«Слово – чистое веселье…»: Сборник статей в честь А. Б. Пеньковского

В целом можно сказать, что семантическая эволюция глагола отдохнуть обусловлена утратой связи с идеей дыхания. Концепт отдыха возник в русском языке на основе идеи нормального дыхания как свидетельства нормального физического и душевного состояния человека. Значение «восстановить силы путем прерывания деятельности, вызывающей усталость» (прототипически это пешее передвижение), возникшее в ходе семантической деривации не позднее XVIII в., связало концепт отдыха с предшествующей усталостью. Это значение является основным для современного русского языка: отдохнуть – это, прежде всего, «перестать чувствовать усталость». А усталость – комплексное состояние, включающее обычно как физическую, так и ментальную составляющую, в разных соотношениях.

Во второй половине XX в. семантическая эволюция поставила на первый план в понятии отдыха идею отсутствия обязанностей: отдых – это не работа (ср. проводить на заслуженный отдых, т. е. на пенсию). Право на отдых – одно из прав, провозглашенных советской Конституцией 1936 г. Понятие отдыха стало частью советского идеологического дискурса: возникло понятие дом отдыха, и даже зона отдыха, появилась категория отдыхающие,[37 - Так, например, на Истринском водохранилище в 60-е годы была построена «Зона отдыха трудящихся Ленинградского района» (включающая дом отдыха, ресторан, пляж, спортивную площадку и т. д.); соответственно, трудящиеся на время отпуска становились отдыхающими.] возникло впоследствии иронически переосмысленное выражение культурно отдыхать.

Отдых в этом смысле не обязательно предполагает предшествующее состояние усталости и, более того, не исключает усталость как его результат: это может быть копание грядок или игра в футбол, от чего у человека пот катит градом; ср. распространенную идею, что отдых – это смена деятельности; понятие активный отдых, высказывания типа Я не понимаю, как можно часами лежать на пляже и т. п.

В результате в разговорном языке у глагола отдохнуть / отдыхать возникла новая группа значений (обозначим ее как значение VI). Основное из них – «проводить выходной день или отпуск; не работать» (ср. устойчивое сочетание отдыхать на даче); вариант: «ездить в отпуск»; именно в этом последнем значении употребляется глагол отдыхать и существительное отдых в рекламе туристических компаний, ср. также употребления типа Мы в этом году отдыхали в Болгарии; Я в прошлом году вообще не отдыхала (скорее всего, это значит «никуда не ездила», а не «не уходила в отпуск»); Я уже отдохнул значит «в этом году уже съездил в отпуск» и т. д. Слова отпуск и отдых вступают при этом в паронимическую связь (ср. летний отпуск / летний отдых; отдых на море / отпуск на море и т. п.).

Едва заметный дальнейший семантический сдвиг дает третий вариант этого значения: "проводить свободное время, получая удовольствие", ср. устойчивое сочетание хорошо отдохнули. Например:

(29) Московский же азербайджанец после слов «хорошо о m дохнул и» начинает долго и длинно перечислять список блюд и продуктов, из которых они приготовлены [Рустам Арифджанов. Москва азербайджанская // «Столица», 1997].

В отличие от нейтрального литературного значения V все варианты значения VI маркированы как разговорные или даже просторечные и частью русской интеллигенции отвергаются.[38 - Соответственно, некоторые носителя языка фразу Он отдыхает на даче прочитывают как содержащую нейтральное литературное значение V, что вызывает ироническую реакцию типа Как он наверное устал, бедняжка! Аналогичная подмена происходит при реакции на глагол. мыться у людей, для которых нейтральным обозначением этой ежедневной процедуры является выражение принимать душ, ср.: —Я помылся. – А что, ты был такой грязный?] Причина этого неприятия состоит в том, что отдыхать в значении VI опирается на картину мира, в которой жизнь человека распадается на два состояния: утомительную работу, когда человек делает то, что он обязан, и приятный отдых, когда человек делает то, что ему хочется. Это представление традиционно не соответствует, в частности, картине мира русского ученого, ср. популярную в 60—70-е годы шутку, что научная работа – это удовлетворение своего любопытства за государственный счет. Поэтому, например, на совершенно естественный для многих людей вопрос «Ты ездил туда работать или отдыхать?» некоторые люди затрудняются ответить – из-за отсутствия в их картине мира того фрагмента, на который опирается использованное в данном вопросе значение глагола отдыхать.

