Горький водопад

Это все равно что войти в гробницу, в которой кто-то живет. Все выглядит обычно: лампы горят, жалюзи открыты. Но здесь везде сохранился отпечаток стиля молодого парня: от спортивных плакатов на стене (в основном европейский футбол) до дивана с потертой клетчатой обивкой, который большинство женщин отправили бы прямиком на помойку. Игровая консоль рядом с большим телевизором. Два контроллера в идеальном порядке расположены на кофейном столике – словно памятники. На спинке компьютерного кресла до сих пор висит толстовка с капюшоном, поблизости от кресла стоит пара кожаных кроссовок.

Как будто он только что был здесь. Просто вышел, поставив жизнь на паузу, точно игру.

И здесь совершенно не к месту женщина, стоящая передо мной. Она старше меня по крайней мере на десять лет, но выглядит даже старше своего реального возраста. Есть в ней некая неопределенная серость, как будто это она – призрак, обитающий в этой квартире, а вовсе не ее сын. Она одета в простые черные брюки и в мягкий пуловер с символом Теннессийского университета. Пуловер ей слегка велик, и я гадаю, не принадлежит ли… не принадлежал ли он Реми. Эта мысль вызывает у меня печаль и некоторую настороженность.

– Меня зовут Рут, – представляется она и протягивает мне руку. – Рут Лэндри. – В ее речи звучит легкий каджунский [5 - Каджуны – своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, а также в прилегающих округах Южного Техаса и Миссисипи. По происхождению каджуны – одна из групп франкоканадцев, а точнее, акадийцев, депортированных британцами из Акадии в 1755–1763 гг.] акцент, но я не думаю, что она родилась в этой этнической среде – скорее, вошла в нее посредством замужества. – Спасибо за то, что взялись расследовать это дело, миссис Проктор.

Не знаю, почему она предположила, будто я «миссис», однако поправляю ее быстро и четко:

– Мисс Проктор. Или просто Гвен, если хотите, – говорю я, смягчая свои слова улыбкой. – Я уже довольно давно не «миссис» и предпочитаю, чтобы ко мне обращались так.

– А, понятно, – отзывается она, явно не совсем понимая, что сказать дальше. Я осознаю?, что мое имя ей действительно ничего не говорит. Должно быть, она прежде жила в уютном мирке, где с хорошими людьми случаются только хорошие вещи – до тех пор, пока исчезновение ее сына с неожиданной жестокостью не выбросило ее в реальный мир.

Я искренне признательна за то, что для нее я – просто обычный человек. И мне грустно от того, что такое случается нечасто.

– Я приехала, чтобы расспросить вас о вашем сыне, – говорю я, и женщина кивает. Она, похоже, испытывает неловкость и замешательство, точно совсем забыла, как разговаривать с посторонними. – Могу ли я попросить у вас стакан воды, мэм?

Это дает ей возможность заняться хоть чем-нибудь, и пока она наполняет стакан, я внимательнее осматриваюсь по сторонам.

Однако это не дает мне практически ничего, помимо того, что я уже знаю.

Рут протягивает мне стакан – по внешней поверхности сползают капли, похожие на алмазы, – и я беру его и пью. У воды неожиданно химический привкус. Я привыкла к чистой природной воде – в Нортоне и поселении Стиллхауз-Лейк вода очень вкусная. А городская вода… нет. Я отпиваю пару глотков, потом нахожу подставку, на которую можно поставить стакан, и Рут жестом приглашает меня сесть. Я занимаю компьютерное кресло, а она усаживается на кушетку. Странное ощущение – как будто Реми сидит в этом кресле вместе со мной. Оно удобное, с небольшими вмятинами на сиденье и спинке. Я могу представить, как он сидит здесь… хотя нет, погодите, я действительно видела его сидящим в этом самом кресле. Фотографии в соцсетях – он сидит, забросив длинные ноги на кофейный столик, в руках у него игровой контроллер.

Я подаюсь вперед, не желая погружаться в эту печаль, и достаю свой телефон.

