Опиумная война

Рин не хотела больше об этом раздумывать. Она задержала дыхание и поднесла чашку к губам, поморщившись от вкуса.

Лекарь добавил меда, чтобы замаскировать горечь, но это только сделало вкус ужаснее. На вкус жидкость была как запах опиума. Рин пришлось сделать несколько глотков, чтобы осушить всю чашку. После этого живот онемел, раздулся и стал каким-то резиновым. Через несколько минут внизу живота защекотало, как будто кто-то колет ее крохотными иглами изнутри.

– Возвращайся в комнату, пока не началась боль, – посоветовал лекарь. – Я скажу наставникам, что ты больна. Вечером тебя навестит медсестра. Ты вряд ли захочешь есть, но на всякий случай я попрошу кого-нибудь из твоих однокурсников принести тебе что-нибудь.

Рин поблагодарила его и, шатаясь, вернулась в комнату, прижимая руки к животу. Щекотка переросла в острую боль, охватившую всю нижнюю половину тела. Рин словно проглотила нож, и теперь он медленно проворачивается внутри.

Кто-то помог ей добраться до кровати.

«Боль – это всего лишь сообщение, – твердила она себе. – Можно ее не замечать. Можно… Можно…»

Боль была кошмарной. Рин не могла удержаться от стонов.

Она не спала, скорее, лежала, как оглушенная. В беспамятстве ворочалась на простынях, ей грезились нерожденные дети и Тоби, погружающий пять когтей ей в живот.

– Рин. Рин?

Над ней кто-то склонился. Нян с деревянной миской.

– Принесла тебе тыквенного супа.

Нян опустилась на колени рядом и поднесла миску к лицу Рин.

Рин понюхала. Желудок болезненно сжался.

– Не хочется, – еле слышно выговорила она.

– А еще успокоительное. – Нян протянула чашку. – Лекарь сказал, что ты можешь его принять, но это необязательно.

– Ты что, шутишь? Дай сюда.

Рин схватила чашку и жадно ее опустошила. Голова тут же поплыла. Комната затуманилась. Боль в животе исчезла. А потом что-то поднялось из горла. Рин склонилась над краем кровати, и ее вырвало в стоящий внизу горшок. Фарфор забрызгала кровь.

С безумным удовлетворением Рин посмотрела на горшок. Уж лучше избавляться от крови таким способом – разом, чем медленно, каждый месяц, и так годами.

Ее еще рвало, когда Рин услышала, как открывается дверь.

Кто-то вошел и замер перед ней.

– Ты больна, – сказала Венка.

Рин взглянула на нее с окровавленным ртом и улыбнулась.

Четыре дня Рин провела в постели, в забытьи, пока наконец не вернулась к занятиям. Когда она вытащила себя из постели, вопреки увещеваниям Нян и лекаря, Рин обнаружила, что безнадежно отстала.

Она пропустила всю тему спряжения мугенских глаголов, главу о смерти Красного императора по Истории, анализ географических прогнозов Сунь-цзы по Стратегии и объяснения о том, как ставить шину по Медицине. Она не ожидала снисхождения от наставников, да и не получила их.

Наставники обращались с ней так, будто она пропустила занятия по своей вине. Так оно и было. У Рин не было оправданий, ей лишь пришлось смириться с последствиями.

Она не могла ответить ни на один вопрос наставника, когда ее вызывали. Занимала последнее место на всех экзаменах. Рин не жаловалась. Всю неделю она молча терпела снисходительный тон наставников.

Удивительно, но это ее не обескуражило, скорее, избавило от пелены на глазах. Первые недели в Синегарде прошли как во сне. Ослепленная великолепием города и академии, Рин позволила себе грезить.

Теперь ей болезненно напомнили, что она здесь не навсегда.

Кэцзюй ничего не значит. На кэцзюй проверяли ее способности повторить наизусть поэму, как попугай. С чего она вообще вообразила, что способна подготовиться к академии Синегарда?

Но если кэцзюй ее чему-то и научил, так это тому, что цена успеха – боль.

А Рин давно уже не жгла свою кожу.

Она привыкла к академии. Разленилась. Упустила из виду, что стоит на кону. Ей нужно было напомнить, что она никто, что ее мигом могут отправить обратно. И какой бы несчастной она ни чувствовала себя в Синегарде, в Тикани было бы куда хуже.

Вот он смотрит на тебя и облизывает губы. Ведет тебя в постель. Сует руку между ног. Ты кричишь, но никто не слышит.

Она останется здесь. Останется в Синегарде, даже если при этом погибнет.

Рин погрузилась в учебу. Занятия превратились в боевые действия, каждая тема – сражение. Каждая поднятая рука и домашняя работа. Рин состязалась с Нэчжой, Венкой и всеми остальными синегардцами. Придется доказать, что она достойна здесь учиться, что заслужила это.

Ей нужен был жестокий удар, чтобы напомнить – она не такая, как синегардцы, в детстве она не научилось бегло говорить на гесперианском, не знакома со структурой командования имперского ополчения, не знает, как свои пять пальцев, каковы политические отношения между двенадцатью наместниками. Синегардцы впитали эти знания с детства. Рин придется их развить.

Каждый час, который она проводила не в классе, Рин занималась в архиве. Она вслух читала нужные книги, ощупывая языком незнакомый синегардский диалект, пока не искоренила все намеки на протяжный южный акцент.

Она снова начала прижигать кожу. Боль приносила успокоение – она была такой утешающе знакомой. Рин давно привыкла к тому, что ради успеха нужно идти на жертвы. А жертвы означают боль. Боль означает успех.

Рин перестала спать. В классе она садилась в первый ряд, чтобы не задремать. Голова постоянно разламывалась. Чуть ли не до тошноты. Рин перестала есть.

Выглядела она жалко. Но все возможные варианты были ужасны. Она могла убежать. Могла сесть на лодку и уплыть в другой город. Могла возить опиум для другого контрабандиста. Могла вернуться в Тикани, если до такого дойдет, выйти замуж и надеяться, что никто не узнает о том, что она не может иметь детей.

Но теперешние несчастья были даже приятными, они доставляли ей удовольствие, ведь она сама их выбрала.

Через месяц Рин лучше всех сдала очередной экзамен по Лингвистике у Цзимы. Она опередила Нэчжу на два балла. Когда Цзима объявила пятерку лучших, Рин радостно подпрыгнула.

Всю ночь она зубрила спряжение гесперианских глаголов, крайне запутанное. В современном гесперианском не было ни ритма, ни смысла. Правила совершенно произвольны, произношение хаотично и полно исключений.

Она не могла разобраться в гесперианском, и потому просто запомнила его, как запоминала все непонятное.

– Хорошо, – ледяным тоном сказала Цзима, протянув экзаменационный свиток.

Рин поразилась, насколько хорошо себя чувствует от этого «хорошо».

Она обнаружила, что похвала наставников наполняет ее энергией. Похвала означала подтверждение, что Рин не пустое место. Она может быть блестящей ученицей, достойной внимания. Она обожала похвалы, лелеяла их, нуждалась в них и испытывала облегчение, только когда их слышала.

А еще она поняла, что похвала для нее – как опиум для наркомана. Стоило ей получить новую дозу лести, и она уже думала, как добыть следующую. Успех доводил ее до экстаза. Неудача была хуже ломки. Хорошие результаты контрольных доставляли только временное облегчение и гордость, Рин испытывала удовольствие несколько часов, а потом ее охватывала паника перед новым экзаменом.

Она так жаждала похвалы, что чувствовала ее каждой косточкой. И в точности как наркоман, готова была пойти на что угодно, лишь бы ее заслужить.

За несколько недель Рин локтями проторила себе путь из нижних строчек успеваемости до самых верхних по каждому предмету. Она постоянно состязалась с Нэчжой и Венкой за самые высокие оценки почти по каждому предмету. В классе Лингвистики теперь она была второй после Катая.