Святитель Григорий Богослов

В 372 году Григорий рукоположен был в епископа Сасимского. Это было для него причиной еще большей скорби, чем посвящение в пресвитера; только при этом он более всего жаловался на своего друга, а не на отца. «Что с тобой сделалось? – писал он уже в глубокой старости, обращая речь к св. Василию. – За что вдруг бросил ты меня в такую от себя даль? Да погибнет в мире закон дружбы, которая так мало уважает друзей!.. Лжецом для меня стал этот во всем прочем нелживейший друг. Не раз слыхал он, как я говаривал: „Теперь все надобно переносить, хотя бы случилось что и худшее. Но как скоро не станет родителей на свете, тогда мне будет полная возможность оставить дела и от бездомной жизни приобрести хотя ту выгоду, что легко буду гражданином всякого места“. Он слыхал это и хвалил мое рассуждение. Но при всем этом вместе с отцом моим насильно возводит на епископский престол…»[84 - Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 204.]

Св. Григория устрашало представление и о самом месте назначения – Сасимах. «На большой дороге, пролегающей чрез Каппадокию, – говорит он, – есть место обычной остановки проезжих, с которого одна дорога делится на три, место безводное, не произращающее и былинки, лишенное всех удобств, селение ужасно скучное и тесное. Там всегда пыль, стук от повозок, слезы, рыдания, собиратели налогов, орудия пытки, цепи и жители – чужеземцы и бродяги. Такова была моя церковь в Сасимах; здесь не было бы у меня хлеба, чтобы разломить его с пришельцем, здесь я, нищий, принял бы в управление народ также нищенствующий, не видя никакого средства оказать ему услугу; здесь я должен был обирать одни терния, а не розы с терний, пожинать одни бедствия, не прикрытые никакими выгодами»[85 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 204–205.]. Вот причины, которые побуждали Григория со всем жаром отказываться от епископского престола. Впрочем, хотя с глубокой скорбью, хотя невольно, он дозволил совершить над собой посвящение и, не подклонившись духом, подклонил, однако же, выю под руки твердых в своей решимости святителя Василия и своего отца. Слово, которое произнес сам Григорий при своем посвящении, заставляло думать, что он чрез несколько времени примирится с новостью своего положения[86 - Свт. Григорий Богослов. Слово 9 // Там же. Т. 1. С. 161–162.]. Объясняя здесь причины своих слез и страданий, Григорий просил наставления у Василия к прохождению возложенного на него пастырского служения, но при всем этом нельзя было надеяться, что новопоставленный епископ тотчас же решится вступить в управление своей епархией. В этом же Слове при рукоположении он ясно и с силой высказал мысль, что никак не может порицать себя за свой страх и сетование о своем недостоинстве, потому что и Исайя взывал: о окаянный аз (Ис. 6:5); и Маной по явлении Ангела говорил: «Мы погибли, ибо видели Бога» (Суд. 13:22); и апостол Петр просил Господа Иисуса удалиться из лодки, ибо почитал себя недостойным Божия явления и собеседования (Лк. 5:8). Этот страх и это смиренное сознание своего недостоинства не оставляли Григория и по рукоположении. И так он опять сделался беглецом, укрылся в какую-то гору, посвятил себя любимому образу жизни, услаждался им и рассуждал сам с собою: «Пусть для других будут почести и труды, для других – брани и отличия за победы, а для меня, избегающего браней и углубляющегося в самого себя, довольно жить, как могу, как бы на легком судне переплыть небольшое море и скудостью здешней жизни приобрести себе малую обитель в жизни будущей. Может быть, более низости, но зато и более осторожности показывает мысль – равно удаляться и высоты, и падения»[87 - Свт. Григорий Богослов. Слово 10 // Там же. С. 164.]. В пустынной горе, куда скрылся Григорий, он говорил сам себе и такие речи: «Впредь не буду верить дружеству; для чего мне полагаться на человека? Ибо всяк человек льстивно ходит (Иер. 9:4). Какая польза мне от этой ревностной и прославляемой дружбы, которая началась с мира и перешла в дух? Какая польза от того, что у нас были один кров и одна трапеза, общие наставники и уроки? Что пользы из этого более, нежели братского, слияния сердец и впоследствии искреннего единодушия? Ужели мне не позволят и того, чтобы остаться внизу во время владычества и возвышения друга, когда многие домогаются противного, то есть того, чтобы вместе с друзьями владычествовать и участвовать в их благоденствии?»[88 - Ср.: Там же. С. 164–165.] Впрочем, сам же Григорий чрез несколько времени эту печаль и уныние назвал и омрачением ума, и высокоумием, и надмением. «Так размышлял я, пока еще можно было писать тени и питать ум пустыми вымыслами»[89 - Ср.: Там же. С. 164.]. Повторились по-прежнему просьбы и уговоры со стороны отца, и он переменил свои мысли и свою перемену называл делом более справедливым и более приличным. Все это открыто высказал он в коротеньком Слове по возвращении из своего уединения. Вскоре после сего к празднику в память неизвестно каких мучеников пришел в Назианз для утешения Григория и брат Василия Григорий, епископ Нисский. И в этот праздник Григорий произнес Слово; в нем поступок Василия назвал недостойным живущего в нем Духа, впрочем, уже изъявлял такую готовность обречь себя на подвиги епископского служения, что отказывался и от утешений, как вовсе ненужных по окончании дней скорби. «Дорого для меня пришествие твое, – говорил он, обращаясь к епископу Нисскому, – однако же укоряю тебя за то, что пришел позже, чем требовала нужда. К чему кормчий после бури и лекарство по заживлении раны?»[90 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово И // Там же. С. 167.]

По сим словам можно было бы подумать, что буря скорбей совсем утихла в сердце Григория, но не так было на самом деле; в нем оставались чувства и мысли, которые по временам все еще ослабляли твердую решимость и показывали состояние колебания. Пока он собирался в Сасимы, в Назианзе он наслышался много толков о немиролюбивом Анфиме, епископе соседнего города Тианы. Действительно, Анфим усиленно домогался присоединить Сасимскую епархию к своей митрополии и у самого Василия отнял лошаков, охраняя пределы своей митрополии. Люди, расположенные к Григорию, по лести или по убеждению с сожалением говорили ему, что он брошен Василием, как самый бесчестный и ничего не стоящий сосуд или как подпорка под сводами, которую, по складке свода, вынимают и считают за ничто. Когда сам Анфим явился в Назианз, то не устыдился высказать несколько угроз новопоставленному Сасимскому епископу, и по отправлении из Назианза он с дерзостью порицал двух Григориев – отца и сына – в письме к ним за приверженность Василию. Все это побуждало Григория отказаться от Сасимской кафедры, несмотря на новые просьбы отца и на письменные упреки Василия. Василий, чтобы побудить Григория к переселению в Сасимы, отказ его от кафедры производил из лености и нерадения о благе Церкви и называл его даже человеком необразованным, грубым, недостойным дружбы, да и самой жизни. Вот ответ на это Григория. «Укоряешь меня в лености и нерадении, потому что не взял твоих Сасимов, не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собой псы за брошенный им кусок… [но я] столько хвалюсь своей беспечностью, что величие духа в этом почитаю законом для всех и думаю, что если бы все подражали мне, то не было бы беспокойств церквам, не терпела бы поруганий вера, которую теперь всякий обращает в оружие своей любопрительности»[91 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 49. К Василию Великому // Свт. Григорий Богослов . Творения. Т. 2. С. 449.]. Св. Григорий говорит еще о себе, что он вовсе не касался данной ему Сасимской церкви, ни однажды не совершал там служения Богу, не молился с народом, не возложил рук ни на одного из клириков[92 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. С. 206.]. Впрочем, все это не означало, что он решительно прервал дружбу с Василием; напротив, в это же время он помогал Василию в его противодействии Анфиму. Это видно из следующих слов самого Григория. «Устал я, слушая упреки тебе и защищая тебя пред людьми, которым хорошо известны и прежние, и нынешние наши с тобой отношения»[93 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 48. К Василию Великому // Там же. С. 448.]. Он вел длинную беседу и с Анфимом о том, что последний несправедливо приписывал Сасимы к своему округу, и извещением Василия о том, что Анфим желает окончить дело миром на общем совещании с прочими епископами, положил конец полугодичным негодованиям, какие были между епископами Кесарийским и Тианским[94 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 50. К Василию Великому // Там же. С. 450.] о Сасимской кафедре. Еще прежде соборного совещания епископов по делу о Сасимской кафедре Григорий оказал важное содействие Василию рукоположением Евлалия в епископа города Доары. Как это было важно, можно судить по тому, что об этом городе особенно спорил Анфим, из-за него приверженцы Анфима готовы были даже наложить на Григория свои руки.

Но, отказавшись от своей епархии, Григорий, можно сказать, остался викарием у отца. Отец его, убедившись в невозможности отправить сына в Сасимы, в самых сильных выражениях склонял его принять на себя попечение о Назианзской церкви. «Подари немногие дни останку моих дней, – сказал он ему, – подари немногие дни, и прочей своей жизнью располагай, как тебе угодно. Сделай мне эту милость, сделай, или другой предаст меня гробу. Такое наказание определяю за непокорность»[95 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. С. 206.]. Григорий согласился на требование отца, но согласился не иначе, как с условием, чтобы ему дозволено было сложить с себя попечение о церкви Назианзской немедленно по кончине родителя. Это викариатство Григория продолжалось около двух лет. Из действий его, относящихся к сему периоду времени, известны только два Слова: одно сказано по случаю опустошения полей необычайным градом, а другое – по случаю какого-то возмущения жителей Назианза[96 - Свт. Григорий Богослов. Слова 16 и 17 // Там же. Т. 1. С. 208–222.].