– Миссис Лэндри, вы не против, если я буду записывать наш разговор? Мне будет проще сосредоточиться и слушать, если не придется делать заметки.

– Конечно, как угодно, – отвечает она, и я верю ей. В ее глазах горит лихорадочная надежда. Я первая, кто пришел сюда за долгое время и попросил рассказать о ее сыне, хотя бы ненадолго воплотить его в реальность. – С чего мне начать?

– Давайте начнем с последнего раза, когда вы с ним разговаривали, – отвечаю я и вижу, как женщина слегка вздрагивает. Похоже, задето чувствительное место. Она опускает взгляд. Лицо у нее поблекшее, здоровый луизианский загар уже давно сменился бледностью. Кожа сухая и неухоженная, как и волосы Рут. Я не критикую ее, даже мысленно, – просто подмечаю детали. Я видела ее фотографии, сделанные до исчезновения Реми; судя по ним, она заботилась о том, как выглядит, для нее это было предметом гордости. Но сейчас она отказалась от всего этого, не желая впустую тратить силы.

– Это был не особо приятный разговор, – говорит миссис Лэндри. – Мне жаль… впрочем, сожаления тут не помогут, верно? – Я не отвечаю, и она поспешно продолжает: – Мой Реми был хорошим мальчиком, просто… вы понимаете, он больше не хотел слушаться свою маму. Я не могу винить его. Он вырос и считал, будто сам все знает.

Я жду. Она к чему-то явно клонит. И конечно же, в конце концов выпаливает:

– Боюсь, мы немного поругались с ним.

– Из-за чего? – спрашиваю я.

– Из-за девушки, которая ему нравилась.

– Как ее звали?

– Кэрол. Откуда-то с севера. – Рут машет рукой, обозначая север в целом. – Из городских.

Я не говорю ей, что она сама сейчас живет в городе. Просто киваю.

– Понятно. Вы когда-нибудь встречались с этой Кэрол?

– Нет. Он просто иногда говорил о ней. Он сказал, что собирается помочь ей. Мне казалось, что это плохая идея – похоже было, что она какая-то неприкаянная, перекати-поле. И очень религиозная.

– Она была его девушкой? Они встречались?

– Нет. Он сказал, что она – просто друг, которому нужна помощь. Но я не знаю, было ли это истинной правдой. Он встречался с девушкой по имени Карен Форбс, она была милой, но, по-моему, нравилась ему куда больше, чем он ей. Она училась на первом курсе в том же университете. Кажется, на факультете биологии. Очень умная девушка.

– Вы не знаете фамилию Кэрол?

– Нет, он никогда не говорил, а поскольку она не была его девушкой, я и не расспрашивала.

– У вас есть ее фотографии или, может быть, какие-нибудь контакты Карен Форбс, которые вы мне можете дать?

– Я поищу. – Рут встает и поспешно уходит в соседнюю комнату – предполагаю, там спальня. «Она спит в его кровати. Носит его одежду». Черт. Это плохой признак, и я гадаю, знает ли ее муж о том, какой глубины достигла одержимость его жены. Но я здесь не для того, чтобы изображать психотерапевта. Я здесь для того, чтобы найти ее сына, и если я хоть что-то поняла относительно Рут Лэндри – так это то, что лекарством для нее может стать лишь ответ на вопрос о том, что случилось с ее сыном, жив он или мертв. Это подвешенное состояние – просто ад при жизни.

Она возвращается с фотографией в рамке: Реми, с беспечной улыбкой, одной рукой обнимает девушку. Девушка белокурая, высокая, фигуристая, улыбка у нее – словно с обложки журнала. Жизнерадостная красавица. Помимо этого, снимок ничего не говорит мне о ней, но я беру его, кладу на кофейный столик и переснимаю для протокола. Потом переворачиваю рамку и достаю фото, надеясь, что на обратной стороне что-нибудь написано, – но там лишь гладкая фотобумага. Снова вкладываю фото в рамку и протягиваю его Рут. Она ставит снимок на кофейный столик и неотрывно смотрит на сына. Затем говорит:

– Он был очень серьезно настроен на ее счет. Серьезнее, чем это бывает в его возрасте. Я хотела, чтобы он вернулся домой. Его отец хотел, чтобы Реми унаследовал и возглавил его бизнес. Но его все это просто не интересовало. По-моему, он собирался сделать Карен предложение. Но я не знаю, согласилась бы она или нет, а если согласилась бы, то неизвестно, стал бы их брак долгим.

