7 лучших историй для мальчиков

– Делалось это как нельзя более просто, – ответил географ. – Первые золотоискатели промывали благородный металл почти так же, как это и теперь проделывается в некоторых местах во Франции. В настоящее время золотопромышленные компании добывают золото иначе: они добираются до самых истоков золота, до золотоносных жил, заключающих в себе самородки, чешуйки и песчинки. Но первые золотоискатели довольствовались всего-навсего лишь промывкой золотоносных песков. Они рыли землю, брали те ее пласты, которые им казались наиболее богатыми золотом, а затем, промывая их, добывали драгоценный металл. Промывка производилась посредством машины. Это был ящик длиной от пяти до шести футов, нечто вроде открытого гроба, разделенного на два отделения. В одном из этих отделений было несколько расположенных одно над другим сит, причем внизу ставились более частые. Второе отделение книзу суживалось. И вот на верхнее сито первого отделения сыпали золотоносный песок, лили на него воду, а затем начинали качать люльку. При этом на первом сите оставались камешки, на следующих – руда и песок. Разжиженная земля уходила с водой через второе, суживающееся книзу отделение. Такова была машина, какой тогда пользовались.

– Но и ее надо было иметь, – заметил Джон Манглс.

– Обыкновенно машину покупали у разбогатевших или разорившихся золотоискателей или обходились без нее.

– А чем ее заменяли? – спросила Мэри Грант.

– Железным листом, дорогая Мэри, простым железным листом. Землю веяли, как пшеницу, с той лишь разницей, что вместо пшеничных зерен иногда попадались крупинки золота. В первый год золотой горячки многие золотоискатели разбогатели, не прибегая ни к какому другому оборудованию. Видите, друзья мои, то было прибыльное время, хотя за сапоги и платили сто пятьдесят франков, а стакан лимонада стоил десять шиллингов. Ведь кто поспеет первым, тот всегда в выигрыше. Золото было повсюду в изобилии: и на поверхности земли, и на дне ручьев, и даже на улицах Мельбурна – ведь при мощении пускали в дело золотоносный песок. Таким образом, за время с двадцать шестого января по двадцать четвертое февраля 1852 года из горы Александр было вывезено в Мельбурн под охраной правительственных войск на восемь миллионов двести тридцать восемь тысяч семьсот пятьдесят франков драгоценного металла. Это составляет в среднем на каждый день сто шестьдесят четыре тысячи семьсот двадцать пять франков.

– А остались ли в памяти населения случаи внезапного обогащения? – спросила Элен.

– Некоторые остались.

– И вы их знаете? – спросил Гленарван.

– Конечно, знаю, – ответил Паганель. – В 1852 году в округе Балларат был найден самородок весом в пятьсот семьдесят три унции, другой, в Джисленде, – весом в семьсот восемьдесят две унции, и там же в 1861 году обнаружен был слиток в восемьсот тридцать четыре унции.

– Насколько же увеличилась добыча золота на земном шаре с момента открытия этих россыпей? – спросил Джон Манглс.

– Увеличилась колоссально, дорогой Джон. В начале столетия годовая добыча золота выражалась в сумме сорок семь миллионов франков, а в настоящее время в Австралии, Европе, Азии и Америке золота добывается на девятьсот миллионов, почти на миллиард.

– Значит, возможно, господин Паганель, что на этом самом месте, где мы стоим с вами, под нашими ногами скрыто много золота? – промолвил Роберт.

– Да, мой милый, целые миллионы. Мы ходим по ним. Но если мы топчем их, так это потому, что мы ими пренебрегаем.

– Значит, Австралия – счастливая страна?

– Нет, Роберт, – ответил географ, – страны, богатые золотом, никогда не были счастливы. Они порождают лентяев, а не сильных и трудолюбивых людей. Взгляни на Бразилию, Мексику, Калифорнию, Австралию. Что представляют они собой в девятнадцатом веке? Знай, мой мальчик: благоденствует не страна золота, а страна железа.

Глава XV

«Австралийская и Новозеландская газета»

2 января на восходе солнца наши путешественники покинули пределы золотоносного района и графства Тальот. Копыта их лошадей ступали теперь по пыльным тропам графства Далхоуз. Несколько часов спустя отряд вброд перебрался через речки Кальбоан и Кемпейс-Ривер. Половина расстояния, отделявшего наших путешественников от цели, была пройдена. Еще пятнадцать дней пути при столь же благоприятных условиях – и маленький отряд достигнет берегов бухты Туфольд.

К тому же все были в добром здоровье. Слова Паганеля относительно здорового климата Австралии вполне оправдались. В воздухе почти не чувствовалось сырости, и жара была очень умеренной. Лошади и быки, так же как и люди, чувствовали себя прекрасно.