Весной 374 года умер отец Григория, а вскоре после него и мать его. Григорий, воздав им последний долг, думал оставить Назианз и посвятить себя уединенной жизни. Но несколько благоговейных людей с настойчивостью требовали от него и заклинали продолжать попечение о церкви отцовой, говоря, что в противном случае она сделается добычей множества людей богомерзких, то есть еретиков[97 - См.: Свт. Григорий Богослов. Слова 16 и 17 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1.С. 206.]. Отказаться было чрезвычайно трудно, и на краткое время он остался еще в Назианзе, но имел попечение о церкви Назианзской, как человек сторонний о церкви чужой. Между тем вскоре с ним приключилась болезнь, и для излечения от нее он отправился в Тиану. Пока он жил в Тиане, некто Юлиан, товарищ и приятель Григория по школе, получил от начальства повеление произвести народную перепись. Узнав об этом, Григорий, при всей своей болезни, в непродолжительном времени написал Юлиану из Тианы одно за другим три письма. В каждом из этих писем он просил и убеждал Юлиана быть человеколюбивым при обложении налогами жителей Назианза и особенно убеждал освободить от переписи нищих, клириков и монахов. Как скоро Григорий возвратился из Тианы, многие настоятельно просили у него Слова, как долга, и притом обещали полное покорение его наставлениям, почему он сказал Слово о возможном для всех благоугождении Богу различными добродетелями и в этом Слове не раз обращался к Юлиану, вновь прося его освободить от податей нищих, клириков и монахов[98 - См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 19 // Там же. С. 246–253.]. Как долго лечился св. Григорий в Тиане, неизвестно. Но во все это время епископы, которых просил Григорий об избрании преемника его отцу, вовсе не думали об исполнении его просьбы. Это его крайне огорчило, и он, нимало не дожидаясь посвящения нового епископа, тайно ушел из Назианза в Селевкию, в монастырь св. Феклы, и провел здесь около четырех лет. Вскоре по удалении в Селевкию св. Григорий получил здесь известие об изгнании Григория Нисского из его епархии арианами; здесь же услышал чрез несколько времени и о смерти Василия Великого[99 - Это произошло в 379 г.]. Эти известия и собственная болезнь исполнили его сердце столь глубокой скорбью, что он и сам ждал себе смерти как единственного утешения. Это видно из письма его к ритору Евдоксию; здесь между прочим читаем: «Наши дела крайне горьки. Не стало у меня Василия, не стало и Кесария, не стало и духовного, и плотского брата; отец и мать оставили меня. Телом я болен, старость над головой, забот скопилось куча, дела задавили, в друзьях нет верности, церкви без пастырей, доброе гибнет, злое наружи; надо плыть ночью, нигде не светят путеуказательные огни. Христос спит. Что мне надобно претерпеть? Одно для меня избавление от зол – смерть, но и тамошнее страшно, если гадать по здешнему»[100 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 80. К Евдоксию ритору // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 470.].

Глава IV

Состояние церкви Константинопольской. – Восстановление в ней Православия Григорием. – Терпеливое перенесение им оскорблений со стороны ариан. – Коварство Максима Циника. – Напрасная попытка Григория оставить Константинополь. – Прибытие сюда императора Феодосия и отнятие у ариан главного храма. – Покушение на жизнь Григория. – Утверждение его в звании архиепископа Константинопольского. – Взгляд его на церковное имущество, растраченное арианами. – Голос Григория в пользу Павлина Антиохийского. – Отречение от Константинопольской кафедры. – Прощальное слово. – Свидетельство Григория о своей деятельности и образе жизни в Константинополе

К концу четырехлетней жизни Григория в селевкийском монастыре его посетили несколько константинопольских христиан и многие из епископов. Те и другие убедительно просили Григория явиться в Константинополь для защиты Православия. Нельзя было не тронуться жалким положением христиан константинопольских. В новой столице империи сорок лет господствовало арианство (со времен Македония). Сюда стекались сокровища торговли, здесь поселялись люди ученые, здесь начинало образовываться законодательство вкуса и мнений для всего Востока, поэтому утвердившиеся в Константинополе ариане имели очень много средств к распространению своего лжеучения и в отдаленных окрестностях, тем более что здесь были самые искусные в диалектике арианские софисты. Кроме того, в столице было много и македониан, и новациан, и аполлинаристов, православных же так мало, что все они могли поместиться в одном частном доме, который был их молельней. Борьба с арианскими софистами не могла казаться затруднительной для Григория. Впрочем, Григорий сам сознается, что, несмотря на знаменательные сновидения, не по доброй воле, но насильно увлеченный другими[101 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 208.], решился он идти в шумную столицу для защиты учения о Святой Троице.

По прибытии в Константинополь (в 379 году) Григорий поселился у своих родственников, вероятно Никобула и Алипианы. Их благочестивый, боголюбивый и на все щедрый дом был для него, по его словам, тем же, чем дом сонамитянки для Елисея (см. 4 Цар. 4)[102 - См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 26 // Там же. Т. 1. С. 325.]. Здесь-то сначала в простых беседах раскрывал Григорий православным учение о Святой Троице, разрешал ходячие возражения ариан и предостерегал православных от бесполезных споров с еретиками на площадях и рынках. Вскоре число посетителей стало более и более увеличиваться; тогда Григорий обратил дом своих родственников в церковь, назвал ее Анастасией[103 - «Анастасия» в переводе с греческого означает «воскресение». – Ред.] и уже с церковной кафедры стал опровергать еретическое учение. Скоро узнали обо всем этом и ариане и тщательно начали наблюдать за его словами и образом жизни. После тайных насмешек над Григорием решились на открытое гонение, возмущали против него народ и побуждали чернь к своевольной расправе. Демофил, арианский епископ, и подчиненные ему священники внушали простонародью, что Григорий – учитель многобожия, и город пришел в сильное волнение; нашлись даже люди, которые из угождения Демофилу не убоялись бросать каменьями в Григория, когда видели его проходящим по улице. Потом они повлекли Григория, как убийцу, к таким правителям города, у которых был один закон – домогаться народной к себе благосклонности. Но как-то неизвестным образом Христос (по словам Григория) помог защитительному слову подсудимого и даже прославил его на суде пристрастных судей[104 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 209.].

Испытав неожиданное содействие Божие, Григорий с твердостью продолжал начатое дело, тем более что люди, дорожившие истинной верой, показывали всевозможные признаки совершенного внимания к его поучениям. В тесном храме Анастасии народ волнами устремлялся к решетке, которая была самым ближайшим местом к кафедре проповедника. Скорописцы со всем усердием спешили записать все, что вылетало из уст Григория. Все это, говорил сам Григорий, достаточно убеждало его в том, что православные имели к нему такое же влечение, какое имеет железо к магниту, и подкрепляло надежду на благодатное содействие успеху проповедания. Слава о подвигах Григория, о его борьбе с еретиками далеко распространилась и за пределы Константинополя. Блаженный Иероним из пустыни сирийской спешил в Константинополь единственно для того, чтобы послушать защитника Православия. Святой Петр, архиепископ Александрийский, заслуживший славу исповедника, прислал Григорию письмо, которое могло служить также немалым для него ободрением. При этом хотя и повторялись нападения и оскорбления со стороны еретиков, но терпеливое перенесение их еще более умножало расположение к защитнику Православия. Так, однажды Григорий вынужден был прекратить тайнодействие[105 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 77. К Феодору, епископу Тианскому // Там же. С. 466.], потому что в храм ворвались арианские монахи и нищие и начали метать в Григория каменьями в то самое время, когда он совершал Таинство. В силу изданного около сего времени указа императора Феодосия[106 - Феодосии I (около 346–395) – римский император с 379 г. – Ред.] можно было с твердой надеждой искать правосудия против еретического самоволия, но, несмотря на это, святитель почитал лучшим отклонять от себя столь буйные нападения еретиков подвигами великодушия. Правда, что такое миролюбивое обращение с еретиками подвергалось нареканию епископов, но только тех, которые незнакомы были с ходом дел в столице арианства. Для вразумления таких Григорий писал: «Случившееся бедственно и верх бедствий… но, конечно, лучше быть великодушным и показать пример великодушия, ибо простой народ не столько убеждается словом, сколько делом – этим безмолвным увещанием. Важным почитаю наказать тех, которые нас обидели, потому что это полезно к исправлению других; но гораздо выше и божественнее сего терпеливо перенести обиду. Первое заграждает уста пороку, а второе убеждает стать добрыми, а это гораздо лучше и совершеннее, чем не быть только злыми»[107 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 77. К Феодору, епископу Тианскому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 466.]. И действительно, в этом же письме Григорий говорит, что оскорбители его уже возымели в нем нужду и уже достаточно приведены в чувство. В это же время произнесены и те пять Слов о богословии, за которые Церковь почтила Григория именем Богослова[108 - Во многих своих беседах св. Григорий излагал догматическое учение и опровергал заблуждения современных ему еретиков, но с древних времен особенной славой пользовались сии пять его Слов о богословии против евномиан и духоборцев (см.: Свт. Григорий Богослов. Слова 27–31 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 327–391). В них с возможной простотой и ясностью определяются свойства христианского богословия и излагается учение о Святой Троице с опровержением благовиднейших возражений против сего учения. В то время как св. Григорий восстанавливал Православие в Константинополе, [известный еретик-арианин] Евномий жил в предместье Константинополя, Халкидоне, и привлекал к себе великое число посетителей. Последователи его, по словам Григория Богослова, пользовались всяким случаем для распространения своего лжеучения; всякая площадь оглашалась их речами, на всяком пиршестве наводили скуку, при всяком сетовании искали утешения в предложении богословских вопросов и во всяком женском тереме нарушали спокойствие поспешностью в слове. При встречах с ними и православные стыдились уклоняться от рассуждения о предметах веры. При этом случалось, что многие слишком поспешно называли друг друга и святыми, и безбожниками, и раскольниками, и еретиками (см.: Свт. Григорий Богослов. Слово 27 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 331). А потому св. Григорий в первом Слове о богословии прежде всего восстает против страсти к спорам, жалуется на то, что все и сами хотят быть богословами, и в других не больше как в один день вдохнуть богословскую ученость. После этих обличений св. Григорий предлагает и правила, когда и с кем можно вступать в собеседование о Боге. Кто читал внимательно четыре Слова св. Афанасия против ариан, а также книгу Василия Великого о Святом Духе и его же пять книг против Евномия, конечно, согласится, что в сих Словах Григория нового или, как говорят, оригинального сказано слишком мало. Здесь решаются обычные арианские возражения, и решаются большей частью так же, как решали св. Афанасий и Василий Великий. Таким образом, весьма несправедливы те писатели, которые утверждают, что св. Григорий Богослов оригинален в каждом слове и в каждой строке. Если эту оригинальность прилагают только к изложению и расположению мыслей, то с этим нужно согласиться. Все Слова Григория носят в себе ясные следы такой строгой отделки в языке и в расположении, какой нельзя найти ни у Василия Великого в книгах против Евномия, ни у св. Афанасия; но содержание всех этих сочинений, за исключением «Слова о богословии», и даже раскрытие сего содержания представляют много сходного. Этого надлежало ожидать и потому, между прочим, что книги Василия против Евномия и о Святом Духе св. Григорий читал еще до отправления в Константинополь. Так говорим потому, что в похвальном Слове Василию, говоренном тотчас по возвращении из Константинополя, Григорий Богослов обо всех сочинениях Василия отзывается как о весьма известных ему творениях, и притом таких, которые и для него, при размышлении о предметах веры, служили руководством и пособием. Но само собой разумеется, что отрицать оригинальность Григория Богослова, приписываемую ему неосмотрительными панегиристами, вовсе не значит посягать на значение его как вселенского учителя. В деле веры, в догматическом учении все отцы Церкви заботились не об оригинальности, а о соблюдении и уяснении точного апостольского учения, преемственно передаваемого от одних другим.].

