Чингисхан. Сотрясая вселенную

– Веди меня, – приказал Эйрих.

Девица поплелась по коридорам, он пошел вслед за ней. Она пугалась проходящих мимо готов, вытаскивающих ценное имущество во двор, но Эйрих сказал, что она с ним, поэтому все вопросы и нездоровые интересы разрешались походя.

Войдя в указанное девицей помещение, Эйрих сразу же подбежал к шкафу, буквально набитому пергаментами. От Виссариона он знал, что всякую повседневную ерунду пишут на восковых табличках – церах[17 - Цера (лат. tabula cerata) – табличка из дерева или кости, в ней было выдолблено углубление, в которое заливали темный воск. Информацию на цере можно было легко стереть и использовать освободившееся пространство многократно. Писали на церах стилусом (др.-греч. ?????? – «столб, колонна, писчая трость, грифель»), острой палочкой из кости или металла. Самая древняя цера датируется VII веком до н. э., и родом она из Этрурии. В общем-то, церы активно применялись вплоть до XIX века н. э., то есть до появления массового производства дешевой и доступной бумаги, ибо до этого не было никаких эквивалентных по стоимости альтернатив.], а по-настоящему важные вещи доверяют только пергаментам, ибо церу легко можно испортить, а пергамент при бережном отношении может храниться десятилетиями.

Первый выхваченный из шкафа пергамент содержал в себе долговую расписку на пятьсот семьдесят девять золотых аурелиев. Сумма, как понял Эйрих, баснословная. Концепт долговых расписок он знал еще из прошлой жизни. Китайцы грешили тем же самым, но Темучжин решил, что это губительно для рода людского и запретил ростовщичество в своей Ясе[18 - О запрете ростовщичества в Ясе Чингисхана в дошедших до нас фрагментах ничего не сказано, но сам факт утраты большей части содержания Ясы позволяет мне относить туда все что душе угодно. Однако я буду ограничивать себя здравым смыслом.Реалистичность запрета ростовщичества Чингисханом обосновываю тем, что гипотетически были возможны ситуации, когда предприимчивые китайцы кидали наивных кочевников на большие деньги, а затем оказывалось, что кинутые дети степей являлись Чингизидами, то есть потомками Чингисхана. Это же скандал! Естественная реакция отца нации – запретить ростовщичество на корню, чтобы монголы жили по средствам.]. Карался как тот, кто дал деньги в рост, так и тот, кто взял их на таких условиях. Пятьсот плетей первому, семьсот – второму, потому что взявший деньги на невыгодных условиях однозначно дурнее того, кто их дал. Первый хотел нажиться, а второй просто умственно отсталый. Было жаль, что нельзя спросить у должника этой долговой распиской. Сумма ведь большая и на нее можно много что купить…

Целая полка в шкафу была выделена исключительно долговым распискам разных людей с указанием их полных имен, что, безусловно, являлось ценной информацией, но в перспективе.

Вторая полка являла собой документооборот, прибыль, убыль – это все, что смог понять Эйрих. Его компетенции явно не хватало, чтобы легко разбираться в подобных бумажных хитросплетениях, но этого и не надо пока что.

Зато следующие три полки, ради которых пришлось приволочь к шкафу табуретку, содержали чьи-то труды. Возможно, это греческая или римская философия, которой Эйрих страстно хотел обладать, возможно, исторические труды, что тоже было бы попаданием в сердце, а может, любовные романы, со слов Виссариона, вечно популярные у патрициев. Так или иначе, это текст, который поможет лучше понимать римлян.

– Счетоводы присутствуют на вилле? – осведомился Эйрих, отвлекшись от беглого чтения очередного пергамента. – Кто отвечал за ведение документации?

Девица промолчала.

– Если будешь молчать, я отдам тебя воинам, – предупредил ее Эйрих.

Она уже фактически трофей, и участь ее незавидна, но ей это еще неизвестно, поэтому пусть считает, что это в его власти.

– Счетоводством занимался Филарет, – ответила девица, – но приказчиком был Хрисанф.

– Идем на улицу, – направился к выходу Эйрих.

Будущих рабов уже поставили на колени вдоль длинной стены дома. Группа воинов нарезала веревки и вязала их, чтобы обозначить новый статус. Среди них сидел и Бардилис, для которого фактически ничего не изменилось, кроме хозяев.

Женщин собрали на противоположной стороне дворика, где сейчас наблюдалась наибольшая концентрация готских воинов, в том числе и дружинников.

