Конфетки, бараночки…

Но вдруг обнаружилось, что лежу я не на кровати или диване, а почему-то валяюсь в сапогах и распахнутом пуховике прямо на задравшемся пыльном ковре среди пола. Вместо подушки – моя дорожная сумка, набитая кипой бумаг и чем-то вроде гальки. Ба, да это ж монеты!

Разглядев гербы и названия, я чуть в голос не завопила – вот он дедушкин клад из тайного подполья: денежные ассигнации времен Александра II плюс три пригоршни серебряных и золотых монет.

Ну, теперь весь поселок в курсе! Наследницу клада даже не удосужились на чистую постель уложить, побежали звонить в полицию. У дверей, наверно, приставили охрану. Смех и грех. А у меня голова болит и спину ломит, будто всю ночь каталась на снежных горках. И еще часы на стене противно потрескивают. Интересные часы – с гирьками в виде еловых шишек. Если не врут, сейчас ровно девять утра.

Я поднялась и внимательно оглядела место своего заточения. Старинная мебель под орех, у шифоньера ручки фигурные желтоватые «а-ля слоновая кость» с цветочной росписью под старину, в буфете за стеклом куча посуды – фарфор и хрусталь.

И вообще комната напоминает склад – завалена мешками, корзинами и коробками, из которых торчат бутылки с пестрыми этикетками, рулоны белых полотен с тонкой ручной вышивкой, раскрашенные прялки и доски, мужские сапоги со шпорами, книги, куклы, ножи – нет, судя по размерам, кинжалы и сабли. И все очень красивое, добротное, дорогое на вид.

Под окном, где обычно расположены радиаторы отопления, стояли обернутые в плотную бумагу картины. В разорванном листе видна позолоченная рама и кусок неба крупными мазками.

Кровать здесь все-таки имелась – железная на высоких ножках, а на ней толстые перины и горка подушек под кисейным покрывальцем. Рядом из стены выпирала круглая печка в потрескавшихся голубых плиточках, надо же – теплая, а вот труб и радиаторов батарей обнаружить так и не удалось. Неужели в Ожогино еще кто-то дровами топит? Странно.

Я затолкала деньги обратно в сумку, с трудом ее застегнула и сунула под кровать, все равно находку заберут для музея. Мне бы свое сохранить. Но изучив содержимое кошелька, я пришла в тихий ужас, готовый смениться паникой.

Банковская карточка исчезла, во всех отделениях торчали аккуратно сложенные купюры позапрошлого века, в кармашке для мелочи брякали желтые и серые монетки с рельефом царской короны и затейливым вензелем «А II». Сотовый телефон тоже пропал.

Однако главный сюрприз ожидал меня, стоило распахнуть корочки паспорта. Вместо привычного бланка с фотографией, я прочла печатный текст на шершавой бумаге, причем, имя мое и звание было написано чернилами от руки:

Владелец книжки:

Имя, отчество, фамилiя:

Третьякова Алёна Дмитриевна

Звание:

Мещанка

Время рождения или возрастъ:

30 августа 1840 года

Вероисповедание:

православная

Состоитъ ли или состоялъ ли в законном браке:

Девица

Если рассуждать здраво, то объяснение может быть только одно – давнишняя дедушкина шалость. Он увлекался стариной и всегда был на выдумки горазд. Хотела Алена привет из прошлого – получай! А настоящие документы соседи в полицию унесли.

На всякий случай я еще раз заглянула под кровать и заметила, что сумка моя упирается в рулоны ковров у стены, тут же громоздились лакированные шкатулки разных размеров, керосиновые лампы и канделябры. Запасливый хозяин. Словно хомяк натаскал в нору кучу ценных предметов.

И тут меня с макушки до пяток жар прошиб. А вдруг я вовсе не в Ожогино, вдруг не у соседей? А если меня похитили «черные антиквары», которые десять лет охотились за дедовым добром? Теперь понятно, почему на полу лежала, зачем со мной церемониться.

Клад из подполья бандиты присвоят, карточку с миллионом отберут, но сначала выпытают у меня пароль. От такого предположения руки затряслись, и одна только мысль затикала в голове: «Бежать! Срочно бежать из винтажного логова, пока не вернулись грабители».

За стеной, куда выходила теплая печь, послышался сухой старческий кашель. Я подкралась к двери и подергала ручку – заперто, а чего еще ожидать от темницы. Остается только прыгнуть в окно, благо первый этаж, ветки кустов на ветру трепещут, со двора слышен петушиный крик и звуки глухих ударов, – в мяч, что ли, там играет детвора…

У-у, даже на пластик антиквары не раскошелились, между двойными деревянными рамами вата проложена, а на ней красные гроздья рябины и стеклянные бусины.

Интересно, если самым толстым самоваром грохнуть – удастся выбить проход с одного замаха? На второй может просто времени не хватить. Вытаскивая из груды вещей ведерный самовар, я опрокинула черный жостовский поднос и разбила какую-то хрупкую безделушку в дерюжном мешке. И замерев в тишине, вдруг расслышала, как со скрежетом поворачивается ключ в замке комнатной двери.

«Не успела!»

Остается удобнее перехватить тяжелую посудину в руках и встретить хозяина этого склада. Или хозяйку…

В дверном проеме показалась женщина средних лет. Длинное старомодное платье туго натянуто на пышной груди и расширяется к полу от полной талии, на плечи накинута черная шаль с кистями. Волосы спереди гладко расчесаны на прямой пробор, сзади, вероятно, собраны в узел. Лицо заспанное, с выражением ленивой скуки.

Тетка теткой! Вроде, ровесница моя, но старит себя ужасно.

И на атаманшу банды разбойников совсем не похожа. Скорее, героиня спектакля по пьесам Островского из мещанского быта царской России. Может, местная актриса на репетицию собирается?

Я немного ободрилась и выдохнула приветливо:

– Здравствуйте!

Тетка капризно надула розовые губки, затеребила мелкие пуговки у ворота.

– Вот уж не знаю, желать ли вам доброго утра! Как вы попали-то сюда? Кто вас пустил? Потрудитесь объясниться, иначе немедля дворника кликну. Слышите, Федор за окном дрова колет?

«Вот тебе, матушка, и футбол!»

Я осторожно поставила самовар на место и решила прояснить ситуацию.

– Это ваш дом? Как к вам можно обращаться?

– А то чей же! – усмехнулась тетка и сдвинула бровки, от чего, впрочем, не стала казаться суровей. – Зовут меня Ольга Карповна Ляпунова, я – вдова коллежского секретаря.

– Эм… «наверно, она роль репетирует, хочет впечатление произвести». Понимаете, со мной странный случай произошел. Я – Алена Третьякова…

– А-а, так вас Егор Семеныч прислал! – обрадовалась она. – И ключи от черного хода выдал? Ну, наконец-то! Недаром вчера пасьянс у Акулины Гавриловны сложился удачно. А я уж беспокоиться начала. Посудите сами, всегда исправно платил за полгода вперед, а нынче не показывается. И что прикажете делать с его вещами? По новому адресу переслать или пустить на торги?

Меня охватили смутные догадки.

– Простите, а когда вы дедушку видели в последний раз, то есть Егора Семеныча Третьякова, разумеется?

Ляпунова прищурилась на пустую птичью клетку, начала загибать пальцы и губами шевелить, но, видно, память ее подводила.

– Да позвольте! У меня все отмечено в календаре. Сейчас мы сочтем.

Шурша платьем, она ловко для своей крупной фигуры скользнула мимо меня к буфету и выдвинула маленький шкафчик. Я успела заметить плотный лист с витиеватой датой 1873 год и выпалила:

– Вы здесь свой театральный реквизит храните? Или это все дедушкино добро?

– Какой реквизит? – удивилась она. – Егор Семеныч уже седьмой год как снимает у меня комнату, я не вмешиваюсь в его дела.