При виде столь великого влияния проповедей Григория на жителей Константинополя большая часть православных желали предоставить Григорию архиепископскую кафедру. Но в числе приближенных Григория был один самый негодный человек[109 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 211.], из самых хитрых честолюбцев. Он жил со св. Григорием под одной кровлей, вкушал с ним пищу за одной трапезой, разделял его мнения и предположения и хотя изгнан был из своего отечества за срамные дела, но уверял, что терпел сие ради Бога. Григорий, обманутый видом строгого благочестия и белой одеждой цинической школы, почтил этого чужестранца даже похвальным Словом[110 - Свт. Григорий Богослов. Слово 25 // Там же. Т. 1. С. 304–316.] и отдавал ему первенство в почестях и в сопрестолии пресвитеров[111 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. Т. 2. С. 212.]. Между тем этот циник нашел себе приверженцев в клире константинопольском, подкупил семь пришельцев из Египта и некоторых епископов; последние решились тайно посвятить его в епископа Константинопольского, не испросив на то ни у кого никакого согласия. Из храма, где начато было исполнение богопротивного замысла, вскоре эта толпа нечестивцев была выгнана не только православными клириками, но и людьми сомнительной веры, а потому посвящение было докончено уже в доме какого-то свирельщика. Весь город скорбел об этом происшествии, все были смущены наглой дерзостью Максима, но были и такие люди, которые готовы были поставить в вину Григорию его непредусмотрительность и из этого случая заключать вообще о его неспособности отличать добрых людей от порочных[112 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 214.]. Кроме сего, Григорий узнал, что враги его, ариане, почитали происшедшее разделение низложением самого учения, и он немедленно решился возвратиться в свое уединение. Но друзья Григория, внимательные к состоянию его духа, вскоре заметили в нем желание тайно оставить Константинополь. Чтобы воспрепятствовать исполнению сего намерения, они составили около него неприметную стражу, охраняя все его движения, выходы и возвращения. Что опасение их было основательно, в этом вскоре уверили события. В последней беседе от скорби отеческого сердца он произнес такие прощальные выражения: «Блюдите Всецелую Троицу, как предал вам, возлюбленным чадам, самый щедрый отец, помните, любезнейшие, и мои труды»[113 - Там же. С. 216.]. Легко было понять, к чему клонится речь, и слушатели, как рой пчел, выгнанный дымом из улья, вдруг поднялись и оглушили криком место собрания, все закипели гневом на врагов Православия и любовью к пастырю и, чтобы достигнуть желаемого, прибегли к сильным заклинаниям и молениям; они стали просить Григория не о принятии на себя бремени пастыреначальничества, но о том, чтобы он только остался у них, помогал им и не предавал паствы на расхищение волкам.

Такое выражение приверженности сделало Григория безгласным. Он почувствовал в себе какое-то омрачение, не в состоянии был ни остановить шума, ни обещать того, о чем просили; но и в своем продолжении зрелище становилось еще умилительнее. Женщины в страхе напрягали голос, дети плакали, всякий клялся, что не отступится от своих домогательств, хотя бы храм сделался для него прекрасным гробом, не отступится до тех пор, пока не исторгнет у любимого учителя веры одного желанного слова. Нашелся один человек, который умел подействовать на Григория одной сильной фразой, именно, он сказал ему: «Ты вместе с собой изводишь и Троицу». После сего Григорий Богослов дал слово остаться в Константинополе, но только на время, пока не придут некоторые ожидаемые епископы. Это успокоило народ; после сего все, хотя с трудом, разошлись по домам[114 - См.: Там же. С. 217.].

Дав слово остаться в Константинополе, св. Григорий продолжал по-прежнему своими беседами утверждать в вере почитателей Троицы. «Приявшие на себя узы догматов, – говорит сам святитель, – когда увидели, чему я подвергся, возлюбили меня еще крепче. Одних приводила ко мне проповедуемая Троица, а в иных было уважение к моим словам; другие же притекали ко мне как к терпеливому подвижнику. Иным приятно было видеть меня как дело собственных рук. Но и из разнородных еретиков трудно было отыскать столь упорного, который бы не склонял слуха к моим словам. Одних пленяла сила учения, других делал кроткими образ выражения. Без вражды, не столько с укором, сколько с сердоболием вел я речь, сетовал, а не поражал и не превозносился, как другие, скоротечным и непостоянным временем»[115 - Ср.: Там же.].

Между тем обстоятельства, по-видимому, благоприятствовали исполнению народного желания видеть Григория архиепископом Константинопольским не на краткое только время, но на всю его жизнь. 24 ноября 380 года прибыл сюда сам император Феодосии и обещал немедленно передать православным главный константинопольский храм, а Григорию при первом свидании показал такую почтительность и так благосклонно говорил с ним, что последний ощутил трепетание удовольствия. Это тем замечательнее, что он не дорожил почтительными приемами самодержца. «Слишком было бы стыдно, – писал он впоследствии, – если бы подумали, что такие вещи дорого ценю и я…»[116 - Там же. С. 221.]

Обещание государя казалось невероятным. Ариане всеми силами готовились удержать за собой великолепный храм, но в назначенное время действительно последовало исполнение. В то же время, пока еще у всех живо было радостное впечатление, произведенное славословием Бога в великолепном храме, все обратились с просьбой к государю о назначении архиепископом Константинопольским Григория – как восстановителя Православия. Таково было требование и чиновных, и простолюдинов. О сем вопияли и женщины, почти забыв, чего требует от них благоприличие. Все оглашалось какими-то невероятными раскатами грома. Но Григорий очень далек был от мысли воспользоваться подобными обстоятельствами для утверждения за собой кафедры. У него от смущения и страха не стало силы в голосе, он велел встать одному из пресвитеров и его устами проговорил следующие речи: «Удержите ваши крики, теперь время благодарению, после займемся и делами»[117 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 222.]. Таким образом, через эти немногие слова еще на несколько дней он искусно уклонился от нежелаемой им архиепископской кафедры.

После этого торжества православных еретики, по выражению Григория, прекратили свои грозные рыкания на него, но тайные злоумышления против него все еще не прекращались. Так, однажды, когда Григорий был болен и оставался дома, между несколькими простолюдинами пришел к нему бледный молодой человек, с всклокоченными волосами, в печальной одежде, припал к ногам Григория, плакал, рыдал, ломал себе руки, но на все вопросы не мог отвечать ни одного слова. Только от других Григорий узнал, что этот человек, мучимый совестью, приходил просить себе прощения за преднамеренное посягательство на его жизнь. Тронутый ясными признаками раскаяния, Григорий со своей стороны только посоветовал своему врагу благодарить Бога за предохранение от кровопролития. Чем и как остановлен был этот молодой человек в своем злобном намерении лишить Григория жизни, неизвестно. Только это событие вскоре разнеслось по городу стоустой молвой и убедило всех, что Григорий находится под особенным Божиим покровом.

Вскоре после сего, по желанию народа, Григорий назначен был архиепископом Константинопольским самим императором. И теперь сопротивление его сему назначению было столь сильно[118 - См.: Свт. Григорий Богослов. Слово 26 // Там же. Т. 1. С. 324.], что до крайности огорчало некоторых даже из самых ревностных его почитателей. Впрочем, хотя и против воли назначен был архиепископом, Григорий всей душой предался заботам епархиального управления. «…Я заботился, – говорит он сам, – о нищих и монахах, о девах, служащих при храме, о странниках, о прохожих, об узниках, о псалмопениях, о всенощных бдениях, о мужах и женах… и обо всем, что веселит Самого Бога, когда совершается благочинно»[119 - Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. Т. 2. С. 225.].

Противники Григория распустили было слух, что у нового архиепископа недостанет народа для наполнения одних притворов дарованного храма, но при частом проповедании слова Божия Григорий имел утешение видеть полным народа не один только константинопольский храм, но даже несколько храмов. Только распоряжение касательно церковного имущества не нравилось большей части клира и народа, но Григорий уверяет, что при этом имел в виду возвысить святую веру и ее таинства. Вот в чем состояло это распоряжение. Главный храм константинопольский, полученный в управление от ариан, прежде был известен огромными богатствами и многими драгоценностями; но Григорий, по занятии архиепископского престола, не нашел никакого отчета в этом ни в записях прежних предстоятелей, ни у экономов. При этом иные не только советовали, но и принуждали произвести проверку церковных доходов и имущества, но святитель не стал входить в разыскание, главным образом из опасения, чтобы не послужило это к оскорблению таинства. А для отражения порицаний за этот поступок Григорий писал: «Кто выше пристрастия к богатству, тот весьма одобрит меня за это. Если же во всяком случае худа ненасытность, то еще хуже быть ненасытным духовному. Если бы все так рассуждали о деньгах, то никогда не было бы такого беспорядка в Церквах»[120 - Ср.: Там же. С. 224.].

Между тем враги Григория не преминули распространить молву, будто он домогался Константинопольского престола, и довести ее до слуха Григориева. Для обличения их св. Григорий в присутствии царя произнес Слово, в котором неопровержимо доказал неверность распространенных толков[121 - Свт. Григорий Богослов. Слово 36 // Там же. Т. 1. С. 425–431.].

В 381 году составился в Константинополе Второй Вселенский Собор под председательством Мелетия, Антиохийского архиепископа. Отцы Собора утвердили за Григорием кафедру, предоставленную ему народом и императором. Это утверждение подействовало весьма успокоительно на Григория и даже немало его обрадовало. «…В мечтаниях суетного сердца, – говорил он после, – предполагал я, что, как скоро приобрету могущество этого престола… тотчас приведу в согласие… отдалившихся друг от друга»[122 - Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 225.]. Сколь ни естественна подобная надежда при самом глубоком смирении, но она не оправдалась, как бы для уверения его в том, что и малейшая самонадеянность неугодна Богу; Григорий вскоре усмотрел, что и в таком святом деле, как соборные совещания епископов, трудно примирить разногласящих. Смерть Мелетия породила чрезвычайные споры о том, кому быть его преемником, тогда как этот вопрос не требовал и совещаний, потому что у Мелетия был достойный его совместник, Павлин, только потому не пользовавшийся уважением восточных епископов, что был избран на Антиохийский престол западными епископами. После многих совещаний по поводу этого вопроса Григорий с твердостью человека, убежденного в истине, сказал отцам Собора: «Мне кажется, друзья, что не все вы равно постигаете дело. Пока находился в живых Мелетий, извинительно еще было несколько и оскорбить западных епископов. Теперь же примите мое предложение – благоразумное, превышающее мудрость юных. Престол пусть будет предоставлен во власть тому, кто владеет им, то есть Павлину. Это будет единственным прекращением неустройств. Пусть западные победят нас в малом, чтобы самим нам одержать важнейшую победу – быть спасенными для Бога и спасти мир». Так говорил Григорий, но прочие епископы кричали каждый свое; по словам Григория, «это было то же, что стадо галок, собравшееся в одну кучу; буйная толпа молодых людей, общая рабочая, вихрь, клубом поднимающий пыль, и бушевание ветров. Вступать в совещание с такими людьми не пожелал бы никто из имеющих страх Божий и уважение к епископскому престолу. Они походили на ос, которые мечутся туда и сюда и вдруг всякому бросаются прямо в лицо»[123 - Свт. Григорий Богослов. Слово 36 // Там же. Т. 1. С. 425–431.]. «Немного спустя прибыли еще на собор епископы египетские и македонские. Те и другие сошлись между собой, как вепри, остря друг на друга свирепые зубы и искошая огненные очи»[124 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. Т. 2. С. 231.]. Они сочли самое утверждение Григория на Константинопольском престоле несообразным с законами, так как он рукоположен в епископа Сасимского. Как скоро намекнули на это, Григорий с радостью ухватился за предлог к оставлению кафедры и, здесь-то высказав общеизвестное сравнение себя с пророком Ионой, добровольно и решительно отказался от престола. Тотчас же после того он отправился к императору и просил дозволения навсегда оставить Константинополь, чтобы не быть предметом зависти других епископов. Царь в присутствии некоторых сановников с рукоплесканием выслушал последнюю речь Григория, однако же с трудом согласился на его просьбу. Еще труднее было убедить народ, чтобы приняли это равнодушно[125 - См.: Там же. С. 233.].

И прежде много было пролито слез о Григории, много высказано было громких восклицаний, жалоб, заклинаний, когда он, по случаю противоречий об Антиохийской кафедре, перестал являться на соборные совещания и объявил желание вести жизнь пустынную[126 - См.: Там же. С. 231.]; и тогда еще многие говорили: «Уважь труды свои, какими изнурял себя, и останок дыхания своего отдай нам и Богу. Пусть этот храм препроводит тебя из сей жизни». Теперь же еще более можно было ожидать слез, просьб и заклинаний; это потому, что, когда Собор изъявил беспрекословное согласие на увольнение его из Константинополя, многие из епископов, как скоро узнали о решении Собора, потекли вон, как стрелы молнии, затыкали себе уши, всплескивали руками и не хотели даже и видеть, чтобы другой возведен был на престол Константинопольский. При таких обстоятельствах нужно было употреблять ласки, похвалы и рукоплескания людям злонамеренным, чтобы народ не питал к ним гнева, и Григорий дозволил себе то из опасения народного возмущения[127 - См.: Там же. С. 233.]. Для большего же утешения своих чад по вере св. Григорий в присутствии ста пятидесяти епископов сказал самую трогательную прощальную беседу к константинопольской пастве[128 - Свт. Григорий Богослов. Слово 42 // Там же. Т. 1. С. 496–509.]. В этой беседе он предавал свое дело суду архипастырей, указал, сколько дозволяло смирение, на свои труды для блага Церкви, на слабость своих телесных сил, которые требовали успокоения, объяснил необходимость тех своих действий, которые подвергались пересудам, и повторил сущность проповеданного им здесь учения; в заключение просил отпустить его с молитвами, а на его место избрать такого, который был бы из числа возбуждающих зависть, а не сожаление, из числа не всякому во всем уступающих, но умеющих в ином случае и воспротивиться для большего блага. После этой беседы он вскоре удалился из Константинополя.

И в стихотворении о своей жизни и в некоторых Словах, говоренных в Константинополе, Григорий имел случай довольно яркими чертами изобразить образ своей двухлетней жизни в Константинополе. Чтобы вернее можно было судить об обстоятельствах, благоприятствовавших восстановлению Православия в столице арианства, для сего здесь не только уместно, но и необходимо сделать извлечения из сих сочинений. Вот что сам Григорий говорит о том, что он сделал для Константинополя и какие употреблял для сего средства. «Некогда паства сия была мала и несовершенна, без порядка, без надзора, без точных пределов… Но теперь, кто бы ни был ценителем слов моих, виждь Собор, пресвитеров, украшенных сединой и мудростью, благочиние диаконов, недалеких от того же духа, скромность чтецов, любовь к учению в народе. Посмотри на мужей и жен – все равночестны в добродетели; и из мужей посмотри на любомудрых и простых – все умудрены в божественном; начальников и подчиненных, здесь все прекрасно управляются; на воинов и на благородных, на ученых и любителей учености; все воинствуют для Бога, все в подлинном смысле учены, все служители истинного слова. Иные из них – дело моих слов, порождение и плод моего духа, и я очень уверен, что сие засвидетельствуют признательные из вас или что даже все вы засвидетельствуете это. Смотрите: языки противников стали кротки и вооружившиеся против Божества безмолвствуют предо мною. И это плоды Духа, и это плоды моего делания. Ибо учу не как неученый, не поражаю противников укоризнами, но воинствование свое за Христа доказываю тем, что сражаюсь, подражая Христу, Который смирен и кроток»[129 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 42 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1.С. 501.]. «…Был у меня и другой… закон обучения, именно же следующий: не признавать единственным путем к благочестию этого легко приобретаемого и зловредного метания языком, не метать таинственных учений без всякой пощады на зрелищах, на пирах, во время упоения, среди смеха, когда сердце разнежено песнями… но доказывать благочестие более всего исполнением заповедей, тем, чтобы питать нищих, принимать странных, ходить за больными, постоянно проводить время в псалмопениях, молитвах, воздыханиях, слезах, возлежаниях на голой земле, в обуздании чрева, в умерщвлении чувств…»[130 - Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. Т. 2. С. 219.]

