Каникулы юной ведьмы

Вон, во всех американских фильмах и сериалах стоит только ребенку что-то научиться делать: взглядом что-нибудь зажигать или читать чужие мысли, так за ним начинают охотиться всякие спецслужбы. А мне это надо? Мне совсем не надо, чтобы вокруг взрывались автобусы, гибли люди и всякое такое.

Ой, мамочки, что же делать? Мне стало совсем плохо, и я решила разбудить папу, чтобы с ним посоветоваться. Тем более и вставать уже пора, совсем рассвело.

Я соскользнула с постели и направилась в папин угол. Обычно под утро он похрапывает, а сегодня что-то затих. И даже с головой укрылся под одеялом. Я протянула руки, намереваясь изо всех сил потрясти папу за плечо. Он ведь такой тяжелый, что и не пошевелить его. Но вдруг под руками вместо папиного плеча оказалось что-то легкое и тщедушное, так что я чуть не упала на пол. Под одеялом что-то зашевелилось, и оттуда вынырнула заспанная мордашка какого-то малыша. Он тут же запищал тонким голоском:

– Ну, ты что, Ника, обалдела, что ли, совсем, так толкаться? О господи, что тебе надо?

Я в ужасе отпрянула от кровати, надеясь, что это всего лишь продолжение сна. В голове же сразу сложилось неумолимо, как таблица умножения, все последние события и голос Хранительницы: «Ты можешь влиять на живые существа», и мое желание: «Пусть папа станет маленьким».

Малыш отбросил одеяло и уселся на краю кровати, упершись локтями в колени и потирая лицо. Он был в папиных плавках, которых бы хватило на троих таких малышей, и я окончательно убедилась, что все это, к сожалению, не сон.

Надо признать, мне этот малыш сразу же понравился, особенно когда открыл глаза. Я любила рассматривать старые фотографии родителей в детстве. А этот живой большеглазый мальчик, явно еще дошкольник, с аккуратной стрижкой густых иссиня-черных волос, выглядел еще лучше. В нем ничего не осталось от моего прежнего папы. Стоп! Ужас какой-то – неужели это мой папа?!

Между тем малыш открыл глаза и мутным от сна взглядом уставился на меня:

– Мне такой кошмар снился… – тут он замолк, потому что понял одну неприятную для себя вещь. Обычно папа, даже сидя на диване или еще где-то, все равно смотрел на меня сверху вниз. Но только не сейчас. Хоть я и стояла не очень близко, ему пришлось взирать на меня снизу вверх. И это моему папе очень не понравилось. Он замер, потом стал медленно переводить взгляд с меня на свои ноги – маленькие, безволосые, трогательные ножки. Вообще, действительно мой новый папа (надеюсь, это правильное выражение, хотя, может, нужно говорить – новый облик моего папы?) чем-то неуловимо напоминал Ёжика, о котором я уже упоминала.

– ТЫ Ш-Ш-Ш-Ш-ТО? – зашипел на меня между тем папа. – НЕ-МЕ-ДЛЕ-ННО СДЕ-ЛАЙ МЕ-НЯ ОБ-РА-ТНО ВЗРО-СЛЫМ! СЛЫ-ШИШЬ?

Я испугалась не на шутку. В таком гневе я еще папу не видела. И тут до меня дошло: но и таким маленьким я еще папу тоже никогда не видела. Вот что он мне может сделать своими маленькими ручками? Ха! Мое желание сбылось – так что он теперь, наверное, уже понял, как плохо быть маленьким и почему я стремлюсь как можно быстрее вырасти. Только, наверное, это очень круто вышло. Как-то надо сделать так, чтобы папа меня не пришиб потом сгоряча, когда опять станет взрослым. С него станется.

Между тем папа не стал дожидаться превращения. Он соскочил с постели, схватил меня за руку и рванул чуть в сторону, чтобы я оказалась к нему вполоборота и появилась возможность ударить меня по попе. Вернее, это ему хотелось сделать. На самом же деле он лишь чуть дернул меня в сторону и все. Я же в ответ легонько его оттолкнула. Правда, тоже не рассчитала силы. Я привыкла, что на папу и с разбега наскочишь, а ему хоть бы хны. А тут он отлетел и ударился об угол тумбочки. На его глазах сразу же появились слезы. Я подскочила к нему, пытаясь обнять:

– Папочка, прости меня, я не хотела!

Но он стал отбиваться от меня и только жалобно просил:

– Уйди! Ну уйди же от меня!

Неизвестно чем бы все это кончилось, если бы со двора не раздался голос крестного:

– Эй, Тимофеич, и сколько тебя ждать? Мы же договорились.

Почти тут же раздались гулкие шаги по крыльцу. Папа дернулся к шкафу, на ходу теряя свои же плавки.

