрагивала какая-то маленькая жилка… Но скупая слезинка так и осталась в уголке глаза, задержавшись там навсегда.

«Это механика. Они не понимают, как взрывать. Они вообще мало что понимают – дикие люди. Господи, прости их грехи. Они, как дети неразумные, не ведают, что творят», – Михаил мысленно проговаривал своё обращение к Богу. Он с кровью предков впитал его незримое присутствие. Но сейчас ему казалось, что не Господь стал отчётливо нашёптывать ему: «Беги отсюда! Беги!»

Размашисто перекрестившись напоследок, Михаил развернулся и порывисто зашагал прочь, в другую жизнь. Туда, где сулили построение нового светлого будущего, в котором много машин, паровозов и станков.

Многими днями позже он узнал, что в их родовую церковь въехали сотрудники в кожанках, расставили столы, на них – бюстики Ленина и Дзержинского, развесили плакаты с красными надписями и восклицательными знаками… А надёжное здание затрещало, словно застонало от ран и, тяжко вздохнув напоследок, неожиданно обвалилось и погребло под своими руинами всех сотрудников в кожаных куртках.

Михаил Павлович Попов уже не видел этого. Он уехал учиться. Далеко. Покинул родимую Обаянь, как и советовал странный голос.

Шаг второй

Георгий. Рождение

– Афанасий, дитё своё держи! Не будет орать больше. Грызь я ему заговорила.

– Спасибо, мать. А то спасу не было! Орал сердешный дни и ночи напролёт. У меня в башке контуженой ажно звон стоял!

– Сразу бы пришли, не томили дитё. Я поговорила над ним… Хорошо всё будет у него. Только имя ему не умаляйте, так и кличьте полностью – Георгий. Помнишь ведь знак, что в беспамятстве, тогда услышал?

Афоня, хоть и в летах уже был, мать слушался. Ветхая бабка Феня по-прежнему заговаривала болезных, хезнувших здоровьем. Хотя уже семь лет прошло, как установилась новая власть, и официально не позволялось ей бормотать свои скороговорки ускользающих текстов. Но зачастую в суеверном страхе горячки, хвори своей, а особливо детского нездоровья, бежали люди не к фельдшеру, а к суровой сухонькой Фене. И та, шамкая тонкими губами малозубого рта, немного прикрыв глаза, бормотала с упоминанием имени Христа что-то странное и бессвязное. Как ни странно, чаще всего после таких бормотаний хвори отступали.

Георгий, сын Афонасия, рос крепким и смышлёным, находясь под опекой старообрядческого раскольничьего заговора. Феня за него была спокойна, она знала, что простроила его судьбу, и всё у него сложится, как надо…

Шаг третий

Михаил. «Будьте моей женой!»

– Некий испанец приехал в Германию. Он учился, а по ночам работал музыкантом. В 1925 году он сформировал свой первый оркестр из сорока четырёх инструментов. С ними он выступал на крыше отеля… Настя, Вам нравится эта музыка?

– Очень! А особенно эта чудесная история с музыкантами на крыше.

– Настя, текст этой песни очень нравится мне. Немного напоминает мою историю.

– Вы так же грустите, Михаил, потому что покинули родные края?

– Грустил. Пока не встретил Вас. Будьте моей женой…

На танцплощадке в Харькове под популярный в 30-е годы пасадобль «Рио-Рита» встретил Михаил своё счастье – украинку Настю. Наца, как звали её родные, уже окончила Харьковский педагогический и преподавала в школе немецкий и французский языки. Михаил считал встречу с ней – подарком судьбы.

В двадцатые годы неведомый голос сразу направил Михаила на запад[1]. Там, в Харькове, ещё в 1921 году при Харьковском технологическом институте был открыт первый на Украине рабочий факультет – машиностроительный. Успешно закончив его, Михаил стал инженером на самом мощном танковом заводе страны. Гордость переполняла молодого мужчину, он был причастен к созданию и производству легендарного Т-34.