– О, Эйрих нашел еще одну! – радостно воскликнул Вульфа.

Будь Эйрих его возраста, может быть, тоже не мог бы ни о чем думать, кроме как о женщинах, но за плечами у него целая жизнь, и парень отчетливо понимал, что сейчас золотое время, которое надо посвятить не женщинам, а делу. Женщинам можно уделить хоть остаток жизни, когда под властью Эйриха вновь будет огромное государство…

– Уведи ее к остальным, – сказал Эйрих.

– Ты мне не указ, – с вызовом произнес Вульфа.

– Тогда не уводи, – пожал плечами Эйрих и направился к рабам мужского пола.

– Мы не закончили говорить, – придержал его за плечо Вульфа. – Ты нарываешься, Эйрих.

– Лучше бы тебе убрать руку с моего плеча, – порекомендовал ему Эйрих, безразличным взглядом уставившись в стену виллы. – Тогда не случится ничего, о чем ты будешь горько жалеть.

– А если не уберу? – решил усугубить ситуацию Вульфа.

Эйрих опустил руку к ножу на поясе, резко развернулся и выхватил нож, после чего приставил его к глотке Вульфы, успевшего только вздрогнуть.

– Мы не ровня, запомни это, – процедил Эйрих зло. – Отнять твою жизнь – плюнуть да растереть. Ты не стоишь вообще ничего и навсегда останешься жалким забойным скотом. Еще раз поднимешь на меня руку – я убью тебя. Больше предупреждений не будет. Ты отчетливо понял меня?

Вульфа молчал, с покрасневшим лицом, с яростью в глазах, было видно, как он жаждет высказать все, что думает об Эйрихе, но этот его порыв сдерживал холодящий кожу острый металл, упертый ему в глотку.

– Не слышу тебя, – произнес Эйрих безэмоциональным тоном.

– Я понял тебя отчетливо… – тихо произнес Вульфа.

– Не стой у меня на пути, – предостерег его Эйрих.

Поместив нож в поясные ножны, он продолжил движение к рабам.

– Я вызываю тебя на поединок! – набрался смелости Вульфа.

Сначала Эйрих хотел рассмеяться, но затем вспомнил, что они с недавних пор официально взрослые мужи, поэтому слова этого неразумного сопляка нужно воспринимать всерьез.

– Я принимаю твой вызов, – хмыкнул он. – Готовься, поединок состоится после набега.

Потеряв всякий интерес к Вульфе, Эйрих дошел-таки до уже почти состоявшихся готских рабов и начал внимательно их рассматривать.

– Кто из вас Филарет, а кто Хрисанф? – поинтересовался он.

– Я Хрисанф, – мотнул головой парень зим двадцати пяти.

– А Филарет где? – оглядел остальных Эйрих.

– Нету его больше, – ответил Хрисанф.

– Филарет был счетоводом, так? – уточнил Эйрих. – Наиболее ценный из вас. И где же он?

– Ваши… м-хм… его, ну, это самое, того… – не совсем понятно выразился Хрисанф.

– Говори предельно понятно, – приказал ему Эйрих.

– Завели за дом и… это… – Хрисанф замялся. – Зарезали.

Эйрих прервал эту необычную беседу и пробежался за здание виллы. А там среди небольшого садика плодовых деревьев лежали трупы с перерезанными глотками. Видимо, этих людей посчитали слишком старыми, чтобы они могли стать хорошими рабами. Филарет, гипотетическая кладезь знаний о финансовых делах патриция Кастора и римском делопроизводстве, уже начал остывать в таком живописном месте. Под абрикосами.

В этот раз Эйрих почувствовал настоящий гнев. И именно сейчас он решил, что в его армии, в его племени все будет совершенно иначе.

– Вождь, – подошел Эйрих к Брете.

Этот сидел под навесом возле комнатушек для рабов, считая барыши. Сундучок с серебром был открыт, а на столе постепенно росли горки из монет разного номинала. Пусть с латынью у Бреты дела обстоят очень плохо, но деньги он считать умел и любил.

– Я сильно занят, Эйрих, – недовольно посмотрел вождь на неурочного посетителя.

– Мне нужны люди и телега, чтобы безопасно перевезти римские пергаменты в деревню, – сказал Эйрих.

– Зачем тебе это? – отвлекся от подсчета денег вождь.

– Хочу больше знать о римлянах, – честно ответил Эйрих.