Возможна и дальнейшая семантическая деривация. Например, этим же глаголом могут окказионально обозначаться сами занятия, обеспечивающие получение удовольствия (чаще всего: вкусная еда, алкоголь и секс); таким образом, глагол отдохнуть выступает в качестве косвенной номинации [Зализняк 1990] перечисленных ситуаций. Иллюстрацией этому может служить, например, следующее поразившее С. Довлатова употребление обсуждаемого глагола:

(30) Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос – барышня разговаривает по междугородному телефону:

– Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают так и не отдохнув! [С. Довлатов. Соло на Ундервуде].[39 - Этим примером я обязана И. Б. Левонтиной.]

Обращает на себя внимание наличие сходной структуры полисемии у глагола гулять:[40 - О глаголе гулять см. [Левонтина, Шмелев 1999].] (i) «быть свободным, не работать» (Я свой отпуск уже отгуляла; взять отгул); (ii) «пить алкогольные напитки» (Люди уже гуляют) и (iii) «иметь внебрачные сексуальные контакты» (муж от нее гуляет; сестра гулящая, совсем пропащая).

Глагол отдыхать имеет еще одно употребление, относящееся к классу «мещанских эвфемизмов» (термин Л П. Крысина), при котором он означает «спать» (ср. Мой супруг сейчас не может подойти к телефону, он отдыхает). Слово отдыхать является конвенциональным и единственно возможным способом выразить значение «спать» в языке армейских уставов; пословица Солдат спит, служба идет могла родиться только «на гражданке», потому что в армии солдат не спит, а отдыхает. Источником такого эвфемистического сдвига является словоупотребление, широко распространенное, в частности, в литературе XIX в., при котором глагол отдыхать имеет именно такое двусмысленное значение «лежать и, возможно, спать»; особенно часто встречается сочетание отдохнуть после обеда, ср. пример (31). Эта двусмысленность могла разрешаться контекстом в пользу значения «спать», ср. пример (32). На то, что глагол отдохнуть и в XIX в. уже мог восприниматься как эвфемизм, указывают кавычки в примере (33):

(31) После обеда государь, по русскому обыкновению, пошел отдохнуть [Пушкин. Арап Петра Великого].

(32) Юрий, который от сильного волнения души, произведенного внезапною переменою его положения, не смыкал глаз во всю прошедшую ночь, теперь отдохнул несколько часов сряду [M. Н. Загоскин. Юрий Милославский, или русские в 1612 году (1829), ruscorpora],

(33) Г-жа Миловидова ложилась спать тотчас после обеда – в два часа – и «отдыхала» до вечернего чаю, до семи часов [И. С. Тургенев. Клара Милич (1882), ruscorpora].

Итак, семантическая эволюция глагола отдохнуть / отдыхать за последние два века состояла в том что:

• значения I ("отдышаться"), II ("не умереть"), III ("успокоиться, узнав, что опасность миновала") были утрачены;

• значение IV "восстановить душевное равновесие" модифицировалось и слилось с V;

• значение V "избыть физическую и/или душевную усталость" на протяжении двух веков сохранилось без изменений;

• появилось значение VI "проводить свободное время с удовольствием".

Эволюция глагола отдыхать продолжается на наших глазах – ср. Жилищный кодекс отдыхает, т. е. не применяется; Лолита отдыхает, т. е. кто-то другой ее превзошел, и т. п. Это значение VII, возникшее, очевидно, в результате семантического развития идеи «не работать» в значении VI; анализ данного явления, однако, выходит за рамки настоящей статьи.[41 - Я благодарна А. А. Зализняку и H. В. Перцову, прочитавшим рукопись данной статьи и сделавшим ряд важных замечаний.]