– Скажи, что я куда-то ушел, – пропищал он.

В горницу ввалился чрезвычайно довольный жизнью дед Кузя:

– Привет, Ника, а где твой отец?

Я не нашла ничего лучшего сказать, что он ушел к дяде Егору.

– Да??? – несказанно удивился крестный. – А как он ушел? Дворами, что ли? Я уж битый час сижу на завалинке, все его караулю… А что он – без штанов ушел, что ли? – обратил он внимание на папину одежду на спинке стула. – И кровать его ты заправляешь? Чего это у вас творится?

Он стал подозрительно осматриваться вокруг, а потом заорал:

– Тимофеич! Я здесь и никуда не уйду. Ты чего надумал, а? Давай вылазь, знаю я твои штучки, самому все сделать захотелось? Не выйдет.

Он стал шерудить по избе, и кончилось все тем, что из шкафа, придерживая одной рукой плавки, вышел папа.

Крестный завертел головой, будто у него заболела шея:

– Так, а это что за мелочь пузатая?

Папа резко вскинул голову:

– Сам ты мелочь пузатая! Глаза разуй. Это я – племяш твой. О, горе мне!..

Тоненький папин голосок произвел невероятное действие. Дед Кузя, понимающе качнул головой и опустился прямо на пол. Да так и замер, как фарфоровый китайский болванчик.

Между тем папа, поддерживая плавки, болтавшиеся на нем, как парус, прошел на кухню, но вскоре вернулся, неся зажигалку:

– Слышь, дай закурить, а то мои кончились.

Дед Кузя достал пачку сигарет, и они задымили вдвоем, правда, папа сразу же закашлялся, попробовал еще раз затянуться и чуть не захлебнулся от кашля. И теперь они сидели рядышком на полу, уставившись каждый в свою точку. Курил только крестный, а папа потирал грудь. Я продолжала сидеть на лавке, боясь шелохнуться.

– Так ты, значит… того… этого, – нарушил затянувшееся молчание дед Кузя. – А как у тебя это вышло? Дочка, что ли, подсобила? Она могёт. У нее, значит, глаз теперь такой. Как что не по ней, так во что-нибудь и превратит, а тебя, значит, и вообще обратно открутила… М-да, каждому свое… Опять же хорошо, организм окончательно перестал курево принимать. Слышь, Вовчик, а когда ты, ну, это… обратно вырастешь, не знаешь?

Папа поиграл желваками на скулах, раньше у него это хорошо получалось, как у героя какого-нибудь боевика, но теперь, если откровенно, у него это вышло смешно. Однако я говорить этого папе не стала.

– Вон у нее спроси, – наконец отозвался папа, а потом повернулся ко мне: – Ника, последний раз говорю, верни меня в нормальное состояние.

Тут я не выдержала и заплакала. Пока папа пытался курить, я и так уже попробовала, и ничего не вышло. Что я и объяснила сквозь слезы.

– Та-а-ак! – протянул папа. – Какие будут предложения? Вот что, Кузьма, давай-ка сгоняй к себе домой. У тебя же там должно лежать что-нибудь для внуков из одежды? Выберешь на меня… – папа помолчал, а потом разразился длинной тирадой на каком-то гортанном языке, причем, если судить по интонациям, он очень сильно ругался.

– Ишь ты, – уважительно протянул крестный. – А это по-каковски?

– По-грузински.

– А что ты говорил-то?

– Это лучше не переводить.

Дед Кузя быстро исчез. Не хуже, чем его домовой. А мы остались с папой вдвоем. Он поднялся с пола, забрался на кровать и улегся на спину, закинув руки за голову.

– М-м-м! – застонал папа и, тяжело вздохнув, взглянул на меня. – Своими бы руками прибил тебя, да только руки у меня теперь коротки.

И он, снова застонав, перевернулся на живот. Я осторожно присела рядом и стала поглаживать папину голову.

– Ты хоть понимаешь, что натворила?

Вообще-то я не очень понимала, отчего папа так сердит. Раз он заколдован, то значит – раньше или позже будет расколдован. Если бы меня кто заколдовал, чтобы я на время стала взрослой, я бы только обрадовалась.

– У меня были дела. Много дел, которые я должен был решить за свой отпуск здесь, на родине. Причем от меня требуется, чтобы я был ВЗРОСЛЫМ. И вместо меня никто их не решит. И даже ты со всем своим волшебством не сможешь их решить. Потому что мне не объяснить тебе всего. Ты просто не поймешь. Ну, как я, к примеру, приду куда-нибудь и скажу: «Извините, обычно я очень большой…» Тьфу, черт побери, даже говорить не хочется.

Тут вернулся дед Кузя, держа в обеих руках по сумке.