Когда император Феодосии жил в Константинополе, «все тогда кланялись гордыне сановников, особенно тех, которые имели силу при дворе и неспособны были ни к чему другому, как только собирать деньги; трудно и сказать, с каким усердием и с какими происками припадали тогда к самым вратам царевым, друг друга обвиняли, перетолковывали, употребляли во зло даже благочестие… Один я признавал для себя лучшим, чтобы меня любили, а не преследовали ненавистью. Я хотел снискать себе уважение тем, что меня редко видели, большую часть времени посвящал Богу и очищению, а двери сильных земли предоставлял другим»[131 - Там же. С. 223]. «Кланялся ли я, изгибался ли, припадал ли к его [императора] деснице? Вымолвил ли пред ним какое просительное слово? Засылал ли ходатаем кого другого из друзей, наиболее сильных при дворе и особенно ко мне расположенных?»[132 - Там же. С. 232.] «Скорее можно обвинить нас в грубости и незнании светских приличий, нежели в ласкательстве и раболепстве; даже и к тем, которые весьма к нам привержены, оказываемся иногда суровыми, как скоро они поступают в чем-нибудь, по нашему мнению, незаконно»[133 - Свт. Григорий Богослов. Слово 36 // Там же. Т. 1. С. 426.]. Действительно, «я не говорлив, не забавен, не могу понравиться тем, с которыми бываю вместе, не посещаю народных собраний, не умею повести разговоров и перекинуть слово с кем случится и как случится, так что и речи мои несносны… не хожу из дома в дом ласкательством насыщать чрево, но больше сижу у себя дома угрюмый и печальный, в безмолвии занимаюсь самим собой»[134 - Свт. Григорий Богослов. Слово 33 // Там же. С. 410.]; «не тщеславлюсь грузом стола и приправами для бесчувственного чрева, веду себя по старине и по-философски, не запасаюсь на завтрашний день и посему мало чем отличаюсь от зверей, у которых нет ни сосудов, ни запасов»[135 - Там же.]; «нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении… Не знал я, что мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться передо мной, как перед диким зверем, как скоро даже издали увидят идущего»[136 - Свт. Григорий Богослов. Слово 42 // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 1.С. 507.]. Вот образ жизни св. Григория в Константинополе; из этих его замечаний, сравнив их с обстоятельствами, легко можно понять, что сильное влияние архипастырей на народ и даже усердие к посещению храмов очень мало зависят от важности и грозной величавости епископов или поражающей обрядности и соединенного с театральностью великолепия при богослужении, о чем особенно заботятся пастыри Римской церкви. Напротив, по мнению Григория Богослова, эти условия больше и чаще бывают нужны только тогда, когда пастырю недостает духа истинного благочестия.

Глава V

Причины удаления Григория из Константинополя. Грусть его о Константинопольской и Назианзской церквях. – Борьба с аполлинаристами. – Огорчения от Елладия Кесарийского. – Объяснение причин, почему не принял приглашения явиться на Собор. – Ходатайственные письма его об умирении дел церковных. – Образ жизни его в Арианзе. – Безмолвие его во время Четыредесятницы и причины сего обета. – Оскорбление от родственника Валентиниана и письмо к нему. – Молитва о смерти. – Внешние черты его лица

Одна из главных причин, по которой Григорий сложил с себя управление Константинопольской церковью, была слабость здоровья. Так, он, еще до прибытия императора в Константинополь, по болезни на несколько времени удалялся отсюда в какое-то селение, лежавшее на берегу моря, и здесь занимался благочестивыми размышлениями, особенно о суете жизни, которые в то же время или после изложил стихотворным языком. Когда единомышленники Максима приступили к посвящению его, Григорий так был болен, что не мог ходить. В таком же положении был он и тогда, когда злоумышлявший на жизнь его пришел к нему с раскаянием в своем ужасном предприятии; и в это время он едва мог свесить ногу со своей постели, на которой лежал, не имея сил переходить с одного места на другое, и, по собственным его словам, не занимался делами; а это и подавало повод завистникам Григория говорить, что он в уединении предается неге[137 - См.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Там же. Т. 2. С. 224.]. Поэтому и в прощальном Слове он смело указывал пред епископами и пред знавшим его народом на ослабление телесных сил. «Успокойте меня, – говорит он, – от долговременных трудов, уважьте мою седину. Видите, в каком состоянии у меня тело, истощенное временем, болезнью и трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно не телом только, но и заботами, – старик, который и это с трудом выговаривать может»[138 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Слово 42 // Там же. Т. 1. С. 505.]. Таким образом, и болезнь достаточно могла оправдывать удаление Григория из Константинополя, но, кроме сего, тем, которые смотрели на сие удаление с подозрением, святитель в свое оправдание указывал и другие причины. «Не слегка и не кое-как, – писал он какому-то Филагрию, – но с большим тщанием рассмотрев обстоятельства, приступил я к решению дела. Утомился я в борьбе с завистливыми епископами, которые нарушают общее единомыслие и дело веры ставят ниже частных распрей. Ты пишешь, что опасно оставлять церковь. Но какую? Если свою, то и я подтверждаю то же; если же церковь, не мне принадлежащую и не мне назначенную, то не подлежу ответственности. Но, может быть, надобно было держаться мне церкви, потому что несколько времени имел я о ней попечение? Правда, в настоящем случае труд достоин награды, но и отказ не подлежит ответственности, тем более что меня возвратили труд и болезнь»[139 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 87. К Филагрию // Там же. Т. 2. С. 473.].

Убежденный, таким образом, в невинности своего отказа, Григорий с радостью оставлял Константинополь. «Одного ищу себе, – писал он, – обитать вдали от злых, где мог бы единым умом искать Бога, где питала бы мою старость утешительная надежда горних благ, где избежал бы зависти и бури»[140 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 233.].

Успокоительна и отрадна была эта надежда, но внимательный читатель творений Григория легко заметит, что и эти утешительные минуты упования не свободны были от прилива грусти. Григорий сам говорит, что по временам все еще проявлялось в нем чувство скорби о сиротеющих духовных детях, и не знал, что будет с народом[141 - См.: Там же. С. 232.]. Он задавал себе и такие вопросы: «Как поступила со мной зависть? За что разлучила со священными чадами меня, который подвизался долгое время, озаряя их небесными учениями, и из камня источал им поток? Какое в этом правосудие? Мой был труд, я подвергался опасности, в первый раз напечатлевая в городе благочестие, а теперь другой веселит сердце свое моими трудами, неожиданно вступив на чужой престол, на который я был возведен Богом и добрыми Божиими служителями»[142 - Свт. Григорий Богослов. К константинопольским иереям и к самому Константинополю // Там же. С. 195.].

Из Константинополя Григорий счел нужным отправиться прежде всего в Кесарию и здесь почтил похвальным Словом своего умершего друга. Но и по возвращении в отечество Григория не оставляли скорбные мысли и чувства. Церковь Назианзскую уже нельзя было сравнивать с ковчегом Ноевым, спасшимся от потопления в водах еретического учения, как было при отце его; это был народ, страдавший от безначалия подобно кораблю, который, среди глубины лишившись кормчего, обуревается волнами. Особенно аполлинаристы немилосердно рвали и расхищали доброе стадо. «А я, хотя принял жезл другого стада, – писал по сему случаю св. Григорий, – однако же болезную, видя уничтожение отеческих трудов»[143 - Свт. Григорий Богослов. К самому себе // Там же. С. 280.]. Григорий желал и употреблял все возможные меры к тому, чтобы в епископа Назианзского был рукоположен пресвитер Евлалий, человек, по его словам, совершенно способный противостать дыханию бури; но многие из назианзян усиленно сему противодействовали. Поэтому, пока соседние епископы медлили рукоположением епископа в Назианз, Григорий и сам имел попечение о пастве отеческой, и хотя жил не в Назианзе, а в Арианзе, но, смотря по известиям, какие получал от пресвитера Кледония, он указывал те или другие меры к прекращению смут церковных. Особенно важными в сем отношении должно признать два послания его к Кледонию, которые значительно могли облегчить борьбу с аполлинаристами. Вскоре Григорий написал и несколько стихотворений, заключавших также опровержение заблуждений аполлинаристов. Эти стихотворения не могли не ослабить уважения к псалтири и стихам, которые написаны были аполлинаристами и почитались у них третьим заветом[144 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 101. К пресвитеру Кледонию // Там же. С. 485.].

В то время, когда Григорий лечился на ксанксаридских теплых водах, аполлинаристы поставили в Назианз своего епископа. Узнав об этом, святитель просил управлявшего Второй Каппадокией Олимпия хоть как-нибудь наказать их высокоумие, а Феодора, епископа Тианского, просил употребить все возможные меры к избранию православного епископа в Назианз[145 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 125. К Олимпию // Там же. С. 496; Письмо 152. К Феодору // Там же. С. 510.]. С облегчением болезни Григорий был утешен избранием Евлалия епископом Назианзским, но в то же время немало был оскорблен тем, что Елладий, архиепископ Кесарийский, входил в исследование о его делах и для сего прибегал не к духовным средствам и целью поставлял не соблюдение церковных правил, но удовлетворение гнева. Это было тем оскорбительнее, что Елладий состоял в дружеской, по-видимому, переписке с Григорием и к праздникам посылал ему или подарки, или поздравительные письма[146 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 172. К Елладию // Там же. С. 519; Письмо 120. К нему же // Там же. С. 494.]. Видно, что Елладию хотелось оставить Григория епископом Назианзским до самой смерти, но святитель всем тем, которые разделяли мысли Кесарийского митрополита, отвечал так: «Если бы я имел столько телесного здоровья, чтобы мог править Церковью в Назианзе… то я не столько жалок и несведущ в Божественных постановлениях, чтобы стал или презирать Церковь, или гоняться за удобствами жизни»[147 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 183. К Феодору епископу // Там же.].