Надо сказать, что после Кемденского моста в походном строе отряда произошла некоторая перемена. Когда Айртон узнал о том, что железнодорожная катастрофа была вызвана преступлением, он высказался за принятие некоторых мер предосторожности, в которых до сих пор не было надобности. Теперь всадники не упускали из виду колымаги, а во время привалов один из них должен был нести караул. Утром и вечером тщательно осматривались ружья. Раз было известно, что по этой местности бродит шайка злоумышленников, то хотя непосредственная опасность еще и не грозила, тем не менее следовало держаться настороже. Излишне говорить о том, что эти меры предосторожности принимались без ведома Элен и Мэри: Гленарван не хотел пугать их.

Эти меры были необходимы. Неосторожность и даже простая небрежность могли обойтись дорого. Впрочем, не одни наши путешественники опасались злоумышленников – жители уединенных городков и скваттеры на своих стоянках принимали также меры предосторожности против нападения и всяких неожиданностей. Уже в сумерки все дома запирались. Собаки, спущенные с цепи, заливались лаем при приближении посторонних. У каждого из пастухов, загонявших на ночь свои огромные стада, висел на луке седла карабин. Такие чрезвычайные меры были вызваны известием о преступлении, совершенном на Кемденском мосту. Многие колонисты, спавшие до тех пор с открытыми настежь дверями и окнами, теперь, как только смеркалось, запирались на все засовы.

Также и администрация провинции приняла меры, свидетельствующие о ее бдительности и усердии. В окрестности были разосланы отряды туземных жандармов. Телеграммы стали доставляться под охраной. Раньше почтовая карета разъезжала по большим дорогам без конвоя, а в тот день, когда отряд наших путешественников пересекал большую дорогу из Кильмора в Хиткот, мимо него промчалась, поднимая облака пыли, почтовая карета, и как ни быстро неслась она, Гленарван успел заметить блеснувшие карабины полисменов, скакавших у ее дверец. Можно было подумать, что еще не кончилась та мрачная пора, когда вслед за открытием золотых россыпей на Австралийский материк устремились подонки населения Европы.

Проехав с милю от Кильморской дороги, колымага очутилась в огромном, простиравшемся на сотни километров лесу с гигантскими деревьями. Впервые после мыса Бернулли путешественники попали в такой лес. У них вырвался крик восхищения при виде великанов-эвкалиптов в двести футов вышины, с их губчатой корой до пяти дюймов толщины. На этих стволах в двадцать футов в окружности, изборожденных ручейками душистой смолы, не было видно ни единой ветки, ни единого сука, ни единого случайного отростка, даже узла. Выйди стволы эти из рук токаря, они не могли бы быть ровнее. Казалось, что высятся сотни изготовленных по одному и тому же стандарту колонн. А завершались они на громадной высоте капителями из круто изогнутых ветвей, на концах которых росли симметрично сидевшие листья и крупные цветы, похожие на опрокинутые урны.

Под этой вечнозеленой завесой свободно двигался воздух, высушивая почву. Деревья росли так далеко друг от друга, что между ними, словно по просеке, могли свободно проходить стада быков, проезжать всадники и телеги. То была не лесная чаща с ее колючими кустами, не девственный лес, загроможденный свалившимися стволами, опутанный цепкими лианами, через которые только топор и огонь могут проложить дорогу пионерам. Ковер травы у подножия деревьев, завеса зелени по их вершинам, длинные, уходящие вдаль ряды стройных стволов, отсутствие тени и прохлады, какой-то особенный свет, будто процеженный через тонкую ткань, однообразно расположенные пятна света, четкая игра отблесков на земле создавали причудливое, изобилующее неожиданными эффектами зрелище. Лес Австралийского материка совершенно не похож на лес Нового Света. Эвкалипт – одна из бесчисленных разновидностей миртового дерева – занимает главное место среди древесных пород Австралии. Если тень его не густа и под его зелеными сводами отсутствует полумрак, то это является следствием любопытной аномалии в расположении листьев этого дерева. Все они обращены к солнцу не лицевой стороной, а ребром, и глаз видит эту необычную листву только в профиль. Вот почему лучи солнца проникают сквозь эту листву, как через щели решетчатых ставен.

Все заметили это и были удивлены: почему так странно расположены листья? Понятно, этот вопрос был обращен к Паганелю, и он ответил, как человек, которого ничто не может поставить в тупик.

– Меня удивляют не странности природы, – сказал он – природа знает, что делает, но ботаники не всегда отдают себе отчет в том, что говорят. Природа не ошиблась, дав этим деревьям такую своеобразную листву, а вот люди впали в заблуждение, назвав их эвкалиптами.

– А что значит это слово? – спросила Мэри Грант.

– По-гречески это значит: «Я хорошо покрываю». Ботаники постарались скрыть свою ошибку, назвав растение греческим словом, однако очевидно, что эвкалипт покрывает очень плохо.

– Вполне с вами согласен, любезнейший Паганель, – отозвался Гленарван. – А теперь объясните нам: почему, листья растут таким образом?