Одно препятствие мешало Михаилу двигаться по карьерной лестнице: не вступил он в своё время в комсомол, как ни уговаривали. И в партию теперь как-то не рвался. Никак не мог забыть он активных людей в кожаных куртках, располагающихся в его наследственном приходе; как сноровисто располагались они и хозяйничали там, и как погребли их под собой внезапно рухнувшие своды. Нельзя сказать, что он жил во имя Господа, всё-таки время и профессия диктовали свои законы, но мысленно часто обращался со своими заботами к кому-то высшему…

Жена Михаила, Наца, ожидала ребёнка и просилась поближе к родне – на Донбасс. Вскоре они переехали в Макеевку. Михаил Попов получил должность инженера на металлургическом заводе и готовился стать отцом.

Шаг третий

Георгий. Так велела Родина

«Я, Коновалов Георгий, вступая в ряды пионерской организации, перед лицом своих товарищей. Торжественно клянусь: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия; всегда выполнять законы пионеров Советского Союза. «Будь готов!» «Всегда готов!»

– Вот догадался! Вот учудил! Поглядите, люди добрые, запионерился Герка наш, – охала да причитывала бабка Феня.

– Бабушка, я – Георгий! И я – советский пионер! – мягко, но решительно настаивал на своём Георгий.

Алый галстук развевался на его шее в тот памятный весенний день – 22 апреля 1935 года, когда их торжественно принимали в пионеры. В честь 65-летия со дня рождения В. И. Ленина самым достойным торжественно повязали частичку красного знамени. Одиннадцатилетний Георгий, сын контуженного подпаска Афоньки, внук старообрядки Фени, оказался парнем упорным, сообразительным, идейным, с волей, редкой для худощавого подростка. Он уже выбрал для себя верный путь и решил с него не сворачивать.

Потому, придя после торжественной линейки домой, он не стал пререкаться с бабкой, а, закрывшись в комнате, аккуратно достал открытку, которую ему вручили в школе. На ней большой человек в шинели с добрым усатым лицом где-то далеко в Москве повязывал красные галстуки пионерам, таким же, как он, Георгий Коновалов. Мальчик уважительно провёл крепкой ладонью по небольшому прямоугольнику. К вечеру того же дня он сноровисто смастерил рамку, закрепил в ней открытку и деловито повесил над своей кроватью.

Вечером он вновь решил проведать свою любимую ветхую бабку Феню, всё-таки как-то нехорошо попрощался днём – непочтительно… Бабка хитро улыбнулась:

– Пришёл, касатик! Ну-ну, победоносец, Господь с тобою, еонер так еонер… Судьба твоя всегда с тобой.

Георгий успокоился, обнял бабку и вышел, не обратив внимания, как та осенила его двуперстным знамением…

Шаг четвёртый

Михаил. «Георгий, сынок!»

– Ты крестился, просветился, миропомазался, освятился, омылся во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Младенец, наречённый Георгием, мирно лежал на руках Михаила. В полутёмной хате-мазанке они тайно окрестили его. Молодой отец взирал на это Божье чудо. Он верил, что ребёнка с таким именем ожидает лучшая доля. В их роду Георгиев не было. Отец Павел и брат его Владимир бесследно сгинули в ссылке. Называть по сложившейся традиции в их честь не хотелось. И Михаилу незадолго до рождения сына, словно кто шепнул: «Георгий!»

Накануне в Донецкой степи разыгралась метель. Петляя вокруг терриконов, она словно пела: «Гео-о-оргий! Гео-о-оргий!» 30 января 1941 года Наца подарила ему долгожданного сына. Что-то чудное виделось во сне под завывание степной метели – какая-то чехарда с числами и именами… Повинуясь внезапному порыву, в метрике рождения Михаил записал сыну 20 января и во что бы то ни стало решил окрестить его. Он надеялся обмануть судьбу. А ещё уповал на то, что никто из присутствующих при таинстве крещения не донесёт.