Удаляясь в Арианз, св. Григорий хотел, подобно рыбке-кораблику, издали смотреть, как другие терпят поражение или поражают ближних[148 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 87. К Филагрию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 473.]. Действительно, он и из своего уединения внимательно наблюдал за современным ходом дел церковных; впрочем, при этом, сколько мог, и сам старался дать им направление, благоприятное для православных. Правда, что он отказался принять участие в совещаниях продолжавшегося Константинопольского Собора, несмотря на двукратное приглашение императора Феодосия, но отказался по причине недоверия к отцам Собора, а еще более по причине опасной болезни. «Если должно писать правду, – писал Григорий сановнику императора, через которого было сделано приглашение, – то моя мысль – уклоняться от всякого собрания епископов, потому что не видал еще ни одного собрания, которое бы имело во всех отношениях полезный конец и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любопрительность и любоначалие… выше всякого описания…[149 - Говоря таким образом, свт. Григорий, по-видимому, очень мало полагался на добросовестное и основательное рассуждение о предметах веры и благочиния даже на соборах, при честолюбии епископов. Но в настоящем случае легко понять, что такой отзыв о соборах есть следствие или слишком живой впечатлительности Григория, или неверного умозаключения его из одного или двух случаев обо всех или большей части случаев.] Теперь же побуждает меня к такому решению и болезнь, от которой всегда я почти при последнем издыхании и ни на что не могу употребить себя»[150 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 130. К Прокопию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 498. См. также: Он же. Письмо 131. К Олимпию // Там же. С. 499.]. Впрочем, хотя Григорий отказался быть на Соборе, но своими письмами немало содействовал обузданию своеволия еретиков. Так, в письме к преемнику своему на Константинопольской кафедре просил ходатайствовать пред царем о запрещении еретикам, особенно аполлинаристам, иметь свои собрания[151 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 202. К Нектарию // Там же. С. 537.]. Через несколько времени Григорий узнал о предполагаемом Соборе в 385 году, и в это время он убедительно просил тогдашних консулов, Постумиана и Сатурнина, а также двоих сильных при дворе сановников, Мардария и Виктора[152 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 133. Виктору // Там же. С. 499; Письмо 136. К Мардарию военачальнику // Там же. С. 501.], принять возможные меры к умирению церквей во время Собора. Вот как заканчивается письмо к Постумиану: «…ничего не почитай столько приличным твоему начальствованию, как это одно, чтобы под твоим начальством и твоими трудами умирены были церкви, хотя бы для сего нужно было с особенной строгостью наказать мятежных. А если я кажусь тебе странным, что, удалившись от дел, не покидаю заботы, не дивись этому. Хотя уступил я престол и высокость сана желающим, однако же не уступил с этим и благочестия, но думаю, что теперь и покажусь для тебя более достойным доверия, как служащий не собственно своему, но общему благу»[153 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 173. К Постумиану // Там же. С. 520. См. также: Он же. Письмо 132. К Сатурнину // Там же. С. 499.]. Советы Григория в самом деле были уважены, как видно из того, что император Феодосии повторил прежний свой указ, которым еретикам запрещалось иметь свои собрания, но который дотоле оставался без исполнения.

Какую строгую подвижническую жизнь вел Григорий по удалении из Константинополя, это можно видеть из некоторых его стихотворений: «Один неразумный человек, – так пишет Григорий в одном стихотворении, – богатый и высокомерный, вздумал недавно утверждать, что я роскошествую; сверх прочего говорит он и то, что я богат, потому что свободен от дел, имею у себя сад и небольшой источник. На это отвечал я ему: „Умалчиваешь ты, несчастный, о слезах, об узде, наложенной на чрево, о язвах на коленах и о ночном бдении“»[154 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Стихотворение 44. На лицемерных монахов // Там же. С. 294.]. В другом стихотворении, оплакивая страдания души своей, Григорий так описывает образ своей жизни: «Я умер для жизни, едва перевожу дыхание на земле; бегаю городов и людей, беседуя со зверями и утесами; один вдали от других обитаю в мрачной и необделанной пещере, в одном хитоне, без обуви, без огня; питаюсь только надеждой… ложем у меня – древесные ветви, постелею – власяница и пыль на полу, омоченная слезами. Многие воздыхают под железными веригами… иные, осыпаемые зимними снегами, по сорок дней и ночей стоят как дерева… имея в мыслях единого Бога. Иной замкнул себе уста и на язык свой наложил узду, которую… ослабляет только для одних песнопений… Другой смежил очи и к слуху приставил двери, чтобы не уязвило его откуда-нибудь неприметным образом жало смерти. Такие способы уврачевания и я употреблял против неприязненной плоти»[155 - Свт. Григорий Богослов. Плач. О страданиях души своей // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 298.]. Особенно замечательна заботливость Григория об обуздании языка. В 382 году Григорий налагал на себя молчание на всю Четыредесятницу. Цель своего подвига он сам объясняет так: «…приметив, что стремительность беглого слова не знает ни веса, ни меры… я совершенно удержал слово в высокоумном сердце, чтобы язык мой научился наблюдать, что ему можно говорить и чего нельзя»[156 - Свт. Григорий Богослов. На безмолвие во время поста // Там же. С. 285.]; молчание «укротит и раздражительность, которая не высказывает себя, но сама в себе поглощается»[157 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 107. К Кледонию // Там же. С. 490.]. Быть может, что наложенным на себя молчанием он хотел и других сколько-нибудь предостеречь от суетного, а еще более от пагубного празднословия. Конечно, такой обет безмолвия казался многим даже странным, особенно тем, которые приходили к святителю в это время и не могли добиться от него ни одного слова, кроме каких-нибудь мин и жестов, более необходимых для ответа. Слушать других Григорий соглашался, если только они говорили при этом о чем-нибудь добром и нужном, но сам не давал ни на что ясных ответов[158 - См.: Там же. С. 491.]. В это время посещал Григория назианзский градоначальник Келевсий, но и для него не допущено было нарушение обета. Градоначальник обвинял Григория в грубости и неучтивости, но в ответ на это получил письмо, в котором Григорий со всею смелостью писал: «Мое безголосье лучше твоего красноглаголания» – и напомнил ему пословицу: «Тогда запоют лебеди, когда замолчат галки»[159 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 114. К Елевсию // Там же. С. 493.]. Самые письма, какие писал он во время своего безмолвия и которых дошло до нас до семи, отличаются чрезвычайным лаконизмом. В это же время написал святой безмолвник и два стихотворения: «На гневливость» и «Разговор на часто клянущихся»; здесь отчасти объясняются и те причины, которые побудили Григория дать обет безмолвия[160 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письма 111–118 // Там же. С. 491–494; Стихотворения богословские, 24 и 25 // Там же. С. 124–143.].

Не более как за год до смерти св. Григорию причинил еще великое оскорбление какой-то его родственник по имени Валентиниан.

В Арианзе, против места, где Григорий проводил свою безмолвную жизнь, Валентиниан поселил женщин зазорного поведения. Григорию по той его сердечной чистоте, какую он полюбил с самого детства, конечно, нечего было опасаться, но, несмотря на это, Григорий с приближенными ему людьми поспешно убежал из своей пустыни, хотя она была для него очень любезна и по родственным воспоминаниям, и потому, что здесь были погребены его родители и здесь же почивали мощи назианзских мучеников, в честь которых ежегодно совершалось празднество 29 октября. Положение добровольного изгнанника было чрезвычайно горестное. Великость скорби ясно выразилась в стихотворении, написанном по этому случаю. Здесь он говорит о себе следующее: «Оставалась у меня одна родина, но и оттуда изгнал меня злобный демон, воздвигнув против меня черные волны. Теперь я одинокий странник, скитаюсь на чужой стороне, влача скорбную жизнь и дряхлую старость, не имею у себя ни престола, ни града, ни чад, хотя обременен заботами о чадах…»[161 - Свт. Григорий Богослов. Стихотворение 43. К себе самому. В вопросах и ответах // Там же. С. 294.]. И в письме к Валентиниану содержится подобная же жалоба, именно здесь он так выговаривает своему обидчику: «Самым нечестивым образом гонят нас из отчизны не словом, но делом, и весьма жестоко; гораздо лучше было бы объявить приказ об удалении явным предписанием, нежели нарушать святость нашей жизни поселением женщин прямо против нас. Если не смело будет сказать, то чрез Еву изверг ты и нас из рая. Правда, что нетрудно найти благовидную отговорку и сказать, что ты оказываешь нам честь чрез такое соседство, желаешь принимать нас дружески и родственно, однако же слово – не дело. Когда вы приходите на это место, мы принимаем вас и лобызаем, но от домоправления женщин так же спешим удалиться, как и от набега ехидн. Поэтому дело наше кончено. Мы перехитрены, предались бегству, оставив и труды рук своих, и надежды и принеся немало оправданий пред святыми мучениками. Конечно, это тяжело и невыносимо, однако же входит в любомудрие избранной нами жизни»[162 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 203. К Валентиниану // Там же.]. Из этого письма ясно видно, как бдителен и строг к себе был св. Григорий даже при встрече с такими соблазнами, которых ему вовсе нечего было опасаться, и как несправедливы жалобы на строгость древних правил о поведении иноков в подобных сему обстоятельствах.