– Какой бизнес у вашего мужа? – спрашиваю я ее. Вероятно, это есть в протоколах, но мне нужно что-то, способное заставить ее пошевелиться. Сейчас она словно не может оторвать взгляд от лица сына на фотографии.

– Машины, – отвечает Рут. – Мы – основной поставщик машин в нашем районе. И еще лодок и катеров. Еще есть несколько автофургонов, хотя по большей части уже подержанных.

Я киваю. Судя по всему, она уже довольно давно живет здесь, в этой квартире, а не в своем прежнем доме, так что местоимение «мы» в данном случае следует понимать как «мой муж». А сама Рут сейчас занята тем, что присматривает за этой квартирой-склепом.

– Хорошо. Спасибо вам, это очень полезные сведения. Теперь давайте еще немного поговорим о Реми, если вы не против… Ваш с ним последний разговор касался этой Кэрол, верно?

– Спор, – поправляет она. – Но – да, более или менее так. Мне не нравилось, что рядом с ним находится кто-то, у кого такие большие неприятности, как у Кэрол.

– Какого рода неприятности?

Она качает головой.

– На самом деле я не знаю. Он не сообщал мне никаких подробностей, а когда я пыталась вызнать, резко обрывал меня. Потом мы поругались из-за того, что он хотел провести День благодарения с Карен и ее семьей, вы можете вообще это представить? В Коннектикуте! Я уперлась и сказала: «Нет, Реми, ты должен приехать домой. Пусть эта девушка празднует со своей семьей, а ты – со своей». Ему это не понравилось, но он сказал, что подумает об этом. – Ее глаза наполняются блестящими слезами, на щеках появляются красные пятна от усилий сдержать скорбь. Голос Рут начинает дрожать. – День благодарения был через неделю после этого разговора. Я уже планировала, что подам на стол. Он сказал, чтобы я делала все так, как мне захочется, пока он обдумывает этот вопрос, и я так и сделала. Даже после того, как не смогла связаться с ним, чтобы убедиться, что он приедет, я продолжала готовить ужин. Думала, он просто явится домой. Или хотя бы позвонит. Но мы сидели за столом и просто…

Голос ее прерывается. Я мысленно вижу эту картину – семья собралась за столом, одно место пустует, еда стынет на блюдах, а они сидят и ждут, и ждут, пока не становится ясно: никакого чуда на День благодарения не случится, Реми не постучится в дверь, и не одарит их беспечной, великолепной улыбкой, и не скажет: «Извините, что заставил вас волноваться».

Я кладу на столик перед Рут пачку бумажных платков; она набирает сразу несколько и прижимает их к лицу, всхлипывая. Ей требуется некоторое время, чтобы справиться с собой, и я жду, ощущая запах какой-то выпечки. Я думаю, что он, возможно, доносится из соседней квартиры, но тут на кухне звякает таймер, Рут подскакивает и ахает, роняя платочки на кофейный столик.

Она идет в кухню. Я следую за ней и стою в дверях, глядя, как она надевает рукавицы-прихватки и достает из духовки противень. Поставив его на плиту, горько улыбается.

– Шоколадное печенье с арахисовым маслом, – поясняет она. – Реми любит его. – Она перемещает противень на кухонный столик под окно, сдвигает раму, и я ощущаю веяние прохладного ветерка. – Хотите попробовать?

– Конечно, – отвечаю я.

Рут ловко перемещает одно печенье с противня на тарелочку и протягивает мне.

– Кофе?

Я киваю, и она наливает мне чашку кофе из кофейника-термоса. Мы садимся за маленький кухонный столик, где едва помещаются две чашки кофе и два блюдечка с печеньем, и Рут говорит: