Журнал «Юность» №05/2020

Пленные всполошились. Послышалось: «Гитлер капут! Вир шноссен нихт! Вир зинд арбайтер!»

Мои товарищи недоумевали: «Что ты им сказал? Что они ответили?»

А я сказал:

«Немецкий солдат ужасен как волк.

Где немец – там огонь и кровь».

Вероятно, пленные после таких слов ждали расправы и потому закричали: «Гитлер капут! Мы не стреляли! Мы рабочие!»

Немцев отвели на допрос в штаб бригады. Дальше их путь в числе многих тысяч лежал в лагеря военнопленных. Вполне возможно, что напуганные мною фрицы летом 1944 года были среди 60 тысяч взятых в Белоруссии и проконвоированных по главным улицам Москвы. По 20 человек в шеренге со своими генералами и офицерами три часа шла огромная колонна – напоказ москвичам.

Вернемся к моему немецкому. После войны я намеревался поправиться в этом предмете. Запасся словарями, книгами с несложными немецкими текстами – читал с удовольствием, накапливал слова. Но на самостоятельное постижение грамматики меня не хватило.

По журналистским делам несколько раз ездил я в Германскую Демократическую Республику. Там давали мне переводчика. Но каждый раз получалось, что переводчики были слабые. И я, поскольку знал множество немецких слов, помогал им найти нужное.

Что из моей помощи вышло? Немцы, с которыми общался, посчитали, что я их язык прекрасно знаю, но не признаюсь в этом, скрываю – возможно, чтобы выведать их истинное отношение ко мне или ко всему Советскому Союзу!

Однажды за торжественным обедом нам подали мороженое в высоких и вычурных бокалах. «Их хабе айн турм, ? Их бее нах штурм» («У меня башня, я ее штурмую»).

Этот стишок, получившийся сам собой, окончательно уверил моих хозяев, что я «подглядывал» за ними. Не сразу я догадался об этом, догадавшись, не стал страдать – всякое бывает. Главный же итог – в том, что любое дело, за которое взялся (к примеру, изучение немецкого) надо делать хорошо. Тогда все и будет в порядке.

Горький хлеб. 1944. Белорусский фронт

Самый горький хлеб я не ел, но видел, как его добывают. Было это опять же на войне, в местности, только что освобожденной от фашистов.

В поле около сгоревшей деревни работали женщины и дети. У них был плуг. К плугу были привязаны лямки: две побольше, три поменьше. В большие впряглись две женщины, в маленькие – трое ребятишек. Они тащили плуг по полю. Еще одна женщина держала плуг за ручки, вела его в борозде.

Нам, солдатам, нельзя было остановиться, чтобы помочь в этой нечеловеческой работе. За грядой бугров гремел бой, и мы торопились туда.

Много ли они вспашут? Потом, после плуга, тащить им по комкам сырой земли борону. Потом посеют руками зерно. И вырастет – только к осени – хлебушек. Сладкий-сладкий. И самый горький.

Горячее желание.

1944. 3-й Белорусский фронт

Во время отступления германских войск по обочинам дорог валялось много всякого добра: сожженные танки, смятые мотоциклы, разбитые грузовики. В памяти запечатлелась опрокинутая повозка и рядом с ней рассыпанные по сухой траве тысячи портретов Гитлера – размером в открытку. Черный клин волос на лбу, усики под крысиным носом.

Фашистского фюрера до этого я видел только на карикатурах и удивился сходству карикатур с портретом. А удивившись, подумал, как человек с такой вот дурашливой физиономией смог затеять такую страшную войну! Помню, от этой мысли стало очень обидно.

И в который уж раз возникло горячее желание каким-либо фантастическим способом попасть в кабинет Гитлера (во сне я уже почти дотягивался до него кулаком!) и рассчитаться с первовиновником человеческих бед.

Наивность моего желания заключалась не только в его неисполнимости. Позже пришло прозрение, что виновником человеческих страданий был отнюдь не только Гитлер, его генералы и его окружение. Гитлер был лишь ядовитым зубом смрадного и жирного чудовища по имени мировой империализм!

Сны мои, по мере продвижения на запад, становились спокойнее…

О мастерах-плотниках и бревне.