Список литературы

Апресян В. К)., Апресян Ю. Д. 1993 —Апресян В. Ю., Апресян Ю. Д. Метафора в семантическом представлении эмоций // Вопр. языкознания. 1993. № 3.

Виноградов 1994 —Виноградов В. В. История слов. М., 1994.

Всеволодова 1997 —Всеволодова М. В. Аспектуально значимые лексические и грамматические семы русского глагольного слова // Труды аспектологического семинара филол. фак-та МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 1. М.: Изд-во МГУ, 1997.

Даль 1994 —Даль В. II. Словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1994.

Ефремова 1996 — Ефремова Т. Ф. Толковый словарь словообразовательных единиц русского языка. М., 1996.

Зализняк 1990 — Зализняк Анна А. Считать и думать: два вида мнения // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1990.

Кронгауз 1998 — Кронгауз М. А. Приставки и глаголы в русском языке: семантическая грамматика. М., 1998.

Левонтина, Шмелев 1999 — Левонтина II. Б., Шмелев А. Д. На своих двоих: лексика пешего перемещения в русском языке // Логический анализ языка. Языки динамического мира. М., 1999.

MAC – Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А. П. Евгеньевой. М., 1999.

Пайар 1997 — Пайар Д. Формальное представление приставки от- // Глагольная префиксация в русском языке. М., 1997.

Пеньковский 2005 — Пеньковский А. Б. Загадки пушкинского текста и словаря. Опыт филологической герменевтики. М., 2005.

Урысон 2003 — Урысон Е. В. Проблемы исследования языковой картины мира. М., 2003.

Фасмер 1986 — Фасмер. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. 2-е изд., стер. М., 1986.

ЭССЯ – Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О. Н. Трубачева. М., 1974—,

Janda 1986 — Janda I. A semantic analysis of the Russian verbal prefixes za-, pere-, do-, and ot– H Slavistische Beitrage. Bd. 192. Munchen, 1986.

Pletersnik 1894 — PletersnikM. Slovensko-nemski slovar. Pjubljana, 1894 (reprint 1974).

А. Д. Шмелев

Врали и лжецы в русской языковой картине мира

В замечательном эссе «О „чердаках“, „вралях“ и метаязыке литературного дела („Евгений Онегин“, 4, XIX, 4–5)» [Пеньковский 2005: 115–152] были подвергнуты блистательному анализу известные пушкинские строки о «чердачном врале». В нем А. Б. Пеньковский, среди прочего, показал, что правильное чтение этих строк невозможно без учета специфики употребления слова враль в пушкинскую эпоху, когда оно могло использоваться для обозначения двух различных психологических типов: легковесного, беззаботного и безответственного болтуна, адресующегося ограниченному кругу собеседников, и бездарного, безнравственного писаки, порождающего клеветнические тексты, рассчитанные на тиражирование. Однако ни к той, ни к другой разновидности враля не подходят в качестве синонимов слова лгун и лжец (используемые для дефиниции слова враль в ряде современных толковых словарей), «неоправданно укрупняющие значение поясняемого слова, утяжеляющие его и наделяющие силой», которой оно не имело прежде и не имеет сейчас [Пеньковский 2005: 126].

Сказанное подводит нас к общей проблеме осмысления различий между членами словообразовательных гнезд с вершинами лгать и врать. Наличие в русском языке двух глаголов, обозначающих «говорение неправды», связано с некоторой противоречивостью отношения к «говорению неправды» в русской культуре, не ускользнувшей от внимания наблюдателей. С одной стороны, нередко отмечается, что русская культура чрезвычайно высоко ценит правду и предписывает говорить правду (резать правду-матку в глаза), даже если это может быть неприятно собеседнику. Этот взгляд решительно отстаивает Анна Вежбицка, указывающая на то, что русской культуре чуждо понятие «белой лжи», или «социальной лжи», предписываемой во многих ситуациях англосаксонскими социальными конвенциями. С другой стороны, целый ряд авторов (как русских, так и зарубежных), напротив, считает, что русские во многих случаях более терпимо относятся к тому, чтобы говорить неправду, нежели представители многих других культур, в частности англосаксонской. Да и сама А. Вежбицка в одной из своих работ писала о наличии в русской культуре установки на то, чтобы «извинить и оправдать ложь как неизбежную уступку жизненным обстоятельствам, несмотря на все великолепие правды», приведя в подтверждение характерную русскую пословицу: Не всякую правду жене сказывай [Вежбицкая 1999: 281].[42 - В. И. Даль приводит несколько иной вариант той же пословицы: Не всякую правду муж жене (или: жена мужу) сказывает. Приведем еще одну пословицу, содержащую аналогичную установку: Хороша святая правда, да в дело не годится.]

Сразу можно сказать, что глагол лгать (как и его производные) обозначает действие, безусловно предосудительное с точки зрения русской наивно-языковой этики. Лгать значит говорить неправду, зная, что это неправда, но желая, чтобы адресат речи думал, что это правда. Лгущий человек согрешает уже тем, что подсовывает адресату речи фальшивку, выдавая ложь за истину. Здесь существенно именно то, что имеет место сознательное введение в заблуждение: если люди «искренно принимают ложь за истину, то никто не признает их лжецами и не увидит в их заблуждении ничего безнравственного» (Вл. Соловьев). Кроме того, часто речевое действие, обозначаемое глаголом лгать, наносит ущерб третьим лицам, о которых лгущий человек распространяет лжесвидетельство, непосредственно нарушая тем самым девятую заповедь. Эта сторона дела отражена в производном глаголе оболгать (кого-либо).

Человек, который лжет, может быть назван лжецом или лгуном. Между этими двумя именами деятеля есть важное различие [Шмелева 1983], которое, однако, не препятствует тому, что и в том, и в другом слове ярко проявляется отрицательный оценочный компонент.

Лгун представляет собою наименование лица по свойству, т. е. по характерному действию. Иными словами, лгуном обычно называют человека, который не просто единожды солгал, но который лжет постоянно, так что верить ему ни в коем случае нельзя – ср.:… очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в одном слове (Гоголь). Понятно, что лгун часто вызывает негодование у того, кто с ним сталкивается. Ср.:…он вспомнил эту тройку лгунов из отдела специальной техники. И тёмное бешенство обожгло ему глаза (Солженицын). Если кто-то солгал один раз, это, вообще говоря, еще не делает его лгуном: «… если дитя солжет, испугайте его дурным действием, скажите, что он солгал, но не говорите, что он лгун. Вы разрушаете его нравственное доверие к себе, определяя его как лгуна…» (Герцен). Впрочем, иногда человека называют лгуном и на основании единичного акта лжи; чаще всего это выглядит как несколько стилизованный способ «заклеймить» лгущего – ср. известную цитату из «Мастера и Маргариты»: За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!

Но даже единожды солгавший человек компрометирует себя и может быть назван лжецом. Собственно, на этом и основываются различные методики «выявления лжеца»: выявить лжеца значит установить, что говоря нечто, человек лжет. Ср. замечание Андрея Битова: «убедительным тоном говорят именно лжецы», т. е. убедительный тон – свидетельство того, что говорящий лжет. А человек, солгавший дважды, оказывается дважды лжецом – ср.:…за несколько минут я дважды в его глазах предстал лжецом (Александр Бек). Иными словами, лжец может функционировать как актуальное или перфектное (результативное) имя деятеля, обозначение лица по единичному действию, и не случайно при отсылке к приведенному выше высказыванию из «Мастера и Маргариты» слово лгун часто автоматически заменяют на слово лжец – ср. пример из Национального корпуса русского языка: Кто сказал, что при Сталине строили хорошо? Да отрежут лжецу его гнусный язык! («Столица», 2 февраля 1997).