Письмо произвело в Валентиниане раскаяние, и св. Григорий последние дни своей жизни мог проводить в Арианзе. Обстоятельства его кончины неизвестны. Обыкновенно полагают, что он умер в 389 или 390 году. Смерть для него была так нестрашна, что он сам в молитвах своих часто просил ее у Бога. Незадолго до смерти он написал в стихах и надгробие себе; здесь он кратко исчислил скорбные и радостные события своей жизни, упомянул и о своих трудах для славы имени Божия, а также и о том, что он от юности носил в душе своей чистые стремления[163 - См.: Свт. Григорий Богослов. Эпитафия к себе самому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 323, 324.].

В Прологах сохранилось описание внешнего вида св. Григория. Именно, об этом здесь говорится следующее: св. Григорий росту небольшого, бледноват, брови имел прямые, взгляд кроткий и ласковый; правый глаз, который в одном углу сократила рана, прищурен; борода была недлинная, но довольно густая, конец бороды представлялся с темным отливом; волос на голове было очень мало, в молодости они были белокурые, а в старости совершенно седые. Мощи его из Назианза в Константинополь перенесены в 950 году по желанию и при участии императора Константина Порфирородного, а теперь они хранятся в Риме в базилике св. Петра; сюда они перенесены греческими монахинями во время крестовых походов[164 - См.: Муравьев А. Н. Римские письма: В 2 т. М., 1846.].

Глава VI

Некоторые черты характера св. Григория, извлеченные из его писем. – Уважение к нему в Древней Церкви и сравнение его с Василием Великим

В дополнение к жизнеописанию св. Григория находим нужным познакомить читателя с некоторыми чертами нравственного его характера, о которых не было повода говорить при последовательном изложении событий его жизни и подвигов служения Церкви. Сведения об этом заимствуем из писем Григория[165 - Всех писем Григория Богослова дошло до нас 243. Многие из них более замечательны по учености и красноречию, чем по раскрытию предметов христианской веры и деятельности. Впрочем, есть и такие, в коих рассматриваются догматы веры и вопросы нравственные. Важнейшие по содержанию суть два письма Кледонию против аполлинаристов. Эти послания заслужили высокое одобрение и отцов Ефесского и Халкидонского Соборов. Из писем нравственного содержания в одном излагается учение о клятвах, в других св. Григорий увещевает иногда к единодушию в деле веры, иногда к поступлению в монашеское звание, или к прощению обид, или к благодушному перенесению скорбей, а также к исполнению завещания родителей. Есть письма, в коих обличает и за преступления, запрещает развод и дает наставление, как праздновать христианские браки. Есть довольно писем ходатайственных.].

Богомыслие так было постоянно в Григории, что он без всякого сомнения дозволяет о себе такие выражения: «О Пресвятой Троице я чаще говорю, нежели дышу, говорю среди опасностей и когда нет опасностей»[166 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 100. К Гигантию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 478.].

Подобно другу своему Василию, он утешением для себя считал ходатайствовать за несчастных, и его ходатайство, сколько можно судить по письмам, было по большей части уважаемо. Правители Второй Каппадокии, к которой принадлежал Назианз, весьма уважали Григория, хотя некоторые из них были и язычниками, например Немезий. Это особенно видно из тех благодарственных писем, которые Григорий писал к градоправителям при известии о перемещении их на другие должности. Известно еще, что по его ходатайству назианзянам дважды даровано было прощение, несмотря на то что за возмущение, произведенное ими, предполагалось до основания разрушить самый город. Всех ходатайственных писем св. Григория дошло 67, но из них в 24 испрашиваются милости родственникам Григория, особенно племяннику Никовулу[167 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 175. К Евдоксию ритору // Там же.]. Воспитанием его так был озабочен Григорий, что внимания к нему и надзора за ним просил чрез свои письма у всех софистов и риторов, бывших при тех училищах, в коих в разное время обучался Никовул. Это было тем необходимее, что Никовул, при очень хороших способностях, не отличался должным прилежанием. Набожный дядя просил иногда и епископов позаботиться об отыскании квартиры для его племянника, только поближе к церкви[168 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 157. К Феодору, епископу Тианскому // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 513.].

Бескорыстие было так любезно душе Григория, что, продавая Адамантию свои риторические книги, он опасался, чтобы покупатель не почел его корыстолюбивым; и потому, не назначая цены за книги, он объявил только, что какая бы ни была плата, она поступит к нищим. «Пришли только деньги, – писал он, – а возражение решат нищие»[169 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 235. К Адамантию // Там же. С. 556.].

В письмах своих часто упоминает Григорий о большом числе своих друзей, но в то же время замечает: «Когда называю кого друзьями, то разумею людей прекрасных, добрых, соединенных со мною узами добродетели»[170 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 39. К Софронию // Там же. С. 442.]. Поэтому же, когда он рекомендовал какому-то Стратигию одного сопресвитера Сакердота, то прибавлял: «Увидев [Сакердота], скажешь: „Григорий подлинно любитель всего прекрасного“»[171 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 169. К Стратигию // Там же. С. 518.]. Большая часть друзей Василиевых были, как видно, и друзьями Григория. Таковы магистр Софроний, св. Григорий Нисский, Воспорий Колонийский, св. Амфилохий Иконийский. От последнего Григорий получил до тысячи писем. «Бодрствую ли я или сплю, у меня не прекращается попечение о твоих делах, – так пишет Григорий Палладию, – и ты стал добрым смычком и стройной лирой, поселившись в душе моей после того, как, пиша ко мне тысячи писем, усовершился в познании моей души»[172 - Ср.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 171. К Палладию // Там же. С. 519. В других изданиях это письмо подписывается «К Амфилохию». Впрочем, данные слова св. Григория можно понимать и не столь буквально, а как просто указывающие на многочисленность этих писем. Тем более что эти письма св. Амфилохия к св. Григорию до нас не дошли. – Ред.]. Особенно много приобрел Григорий для себя друзей, и притом из числа первых сановников империи, живя два года в Константинополе. Таковы были, например, два консула, к коим он обращался с просьбами об умиротворении дел церковных. Но первым и искренним другом, так же, как и Василия, св. Григорий называет Софрония. Дружба Григория с Василием, по случаю отказа от Сасимской кафедры, по-видимому, недалека была от разрыва: с одной стороны сыпались резкие и колкие упреки в лености, а с другой – в гордости, но действия, единовременные этим письмам, в том и другом показывали высокое взаимное расположение и уважение. О глубокой преданности Григория своим друзьям ясно говорит и письмо к Амазонию, писанное вскоре по удалении из Константинополя. Вот как оно читается: «Если кто из общих наших друзей (а их, как уверен я, много) спросит у тебя: „Где теперь Григорий, что делает?“ – смело отвечай, что любомудрствует в безмолвии, столько же думая об обидчиках, сколько и о тех, о ком неизвестно ему, существовали ли когда на свете. Так он непреодолим! А если тот же человек еще спросит тебя: „Как же он переносит разлуку с друзьями?“ – то не отвечай уже смело, что любомудрствует, но скажи, что в этом очень малодушествует. Ибо у всякого своя слабость, а я слаб в отношении к друзьям и дружбе…»[173 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 94. К Амазонию // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 476.]. В числе друзей Григория было немало софистов и риторов. При всяком удобном случае он убеждал их оставить занятие софистикой[174 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 190. К Евстохию-софисту // Там же. С. 529–530.], а одного из них, именно ритора Евдоксия, склонял и к монашеской жизни по следующим причинам: «…во-первых, у тебя, как мне представляется, есть свои правила жизни, нрав тихий и нехитростный, неспособный к изворотливости в свете; во-вторых, у тебя душа даровитая, возвышенная и легко вдающаяся в умозрения; в-третьих, болезненность и телесная немощь, а это и Платону немаловажным кажется в деле любомудрия. Сверх того, ты в таком возрасте, когда страсти начинают покоряться»; «язык у тебя не зол… род у тебя не худой, и вовсе ты человек не для народной площади… Поэтому… не соглашайся иметь превосходство между галками, когда ты в состоянии быть орлом!.. Долго ли играть с детьми в куклы и приходить в восторг от рукоплесканий?»[175 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 178. К Евдоксию ритору // Там же.]. Уверенность, что исполнение сего совета принесет много утешительных плодов, эта сильная уверенность побудила Григория заключить письмо такими словами: «И очень знаю, похвалишь меня теперь не много, а вскоре несравненно больше, когда увидишь себя в том состоянии, какое обещаю, и когда найдешь, что это не пустое блаженство, не вымыслы ума, но самая действительность»[176 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 178. К Евдоксию ритору // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 523.].