1944. 3-й Белорусский фронт

Много лет прошло, как окончилась война, но я, когда слышу слова «второй фронт», неизменно вспоминаю опушку леса у деревни Назия – на Волховском фронте. Летом 1942 года там, среди желтых песочных воронок и избитых осколками деревьев, стоял наш дивизион. С самого рассвета до самой темноты в небе кружили фашистские самолеты, свистели и взрывались бомбы. Недалеко был голодающий Ленинград. Из газет мы знали, что тяжелейшие бои идут и под Сталинградом. Настроение у нас, восемнадцатилетних, и у пожилых солдат было тревожное. В перерывах тяжелой боевой работы собирались под высокой сосной, сидели на сухой земле, поросшей брусничником, курили сладковатую гнилую махорку. Разговаривали. О чем бы ни заходил разговор, обязательно поминали Второй фронт. Союзники обещали высадиться в Западной Европе в 1942 году. Лето было на исходе. Осенью, мы понимали это, на море начнутся штормы, высаживаться с кораблей будет трудно. Значит, рассуждали мы, вот-вот наступит обещанный день, и нам станет полегче.

В 1942 году союзники Второй фронт не открыли. Обещали в 1943-м. И тоже не открыли. Высадка англо-американских войск в Северной Франции началась лишь летом 1944 года – 6 июня, на 1083-й день Великой Отечественной войны. Нормандская операция – ее кодовое наименование «Оверлорд» – положила начало открытию Второго фронта в Европе. Несмотря на то что союзники создали огромные силы для вторжения, захват стратегического плацдарма шел медленно, борьба за его расширение продолжалась до 24 июля, до дня войны 1131-го. К этому времени англо-американские войска захватили участок побережья в 100 километров по фронту и до 50 километров в глубину.

Радовались ли мы этому событию? Радовались.

Дивизионы нашей 9-й гвардейской минометной бригады в те дни мчались по белорусским дорогам. Остался позади освобожденный Минск. Фашисты бежали. Мы гнались за ними. Били залпами «эрэсов» по тем, кто пытался остановиться, на них кидались танки, на грузовиках пехота, а с воздуха – штурмовики. Мы, солдаты, еще не знали, что окружаем, уничтожаем огромную массу немецко-фашистских войск, что плененные здесь враги пройдут по Москве – на показ народу. Но настроение все равно было отличное. И мы радовались вступлению в Европу американцев и англичан – тому, что и они могут присоединиться к нашему делу, к нашей суровой работе. Дело-то какое! Работа какая! Разгром фашизма!

Похожая радость бывает у плотников, которым сосед помог втащить бревно на верхушку сруба. Сами втащили бы. Но человек помог – спасибо ему… А в 42-м мы радовались бы по-иному – как если бы сосед подставил свое плечо под бревно, когда оно готово было придавить мастеров.

Факты для рассказа.

1944. 3-й Белорусский фронт

Немцы, отступавшие в Белоруссии, пытались зацепиться за какую-либо высоту, за берег реки и окапывались там. По ним и били наши «эрэсы». В рассказе «Опасный суп» обстановка того времени описана. Добавлю то, что немцы, отступая, разрушили железную дорогу. Нам, гвардейцам, пришлось самим возить за собой запасы снарядов, перемещать их за уходившим на запад фронтом.

В одну из таких перевозок мне приказали сопровождать грузовик, у которого была поломка. Его прицепили к исправному, в который положен груз снарядов – 20 штук, да у задней стенки кузова ящик взрывателей. Было раннее утро прекрасного летнего дня – июнь 1944 года. Дорога – хорошее шоссе к Минску. Немцы метались в огромном кольце окружения. На рощицу в стороне от дороги наши самолеты сбросили бомбы, к ней в телегах с пулеметами спешили по полю партизаны. Понятное дело – обнаружены немцы. Через десяток километров видим наших артиллеристов, устанавливающих на обочине пушку, – тоже, значит, замечен противник. А мы едем дальше, у нас свое дело.

Шоссе круто пошло вниз, чтобы круто подняться вверх. Мы были у самой нижней точки, когда со стороны пшеничного поля послышались выстрелы. Я подумал: «Партизаны гоняют в пшенице немцев». Вспыхнула ракета над краем поля. Оттуда, с высокого откоса, к шоссе побежали немцы. Их было очень много. Какая-то часть, укрывшись в пшенице, дождалась момента, когда можно было незамеченными перебраться через дорогу и укрыться по другую сторону в лесу.

А. Митяев – командир отделения в 5-м запасном стрелковом полку. Биробиджан. 1945 год

Мне показалось, что на передней машине немцев не видят. Я выскочил из машины, подбежал к передней. Нет, видели. Шофер Саша Малик, не зная, что произойдет через минуту, бережно выводил свою машину на подъем – тяжелый груз, на прицепе неисправный грузовик. Этот момент немцы, видимо, приняли за остановку машин и перестали стрелять. Но машины двигались все быстрее. Выстрелы возобновились. Из двери передней машины помощник командира нашего взвода сержант Гриша Гонтаренко ответил автоматной очередью. Я влез на капот первой машины, расставил ноги, чтобы не загораживать шоферу дорогу, поставил локти на крыше кабины – приладился стрелять. Мне все было видно сверху. Моей целью стал немец, отделившийся от бежавших через дорогу. Он лег на шоссе, начал раздвигать сошки ручного пулемета, намереваясь стрелять вдогонку. Мои выстрелы заставили пулеметчика откатиться в кусты на обочине. Через какое-то время мы преодолели подъем и оказались в безопасности.

Снаряды были доставлены на место. Попадание пули не могло взорвать «эрэс». Страшный взрыв мог произойти, если бы пули попали в ящик с взрывателями, от взорвавшегося взрывателя сдетонировали бы все двадцать «эрэсов». Обошлось. За спасение снарядов Гонтаренко получил орден Красной Звезды, Малик и Митяев – медали «За отвагу».

Тактические занятия на командирском ящике (из «Книги будущих командиров», 1970). Омск

Я вспоминаю капитана Сыровайского, который преподавал в нашем училище – ГМАУ № 2 – тактику. После доклада дежурного он произносил свою обычную фразу: «Ну-с, сегодня мы проведем занятия на командирском ящике».

Капитан придирчиво осматривал стоявший в середине класса ящик, речку, выложенную в нем из стекляшек, леса из зеленой ваты на спичках, песчаные холмики, церквушку, деревянные брусочки домиков с окошками, с красными крышами. И продолжал: «Итак, на северном скате высоты “Огурец”, а по-немецки “Гуркен”, сосредоточилась рота танков противника. Дивизион гвардейских минометов движется из Новоселок, а вернее, из Нойесдорфа… Вы, гвардии курсант (тут называлась фамилия) – командир дивизиона. Мне же придется быть командиром немецкой танковой роты. Противно быть фашистом, но чего не сделаешь, чтобы научить вас бить этих самых фашистов…»

И начиналась игра. Только курсант подводил свои игрушечные «катюши» на удобную огневую позицию, как Сыровайский сдвигал танки в другое место. Капитан лучше нас знал местность, воспроизведенную в командирском ящике, и частенько своими маневрами заводил «катюши» в болото. «Катюши» долго выбирались оттуда – учитывалась скорость автомашин на вязком грунте. Пользуясь этой задержкой, Сыровайский проскакивал в наш тыл и говорил с укоризной: «Пропустил фашиста! И грудь не в крестах и голова в кустах. Пока отметку не ставлю. Обхитрите меня – будет пятерка, а на фронте – орден».

Еще был в училище миниатюр-полигон. Там курсанты учились стрелять из орудий. Квадратная площадка (200 х 200 метров) тоже изображала участок пересеченной местности. Сделанные нашими руками горушки, речки, лески, деревни, танки, доты, окопы были побольше, чем на командирском ящике. А самое интересное – перед площадкой стояла пушка. Наводилась она в цель как самая настоящая, но стреляла пулей: в пушку был вделан винтовочный ствол. Не скрою, нам, посланным в училище с фронта, доставляло удовольствие разбить пулей игрушечную цель.

С командирского ящика, с миниатюр-полигона начиналось наше обучение, продолжалось оно на стрельбище, заканчивалось тактическими занятиями, учениями или военной игрой. Военная игра – верный способ научиться воевать. Ведь не будешь для обучения устраивать настоящую войну. А когда на настоящей войне учатся, то наука обходится слишком дорого…

Добро с кулаками. 1946. Читинская обл.

Было это ранней весной 1946 года. Поезд шел по Сибири на Дальний Восток. В теплушках, в товарных вагонах с чугунными печками ехали молодые солдаты. Им предстояло сменить на Сахалине, Камчатке, на Курилах солдат пожилых, подлежащих послевоенной демобилизации.

У меня за плечами была война с немцами, а на плечах – погоны старшего сержанта, и потому начальство эшелона наделило должностью старшего по вагону. Я отвечал за имущество – нары, печку, бачок с водой и за два десятка жизней.

Подчиненное мне воинство ничем не блистало. Им было по восемнадцати, но казались они подростками. Годы войны своей самой горькой жертвой сделали именно это поколение – заморили голодом, лишили родительской ласки и вольных занятий. Будь они одеты получше, может быть, и не выглядели бы такими жалкими. Но в учебных ротах их одели в солдатские обноски – ветхие, не по росту, кому коротко, кому длинно. И хотя был я старше всего на три-четыре года, проникся к ним неведомой до того дня жалостью.

Эшелон наш сутками стоял на разъездах, зато с ходу проскакивал города и тем избавлял комендатуры и горожан от анархии будущих дальневосточников. Степи, тайга, горы, сменявшие друг друга, – все было вновь, обещало лучшую жизнь по прибытии на место – посытнее, в новых шинелях, с ясными обязанностями. В разговорах о таких надеждах протекали недели.