Свет погас

– Хотя ты этого не знаешь, – сказал он, подняв наконец голову, – но Господь справедлив и грозен, Бесси. Он мне дал хороший урок, и поделом мне, ох как поделом! Торп понял бы это, если б он был здесь. Он тоже, вероятно, вынес немало от вас, дитя, но, конечно, этого хватило не надолго. Я спас его. Я спас его. Пусть это мне зачтется когда-нибудь.

– Пустите меня, – сказала Бесси, – пустите меня! – И при этом лицо ее омрачилось.

– Все в свое время, дитя мое. Посещали вы когда-нибудь воскресную школу?

– Никогда! Пустите меня, говорю я вам! Вы смеетесь надо мной.

– Право же, нет. Я смеюсь только над собой. Помните слова Евангелия: «Спасавший других, теперь спаси самого себя». Это, положим, не совсем школьный текст, ну да не все ли равно…

Он выпустил ее руку, но так как он стоял между ней и дверью, то она не могла бежать.

– И такое громадное зло может причинить такая ничтожная маленькая женщина!

– Мне очень жаль… очень-очень жаль того, что я сделала с картиной, – уверяла она.

– А мне нет. Я даже благодарен вам за то, что вы ее уничтожили… Да… о чем мы с вами говорили перед тем, как вы упомянули об этом?

– Об отъезде отсюда и о деньгах; о том, что мы с вами решили уехать отсюда.

– Да, да… конечно, мы уедем… то есть я уеду.

– А я?

– А вы получите пятьдесят фунтов за то, что уничтожили мою картину.

– Так вы не хотите?..

– Боюсь, что нет… Вы лучше подумайте о пятидесяти фунтах, которые будут в полном вашем распоряжении.

– Но вы говорили, что не можете обойтись без меня…

– Так оно было еще очень недавно. Но теперь благодаря вам я сразу почувствовал себя гораздо лучше. Подайте мне, пожалуйста, мою шляпу.

– А если я не подам?

– То мне ее подаст Битон, а вы потеряете пятьдесят фунтов, вот и все. Дайте же!

Бесси выругалась про себя. Она искренне пожалела этого человека и почти так же искренне целовала его, потому что он был довольно красив; ей нравилось быть в некотором роде в течение некоторого времени его покровительницей, а самое главное, у него было четыре тысячи фунтов, которыми можно было распоряжаться. А теперь благодаря ее женской болтливости и чисто женскому желанию чуть-чуть помучить человека она потеряла все – и право распоряжаться его деньгами, и праздную жизнь, и наряды, как у настоящей леди, и респектабельное положение, которое позволило бы ей внешне походить на настоящую леди.

– Теперь набейте мне трубку, Бесси. Хотя табак и потерял для меня всякий вкус, но это ничего, я хорошенько обдумаю все, что нужно… Какой у нас сегодня день?

– Вторник.

– Значит, в четверг отправление… Какой я был дурак, какой слепой дурак я был до сегодняшнего дня! Двадцать два фунта стоит проезд; прибавим десять на добавочные расходы. Надо по старой памяти завернуть к госпоже Бина. Вместе это составит тридцать два фунта. Сто фунтов на конечное путешествие… То-то Торп удивится, когда меня увидит… Затем остается еще семьдесят восемь фунтов для бакшиша, уж без этого никак нельзя… на всякий случай… О чем вы плачете, Бесси? Вы ни в чем не виноваты, виноват я один. Ах вы, маленькая упрямица! Утрите скорее ваши глазки и пойдемте. Где моя расчетная и чековая книжки? Дайте их сюда… подождите… Четыре тысячи фунтов по четыре процента верных составит сто шестьдесят фунтов годового дохода, да еще сто двадцать фунтов, тоже верных, уже будет двести восемьдесят, да триста ее собственных, о, это царский доход для одинокой девушки. За нее можно быть спокойным. Бесси, едемте в банк!

Получив двести десять фунтов наличными и спрятав их в кожаный пояс, Дик просил теперь уже окончательно растерявшуюся Бесси отвести его в контору пароходной компании, где он вкратце объяснил, что ему нужно.

– Первый пароход в Порт-Саид; каюту первого класса, ближайшую к багажному люку. Какой пароход идет?

– «Кольгонг», – сказал конторщик.

– Знаю, двухмачтовик. Откуда отправляется?

– От пристани Галлеонов, в четверг, двенадцать сорок.

– Благодарю. Разменяйте, пожалуйста, эту ассигнацию и сдачу положите мне в руку, я плохо вижу.

– Вот если бы все пассажиры были так сговорчивы, вместо того, чтобы часами говорить о своем багаже и чемоданах, то наша жизнь была бы куда легче, – заметил конторщик своему соседу, который всячески убеждал какую-то даму, что сгущенное молоко чрезвычайно полезно для грудных детей, и так как ему было всего девятнадцать лет от роду, то он говорил с большой убежденностью.

– Теперь, – сказал Дик, вернувшись в свою студию и ощупывая на себе пояс с деньгами и билетом, – теперь мы вне власти людской, дьявольской или женской, что всего важнее. Мне нужно еще устроить три маленьких дела, но я обойдусь тут и без вашей помощи, Бесси. Приходите сюда в четверг утром, к девяти часам. Мы позавтракаем, и вы проводите меня на пристань.

– Что вы хотите делать?

– Уехать, конечно. Чего ради мне оставаться здесь?

– Но ведь вы не можете обойтись без ухода!..

– Я теперь все могу. Я и сам этого не подозревал раньше, а теперь я вижу, что все могу. Я уже сделал самое главное, и такая решимость заслуживает одного поцелуя, если Бесси ничего не будет иметь против. – Но оказалось, что Бесси имела что-то против, и Дик весело рассмеялся. – Вы правы, Бесси. Приходите послезавтра к девяти часам, и вы получите обещанные деньги.

– Обязательно получу?

– Я никогда не обманываю. Вы сами в этом убедитесь, если придете. Боже, как долго ждать до четверга!.. До свидания, Бесси, пришлите мне Битона, пожалуйста.

Управитель явился.

– Сколько стоит обстановка моих комнат? – спросил Дик несколько свысока.

– Мне трудно сказать, сэр, некоторые вещи хороши, другие никуда не годятся.

– Они застрахованы на двести семьдесят фунтов.

– Страховые полисы, сэр, не могут приниматься за правильную оценку; впрочем, я не хочу этим сказать…

– Черт возьми все ваши увертки! Как будто я не знаю, что вы хорошо нажились на мне и на других жильцах этого дома и теперь сами задумали снять или открыть доходный дом. Так отвечайте прямо, сколько вы даете за мою обстановку.

– Пятьдесят фунтов, сэр.

– Дайте вдвое больше или я половину переломаю и половину сожгу, чтобы вам ничего не досталось.

Он ощупью добрался до этажерки с альбомами и книгами и выломал один из столбиков красного дерева, поддерживавших его.

– Что вы делаете, сэр! Это безбожно! – воскликнул м-р Битон.

– Это мое добро! Даете сто фунтов?

– Даю, даю… Ведь одна починка этой этажерки мне будет стоить фунта три с половиной, не меньше.

– Конечно. Ну и продувной же вы человек, как я вижу!