Весьма замечательно по искусству и по чувству письмо Григория, писанное в защиту своей племянницы Алипианы (которая была дочерью Горгонии). Муж Алипианы порицал ее за малый рост. Посему св. Григорий писал: «Осмеиваешь у нас Алипиану, будто бы она мала и недостойна твоей великости, длинный и огромный великан и ростом, и силой. Теперь только узнал я, что и душа меряется, и добродетель ценится по весу, что дикие камни дороже жемчужин и вороны предпочтительнее соловьев. Возьми себе величину и рост в несколько локтей и ни в чем не уступай Церериным жницам. Ты правишь конем, мечешь копье, у тебя забота – гоняться за зверями, а у ней нет таких дел; не большая нужна крепость сил владеть челноком, обходиться с прялкой и сидеть за ткацким станом, – а это преимущество женщин. Но если присовокупить, как Алипиана до земли преклонена в молитве и высокими движениями ума всегда собеседует с Богом, то пред этим что значат твоя высота и твой телесный рост? Посмотри на ее благовременное молчание; послушай, когда говорит; рассуди, как не привязана к нарядам, как по-женски мужественна, как радеет о доме, как любит мужа; и тогда скажешь словами одного лакедемонянина[177 - Т. е. спартанца.]: „Подлинно, душа не меряется, и внешнему человеку должно иметь у себя в виду и внутреннего“. Если примешь это во внимание, то перестанешь шутить и смеяться над малым ее ростом, а назовешь себя счастливым за супружество с ней»[178 - Свт. Григорий Богослов. Письмо 12. К Никоволу // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 427.].

Скажем теперь о том уважении, каким Григорий пользовался в Древней Церкви. В произведениях древней церковной письменности не дошло до нас ни одного похвального Слова Григорию Богослову, но одно наименование его Богословом, с пятого века[179 - Произведение преп. Нила Синайского «О восьми помыслах».] усвоенное ему Церковью и одинаковое с именованием возлюбленного ученика Иисусова, одно это имя лучше всех похвальных Слов говорит о высоком уважении к нему. По уверению пресвитера Григория (жившего в VIII веке), это название дано Григорию Назианзскому, потому что никто ни прежде, ни после не увлекал так своими догматическими беседами, не заставлял так полюбить богословие, как Григорий Назианзин. Действительно, в один год незнакомому пришельцу восстановить Православие в такой столице, в которой сорок лет пред сим господствовало арианство, – это истинно изумительный подвиг, который несомненно свидетельствует о великом обилии благодатных даров в проповеднике. Св. Василий Великий писал Евсевию, Самосатскому епископу: «Если бы Григорию нужно было поручить в управление церковь, соответствующую его дарованиям, то таковой была бы вся Церковь, собранная под солнцем»[180 - Ср.: Свт. Василий Великий. Письмо 98. К Евсевию, епископу Самосатскому // Свт. Василий Великий. Творения. Т. 2. С. 601.]. События показали, что эти слова для своего понимания не требовали больших ограничений. Еще когда Григорий не был посвящен в пресвитера, св. Василий называл его в письме к кесарийским монахам[181 - См.: Свт. Василий Великий. Письмо 8. К кесарийским монахам // Там же. С. 456.] сосудом избранным, глубоким кладезем и устами Христовыми. А что сказал бы Василий о Григории, если бы дожил до 381 года? И на Западе имя Григория Богослова было в великой славе. Блаженный Иероним думал немало возвысить себя чрез то, что своим учителем в изъяснении Писания называл Григория Богослова. Руфин был враг Иерониму, но и он так почитал Григория, что несогласие в чем-нибудь с учением Григория Богослова признавал несомненным признаком уклонения от Православия. Православная наша Церковь в одном из песнопений (именно кондаке) называет Григория Богослова «умом крайнейшим».

Известно, что ни на чьи отеческие творения не писано так много толкований, как на сочинения Григория Назианзина. Так, в V веке писал толкования на св. Григория Нонн Пентапольский, в VII веке – св. Максим Исповедник, в VIII – Илия, митрополит Критский, Григорий пресвитер, описавший его жизнь, и многие другие в X, XI и XII веках. Все это, конечно, была дань искреннего уважения к вселенскому учителю и следствие высоты его учения, а отнюдь не темноты изложения мыслей, хотя правда и то, что сочинения, исполненные глубокомыслия, требуют больших трудов для понимания, чем те сочинения, которые поражают более цветами ораторского красноречия.

После этого не излишним еще представляется коснуться вопросов: что есть сходного и различного между Василием Великим и Григорием Богословом? Есть ли какое преимущество у одного пред другим, или они во всем равны между собой? Эти вопросы занимали некоторых и в древности. Ближайшие, например, ко времени Василия Великого и Григория Богослова церковные писатели затруднялись, которому из них отдать преимущество. Вот слова о сем церковного историка Сократа: «Память о Василии и Григории, сохраняемая всеми людьми, и ученость написанных ими книг уже достаточно свидетельствуют о знаменитости того и другого; в свое время они принесли много пользы церквам, их считали пламенниками веры. Но если бы кто захотел сравнить Василия с Григорием, представить душевные свойства, образ жизни того и другого и свойственные каждому добродетели, тот затруднился бы, которого из них предпочесть, ибо по образу жизни и по образованию, то есть по своим познаниям в эллинских науках и в Священном Писании, они были равны друг другу»[182 - Сократ Схоластик. Церковная история. IV, 26.]. Сам Григорий Богослов пишет о себе, что он всегда предпочитал себе великого Василия и потому письма его клал напереди, а свои за ними; Василий же, по его словам, предпочитал себе Григория[183 - См.: Свт. Григорий Богослов. Письмо 53. К Никоволу // Свт. Григорий Богослов. Творения. Т. 2. С. 452–453.]. В XII веке, в царствование Алексея Комнина, в Константинополе дошло дело даже до споров по сему предмету. Одни почтенные и добрые люди ставили выше Василия, тогда как иные особенно преданы были Григорию Богослову, говоря, что он по изяществу и разнообразию изложения, по звучности слов и по цветистости выражений превосходит всех знаменитых ученых, как языческих, так и наших. Третьи возвышали Златоуста как более человечного в поучениях своих и за множество медоточных слов и силу мысли. Одни посему назывались василианами, другие григорианами, иные иоаннитами. Спустя немалое время после этих споров святители сии явились Иоанну, епископу Евхаитскому, сперва поодиночке, а потом все, и сказали ему: «Мы, как видишь, едино пред Богом; каждый из нас в свое время, руководимый Божественным Духом, составил учение для спасения человеческого. Нет между нами ни первого, ни второго. Поэтому, вставши, прикажи спорящим прекратить споры из-за нас. Соедини нас во один день и, как тебе покажется приличным, совершай праздник во имя наше и потомкам передай, что мы равны пред Богом. И мы непременно будем содействовать спасению тех, которые будут совершать праздник в общую память нашу». Следствием этого видения было, как известно, установление праздника в честь трех святителей 30 января[184 - 12 февраля по новому стилю. – Ред.].

Несомненное различие между Григорием и Василием состоит только в том, что первый был гораздо чувствительнее последнего; потому Григорий, лишь только замечал завистливое нерасположение к себе некоторых, желал уклоняться от поприща своего служения, чтобы не подать повода к несправедливым о себе толкам. И Василию не менее приходилось терпеть от своих завистников, и особенно от евстафиан, но, призванный однажды на чреду своего служения, он с твердостью защищал свои права, а клеветы и обвинения отражал только частными письмами, не оставляя самой должности. С нравственной стороны то и другое, конечно, законообразно. Но где больше самопожертвования, трудно решить. Немало нужно, конечно, терпения и тогда, когда остаются при своих должностях, несмотря на то что иные неизменную ревность о благе Церкви называют гордостью или упрямством. И такие подвиги, очевидно, соединяются с самопожертвованием, так как наша честь и слава составляют часть нашего благополучия. А эта твердость и сила есть преимущественно достояние Василия. Как проповедники и ораторы, Василий и Григорий истинно неразличимы. Действительным оттенком различия между ними представляется то, что в проповедях Григория чаще можно встретить речь более сжатую, чем живописно подробную и общепонятную. Вообще же совершенства их красноречия очень единообразны; так должно быть и потому, что, при единообразии направления, они слушали одних наставников и имели одинаковые успехи во всех науках. Правда, что более изящества и законченности в пяти Словах Григория о богословии, чем в пяти книгах Василия против Евномия, но это различие объясняется самой целью сочинений. Василий опровергал апологию Евномия применительно к порядку ее слов и мыслей, а Григорий занимался решением устных возражений, которым он, естественно, должен был усвоить порядок, более приличный церковным беседам. При этом хотя последний замечает, что он не хочет строить свои беседы на чужом основании, но нередко повторяет мысли Василия почти его же словами[185 - В Прологе под 30 днем января говорится: «Если нужно, чтобы между людьми был некоторый образец и монумент, сложенный из всех по частям добродетелей, это был великий Григорий. Чистотой жизни превосходя всех отличавшихся своей деятельностью, он столько преуспел в богословии, что мудростью своей превзошел всех как по силе слова, так и по знанию догматов, почему и получил название Богослова». Но здесь же и о Василии Великом сказано: «Он красноречием превзошел не только современников, но и живших прежде него. Изучивши все науки, он в каждой был первым. Будучи столько же совершен и в исполнении правил любомудрия, он достиг чрез это созерцания сущего». Такой отзыв, видимо, высказан в соответствие видению о трех святителях Иоанна Евхаитского. (Из ежемесячного «Журнала душеполезного чтения», 1864.)].

Неизвестный автор

Два друга. Василий Великий и Григорий Богослов[186 - Печатается по: Христианское чтение. СПб., 1838. № 2. С. 94–110.]