При этом существенно, что именование кого-либо лжецом также составляет весьма сильное обвинение; не случайно в церковном обиходе выражение «лжец и убийца» представляет собою иносказательное обозначение сатаны. Но и в повседневном употреблении слово лжец часто включается в сочинительные ряды, со всей очевидностью свидетельствующие, что даже однократная ложь преступна, напр.: клеветники, лжецы и всякого рода изверги (Гончаров).

Тем самым нет принципиального этического различия между лгуном (тем, кто постоянно лжет) и лжецом (тем, кто хотя бы раз солгал). Оба слова используются как клеймо нравственно порочного человека, а такие сочетания, как милый лжец (перевод названия пьесы Джерома Килти), воспринимаются по-русски как очевидный оксиморон.

Совсем иная нравственная оценка обнаруживается в глаголе врать и его производных. «По-русски врать значит скорее нести лишнее, чем обманывать» (Борис Пастернак). Характерен производный глагол наврать, входящий в ряд выражений, указывающих не столько на ложь, злонамеренно выдаваемую за истину, сколько на некоторую беззаботность по части правды: наболтать, наговорить, наобещать, наплести с три короба. Глагол врать не предполагает лжесвидетельства, и поэтому от него не образуется глагол *обоврать (кого-либо). Если лжет человек всегда сознательно, то соврать он может по неосторожности, если скажет нечто, не подумав. Поэтому возможны такие обороты, как не соврать бы; боюсь соврать; чтобы не соврать; боюсь, не соврать бы. Используя эти обороты, говорящий дает понять, что хочет избегнуть легкомысленных и необдуманных высказываний, которые именно в силу своей легкомысленности и необдуманности могут отклониться от истины. Ссылаясь на свидетеля, который может подтвердить наши слова, мы иногда говорим, что такой-то не даст соврать. Разумеется, в этом обороте никак не выражено желание сказать неправду, от которой можно удержаться только в силу наличия свидетеля. Свидетель нужен для того, чтобы поправить невольную ошибку, от которой никто не застрахован. Сказав нечто, не подумав и случайно ошибившись, можно исправиться, сказав вру, напр.: Он живет на Пречистенке… вру, на Остоженке. Поэтому оборот соврать правду (как в известной фразе из «Арапа Петра Великого»: А дура-то врет, врет, да и правду соврет) парадоксален только на первый взгляд. Действительно, человек, который говорит, не заботясь об истинности своих высказываний, не застрахован от того, чтобы сказать неправду, но может сказать и правду. Человек, который пытается никогда не врать, может восприниматься как чрезмерный педант, и с этой точки зрения возможен подход, оправдывающий вранье. Разумихин в «Преступлении и наказании» говорил:…вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Далее он так развивал эту мысль: Я люблю, когда врут! Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами. Соврешь – до правды дойдеиiъ! Потому я и человек, что вру. Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему – ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица! Правда не уйдет, а жизнь-то заколотить можно; примеры были, – и резюмировал:.. хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же наконец и до правды, потому что на благородной дороге стоим…

Готовность врать, не заботясь об истине, часто оправдывается тем, что вранье оказывается интереснее правды. Ср.:…не желаю знать правду. Лучше соврите, но подыщите что-нибудь менее банальное (Леонид Юзефович). В этом случае врущий человек не преследует никаких корыстных целей, и такое вранье обычно не вызывает осуждения окружающих. Ср.: «Наиболее типичный случай вранья – это «художественное» вранье – игра воображения, вымысел, болтовня, не имеющая отношения к действительности. Такое вранье вполне невинно; в качестве цели оно преследует не личную корысть, а развлечение, потому что оно интереснее, забавнее, увлекательнее правды» [Апресян 2000: 226]. Характерны сочетания красиво врать и особенно вдохновенно врать, подчеркивающие эстетическую составляющую вранья. Такое вранье представляет собою своего рода «приправу» к правде, делающую правду менее «пресной», и для обозначения такого вранья используется специальный глагол приврать. Действие, обозначаемое глаголом приврать (ср. также выражение приукрасить действительность), в общем случае не вызывает осуждения, а иногда даже одобряется. Всякая прибаска хороша с прикраской, – говорит пословица.