Для шахтёров-работяг, что в большинстве населяли Макеевку, он оставался чужаком. Задумчивый инженер средних лет, он ходил в пальто с высоко поднятым воротником, в чистой рубашке и неизменном галстуке. Работяги же одевались в промасленные робы, в их смуглые лица сызмальства въедалась копоть шахт. Отработав смену, скрутив козью ножку, они шли гутарить. А Михаил засматривался вдаль – за терриконы, куда плыли облака, – к его тихой родной речке Обаянке.

«Эх, надо бы съездить в родные места, – думал он. – Вот подрастёт Георгий сынок, обязательно поедем». И мысленно, и вслух он всегда называл сына полным именем, не умаляя до сладкозвучного Жоры, как это делала жена его… «Обязательно поедем! Летом!» – окончательно решил Михаил, переводя взгляд с низкого зимнего неба на ясные голубые глаза сына.

Но мечтам о долгожданной поездке в родные места летом 1941 года не суждено было сбыться.

Шаг четвёртый

Георгий. Выпускной

– Аттестат о полном среднем образовании вручается выпускнику Шуралинской средней школы Коновалову Георгию Афонасьевичу.

– Геренька! Радость какая! – шелестела рядом иссохшая до пергаментности бабка Феня, и глаза её по-прежнему сверкали ярким огоньком. Как она гордилась внуком!

– Я – Георгий! – привычно поправил юноша жизнерадостную бабку.

Контуженный отец Афонька и безропотная жена его уже тихонько покинули этот мир. А бабка Феня казалась вечной. Ночами, когда засыпал Георгий, она постоянно бормотала какой-то бессвязный для непосвящённых набор слов – ускользающий текст. Она, как древняя Мойра, ворожила судьбу любимому внуку.

Активный комсомолец Георгий давно решил стать кадровым офицером, и собирался подавать документы в Свердловское стрелково-пулемётное училище. Аттестат у него был без троек. Отличным результатам помешали гуманитарные предметы. Ну, не видел он особого смысла в заучивании стихотворных строк; да и правописание хромало… Зато прекрасная характеристика от комсомольской ячейки школы была лучшей рекомендацией к поступлению. Открытка с добрым усатым ликом по-прежнему висела над его кроватью. За эти годы к ней прибавились и другие изображения. Все они, аккуратно оформленные в рамки, составляли некий иконостас культового божества, которому поклонялся юноша.

К окончанию школы он приобрёл недешёвый огромный альбом с обложкой из тёмно-зелёного бархата. Пришлось поработать, чтобы добыть денег на это странное приобретение. Но Георгий был упрям, если чего-то хотел добиться. После школы ходил помощником к краснодеревщику. Глаз юноши был точен, движения уверенны, дерево он любил и понимал сызмальства.

«Не получится военным, айда к нам! Мастером за пару лет станешь», – говаривал Георгию наставник.

«Спасибо, конечно. Но у меня всё получится», – уверенно и упрямо отвечал юноша.

Он представлял, как в альбоме с бархатной тёмно-зелёной обложкой будут появляться фотографии с его изображением в галифе и гимнастёрке с погонами, фиксирующими его карьерный рост кадрового офицера. Возможно, позже появятся фото, где он и строгая боевая подруга. И… дальше, дальше.

А пока на второй странице он приклеил фотографию с выпускного. Конечно, только на второй… Проведя несколько раз туда-обратно по прохладной ворсистой обложке альбома, Георгий с почётом и уважением прикрепил на лучшее место первой страницы заглавную путеводную звезду – строгий лик Иосифа Виссарионовича Сталина! С этим именем мечтал Георгий идти по жизни. А для начала поступить в военное училище. Но мечтам о поступлении летом 1941 года не суждено было сбыться…

Шаг пятый

Михаил. Плен и побег

– Что же мы будем делать, Наца, дорогая, если немцы придут?

– Жить дальше, Миша. Немецкий мы оба знаем. Я вообще говорю по-немецки лучше иного немца, работу всегда найду. Может, ещё лучше прежнего заживём.

– Ты говоришь, как хохлушка! Лучше какого прежнего? Как до 17 года? Что-то сомневаюсь, что они позволят нам так жить! Я работал на Харьковском танкостроительном. Всё равно это всплывёт, кто-нибудь донесёт…

– Все когда-то где-то работали. Будешь на них так же работать.

– Да что ты такое говоришь! Не стану я работать на них!

– А я буду, если придётся! Мне Жорика поднимать, ему и года нет! Или ты забыл, что у тебя сын?

– Георгия, – автоматически поправил Михаил жену и замолчал.

Разговор с любимой ему не понравился. Уже несколько дней, как была объявлена война. Но он хоть и был после института в звании младшего лейтенанта, под мобилизацию не попадал, у него была оформлена служебная бронь.

По вечерам Михаил надолго замирал над кроваткой сына, вглядывался в каждую его чёрточку. Словно старался насмотреться впрок. Он чувствовал какую-то неизбежность в происходящем. Всё чаще, как во сне, так и наяву вспоминалось, как тщетно пытались разрушить его родовой приход чужие нелепые люди. Казалось, что и сейчас семейный храм, с трудом созданный, вновь пытаются взорвать, разрушить, снести… Зачем?! Не лучше ли созидать, чем разрушать?

…До Харькова война докатилась за два месяца. Город наводнили беженцы с западных территорий, уже занятых врагом. Гитлеровские войска наступали стремительно.

В конце лета Михаила вызвали в Харьков. Семья оставалась в Макеевке. Попрощались как-то сухо, с началом войны между ним и женой, словно пробежала тень. Михаил видел в умной интеллигентной жене своей, знающей пять языков, какую-то слишком быструю готовность к компромиссу с неизбежной оккупацией. Он не мог ни обвинять, ни переубеждать её, лишь грустно смотрел на маленького сына, надеясь, что это неприятное решение жены вызвано только заботой о ребёнке. Эвакуироваться из родных мест она категорически отказалась.

«Ей нелегко, – убеждал он себя. – Она никогда не покидала родину. Это тяжело, я помню. А она не одна, на руках грудной ребёнок».

Когда они прощались, Анастасия держалась спокойно и даже уверенно. Что было в её голове и на душе, муж уже не чувствовал…

Михаил прибыл в Харьков, на завод, где трудился в юности. Но город уже не напоминал те светлые, наполненные любовью и счастьем дни.

31 августа девять бомбардировщиков совершили второй ночной налёт на город. Впервые было много жертв среди мирных жителей. В сентябре ночные налёты следовали всё чаще и стали массированными. Бомбили уже не только заводы и важные стратегические объекты, но и жилые районы, и центральные улицы.

Михаил постоянно находился на заводе. Уже с 18 сентября после взятия Полтавы судьба харьковских заводов была решена. Оборудование спешно готовили к эвакуации. После взятия Киева части немецких войск устремились к Харькову. Находившееся здесь с июля правительство Украины в начале октября покинуло город. Михаил с подведомственными ему людьми и оборудованием отправлялся на Урал.

Путь предстоял неблизкий. Конечной точкой его значился даже не Свердловск, а Нижний Тагил, где, как и в Харькове, ковали броню русских танков. Далёкий Урал представлялся мрачным и загадочным… Там властвовала Хозяйка Медной горы и Великий Полоз. Когда-то в юности Михаилу понравились сказы молодого уральского писателя, некоего Бажова. Богатая палитра сказов автора впечатлила фантазию Михаила. Итак, он готовился к отъезду. На карте нашёл конечный пункт маршрута. Недалеко от Тагила он зацепился взглядом за топоним Невьянск… Что-то точно кольнуло в сердце: на реке Нейва что-то навевает, веет леденящим холодом… Отогнал морок. Провёл рукой по карте, нашёл родную Курскую область. «Ах, как бы туда попасть, хоть ненадолго. Неужели и туда доберутся фрицы проклятые?!» – размышлял Михаил.

…Всё почему-то пошло не по плану! Предыдущий эшелон в дороге разбомбили. Группу Михаила задержали на запасных путях. До критической точки невозврата задержали! Когда выдвинулись, было уже поздно, они не знали, что путь на восток отрезан…

– Русский коммунист?

– Нет. Инженер. Беспартийный.

– Кто есть ваш ватер?

– Священник.

– Господь – карашо! Коммунист не любит Господь. Ви будет работать на нас и молиться ваш Господь!

Михаил промолчал. Он думал о жене и сыне. Где они? Что с ними? Наверно, Настя, преподававшая и обожающая немецкий язык, нашла себе неплохую языковую практику.

Нет! Он не собирался работать на врага! Даже за возможность справлять службы…

В лагере к Михаилу относились неплохо. Отец его происходил из духовного звания, сам он не был коммунистом, к тому же считался высококлассным специалистом с востребованным в военное время высшим техническим образованием и соответствующей специальностью… Ему предстояла возможная отправка в Германию. Но не в тесном эшелоне для обычных людей, угоняемых в Германию в качестве рабочей силы. Михаилу было предложено служить на благо Третьего Рейха и во вполне комфортных условиях отправиться на один из немецких заводов… Мужчина молчал. Он вновь и вновь вспоминал глаза-васильки и белобрысый чубчик Георгия.

Михаил решился на побег к своим.

Шаг пятый

Георгий. «Молитва идущего на войну»

– Вам нет 18 лет, молодой человек!

– Но я готов защищать Родину! Мне 18 через несколько месяцев. Отправьте меня тогда учиться на ускоренные военные курсы. Я собирался подавать документы в Свердловское стрелково-пулемётное училище.

– Хорошо. Направим вас на курсы стрелков.

– Служу Отечеству!

– Ишь какой прыткий! – усталый майор грустно усмехнулся вслед уходящему Георгию в военкомате города Невьянск в июле 1941 года.

Бабка Феня, которой уже перевалило за семьдесят, конечно, не могла перечить внуку в его решимости. Она понимала, что снова идёт война. Её силы, знания и умения необходимы внуку. Как когда-то давно для сына Афоньки сноровилась Феня сесть за своё ускользающее письмо. Силы её физические хоть и пошли на убыль, но знания преумножились… И побежали из-под железного скрипучего пёрышка убористые буковки-бисеринки. «Я Иесус Христос Сын Божий говорю вам верить, чему учит церковь… <…> Один граф имел у себя работника. Который и заслужил у него смертную казнь Е.Д.В.Ж.И…»

Пёрышком этим железным Георгий часто писал по ночам свои конспекты. А теперь, чтобы уберечь своего единственного любимого внука, Феня строчила непробиваемую броню из ускользающих слов особенного текста староверов, который знали её предки со времён Никона, когда отделились они от основной церкви и ушли в дремучую тайгу, чтобы сохранить первозданную веру, завещанную в свою очередь их далёкими предками… Но написать текст было лишь малой толикой могучего оберега. Это Феня теперь хорошо понимала. Ведь тогда, по молодости, для сына Афоньки она, к сожалению, совершила неполный ритуал, потому и не миновал он контузии. Итак, этот ускользающий текст надо было ещё по-особому проговорить, совершая искреннюю чудотворную молитву – «Молитву идущего на войну»!

Пока спал Георгий последнюю ночь в родимом доме перед отправкой на курсы, а потом на фронт, всё, что надобно, проделала любящая бабка Феня. И уже под утро сшила она маленький мешочек, куда сложила аккуратно исписанный листочек. Надёжно прикрепила к изнанке гимнастёрки. Пусть себе тешится внучок – таскает с собой альбомище с Усатым, пусть молится на него, но она-то знает, что все беды теперь минуют Георгия не этими молитвами, а её чудесным оберегом, ведь не только силу своей любви вложила она в этот двойной, сложенный в несколько раз листочек, казалось бы, обычной бумаги в клеточку…