– По вполне естественной и легко понятной причине, друзья мои. В здешней стране, где воздух сух, где дожди редки, где земля иссушена, деревья не нуждаются ни в ветре, ни в солнце. Недостаток влаги вызывает у растений недостаток соков. Отсюда эти узкие листья, которые стремятся найти способ защитить себя от солнца и чрезмерных испарений. Вот причина, почему эти листья подставляют действию солнечных лучей не свою лицевую сторону, а ребро. Нет ничего умнее листа.

– И ничего более эгоистичного, – заметил майор. – Листья эти думают только о себе, совершенно позабыв о путешественниках.

Все в душе согласились с Мак-Наббсом, кроме Паганеля, – тот, вытирая потный лоб, ликовал, что ему довелось ехать под деревьями, не дающими тени. Такое расположение листвы имеет свои неудобства: переход через эти леса часто бывает очень продолжителен и мучителен, так как ничто не защищает путника от жгучих лучей солнца.

В течение всего дня колымага катилась среди бесконечных рядов эвкалиптов. Ни одно четвероногое, ни один туземец не попались навстречу маленькому отряду. На вершинах этих гигантов-деревьев обитали какаду, но на такой высоте их едва было видно, и болтовня их превращалась в еле уловимый ропот. Порой вдали между стволами мелькала стая попугайчиков, оживляя все вокруг своим разноцветным оперением. Но, в общем, в этом огромном храме зелени царила глубокая тишина; ее нарушали лишь стук лошадиных копыт, несколько беглых слов, которыми иногда перекидывались между собой путешественники, скрип колымаги да порой окрик Айртона, понукавшего ленивых быков.

Вечером разбили лагерь под эвкалиптами. На их стволах видны были следы недавнего огня. Стволы этих гигантов походили на фабричные трубы, ибо огонь выдолбил их до самого верха. Они держались, в сущности, одной корой, но держались, видимо, неплохо. Однако ж эта вредная привычка скваттеров и туземцев разводить таким образом огонь постепенно уничтожает эти великолепные деревья, и в конце концов они исчезнут, подобно четырехсотлетним кедрам Ливана, погибающим от неосторожно разложенных лагерных костров.

Олбинет, по совету Паганеля, развел огонь для приготовления ужина в одном из таких обгорелых полых стволов. Тотчас получилась сильная тяга: дым терялся высоко в темной листве.

На ночь приняли необходимые меры предосторожности: Айртон, Мюльреди, Вильсон и Джон Манглс по очереди охраняли лагерь.

В продолжение всего дня 3 января тянулся этот бесконечный лес со своими длинными, симметричными рядами эвкалиптов. Казалось, ему и конца не будет. Но к вечеру деревья стали редеть, и наконец в небольшой долине показался ряд домов.

– Сеймур! – крикнул Паганель. – Это последний из городов провинции Виктория, который должен встретиться нам на пути.

– Это действительно город? – полюбопытствовала Элен.

– Это простой поселок, – ответил Паганель, – который только собирается стать городом.

– Найдем ли мы там приличную гостиницу? – спросил Гленарван.

– Надеюсь, что да, – ответил географ.

– Тогда направимся в этот Сеймур. Думаю, что наши отважные путешественницы будут рады провести там ночь.

– Мы с Мэри соглашаемся, дорогой Эдуард, – сказала Элен, – но при условии, что это не принесет лишних хлопот и не задержит нас.

– Ни малейшим образом, – сказал Гленарван. – К тому же и нашим быкам надо отдохнуть. Завтра с рассветом мы снова двинемся в путь.

Было девять часов вечера. Луна уже склонилась к горизонту, и ее косые лучи тонули в тумане. Понемногу сгущался мрак. Маленький отряд, с Паганелем во главе, вступил на широкие улицы Сеймура. Географ, казалось, всегда прекрасно знал то, что никогда ему не приходилось видеть. Как бы руководимый инстинктом, он привел своих спутников прямо к гостинице «Северная Британия».

Лошадей и быков поставили в конюшню, колымагу – в сарай, а путешественникам предоставили довольно хорошо обставленные комнаты. В десять часов вновь прибывшим был подан ужин, к которому приложил руку мистер Олбинет. Паганель уже успел обежать с Робертом весь город. Но о своей ночной прогулке он рассказал весьма лаконически: он ничего не видел.

Однако человек менее рассеянный обратил бы внимание на то, что на улицах Сеймура чувствовалась какая-то тревога. Там и сям собирались люди, и число их мало-помалу росло. Велись разговоры у дверей домов. Жители с явным беспокойством расспрашивали о чем-то друг друга. Читали вслух вышедшие в этот день газеты, обсуждали их, спорили. Эти признаки не могли ускользнуть даже от самого невнимательного наблюдателя. Но Паганель ничего не заметил.

Майор же, не побывав в городе, даже не переступив порога гостиницы, а только поговорив десять минут с ее словоохотливым хозяином мистером Диксоном, уже успел разузнать, в чем дело. Но он ни слова не сказал об этом.

Только когда по окончании ужина Элен Гленарван, Мэри и Роберт Грант разошлись по комнатам, майор, задержав остальных спутников, сказал им: