Отражение

Это не был ужас. Не паника. Скорее тихое, ледяное узнавание: снова. И странное ощущение, будто где-то рядом очень аккуратно, почти нежно протянули руку к тончайшей трещине в стекле моего мира и чуть нажали. Не разбили. Проверили.

Я отвела взгляд. Слишком много совпадений для одного пространства и одной ночи. Музыка, тишина, зеркала, человек, который слишком внимательно сказал мне про мою тишину. Всё это складывалось в тихий, но очень точный рисунок. И в этом рисунке была логика. Я не хотела её видеть. Но она была.

Я двигалась дальше, проходя мимо работ, которые в другом состоянии, возможно, смогла бы рассмотреть, принять, понять. Но сейчас они казались мне только рамками, через которые смотрит кто-то другой. Я ощущала лёгкое отдаление – как бывает во сне, когда понимаешь, что находишься не там, где тело. Часть меня оставалась в том круглом зале – там, где звучала музыка. Часть – шла вперёд, как будто можно уйти от эха, просто поменяв комнату.

Я оказалась в переходном коридоре. Здесь почти никого не было. Несколько человек – тихо, на расстоянии, каждый в своём мире. На стене висела тонкая табличка с текстом – объяснение кураторов о «природе отражения как механизма памяти». Я остановилась перед ней, читая отдельные фразы, как читают слова, не пытаясь их принять, лишь фиксируя. «Отражение всегда опаздывает. Даже идеальное зеркало – это всегда чуть-чуть “после”. Мы видим себя не такими, как сейчас, а такими, какими уже перестали быть – на долю мгновения позже». Я улыбнулась безрадостно. Они, видимо, имели в виду метафору. А для меня это становилось физикой жизни.

Я шла дальше и вдруг поняла, что звук снова меня находит. Уже не такой отчётливый, как в центральном зале, приглушённый, но всё ещё узнаваемый – словно его отпечаток. Он тянулся по пространству, как тонкая нить, зацепившись за меня где-то внутри. Я подумала: если это случайно – это слишком личная случайность; если не случайно – кто-то проводит со мной эксперимент.

Я спустилась в небольшой зал – полутемный, с направленным светом на несколько центральных работ. Здесь зеркала были не ровными панелями, а сложными конструкциями: словно разорванными, собранными из осколков, где отражение дробилось, распадалось, превращалось в набор не до конца совпадающих фрагментов. Это было красиво. И страшно. Потому что в этих фрагментах я видела себя не как одного человека, а как набор версий, каждая из которых жила на своей маленькой плоскости. Некоторые улыбались чуть-уже, чем я. Некоторые смотрели пристальнее. Некоторые будто существовали в другой погоде, в другом воздухе.

Я смотрела – и поняла, что одна из этих версий не смотрит туда, куда я. Она чуть отвлечена, как будто видит то, чего я не вижу. Моя рука слегка дрогнула. Это было похоже на ощущение, что тебя кто-то позвал по имени, но очень тихо. Так тихо, что ты не уверен, было ли это. Но тело всё равно оборачивается.

Музыка снова отозвалась. Не голосом. Пульсом. И я поняла: да, возможно, где-то есть взрослое объяснение всему этому. Стресс. Нервная система. Память. Подсознательные триггеры. Психологи, вероятно, сказали бы много тёплых, разумных слов. Я даже смогла бы им поверить. Но в глубине была другая правда – не рациональная, а существующая раньше слов: связь не исчезла. Она просто вышла из приватной комнаты в зал.

Кто-то сделал это намеренно.

Я стояла посреди зала, и вдруг очень ясно почувствовала – я не просто зритель. Я – адресат. Это не про искусство вообще. Это – про меня. Кто-то знал, куда ударить, чтобы не осталась защита. Кто-то знал, какой звук открыть, чтобы память ответила. Кто-то, кто обладал слишком точным знанием чужой тишины.

И именно в этот момент во мне что-то изменилось. Я перестала просто бояться. Я перестала просто переживать и прятаться. Вместо этого появилось медленное, холодное, очень ясное ощущение: мне нужно понять, кто это делает и зачем. Потому что, если кто-то имеет доступ к моей тишине, значит, он имеет доступ ко мне. И если раньше это было любовью – теперь это было угрозой. Или предупреждением. Или вызовом. Я не знала. Но я знала одно: просто уйти – недостаточно.

Я развернулась. Глубже вдохнула. Мир чуть вернулся. Галерея снова стала галереей. Люди – людьми. Свет – светом. А внутри уже звучал другой ритм – внимательности. Я направилась в сторону, откуда обычно появляется объяснение любой выставки: туда, где всегда есть буклеты, каталоги, подписи, имена. Там, где за любой туманной концепцией всегда стоит чья-то конкретная рука.

Если звук знает меня, значит, у него есть автор. И мне нужно увидеть его имя.

Я шла не быстро – но и не медленно. Там, где раньше было колебание, сейчас возникла цель. И с этой целью мир стал резче. Люди вокруг снова обрели очертания, их голоса перестали сливаться в один фон, свет перестал быть безличным. Всё вернуло имя. И мне нужно было найти ещё одно имя. То, которое стояло за этой музыкой. То, которое посмело войти туда, куда я долго не пускала никого.

В конце зала располагался длинный стол с каталогами, листовками, небольшими пояснениями к работам. Рядом стоял молодой человек в чёрном – с тем выражением на лице, которое бывает у людей галерейных профессий: одновременно внимательное и чуть отстранённое, как будто он и в этом мире, и в другом, где всё сводится к спискам, структуре, логистике искусства. Я подошла. Он поднял глаза, улыбнулся профессионально, мягко.

– Хотите каталог? – спросил просто.

– Да, – сказала я и чуть удивилась тому, как спокойно звучит мой голос.

Он протянул мне толстую книгу в белой матовой обложке. На ней не было изображений – только название выставки: «Стекло, которое слушает». Ни лишнего, ни случайного. Минимализм как способ не выдавать сразу то, что должно быть медленно услышано. Я провела пальцами по обложке. Она была чуть шероховатой – тактильность иногда говорит о выставке больше, чем тексты.

Я отошла в сторону, где свет падал мягко, не бьющим в глаза. Открыла. Сначала – вступительный текст. Слова куратора о том, как современный человек живёт в мире отражений, как мы больше смотрим на себя через поверхности, чем через других людей, как стекло становится медиатором между внутренним и внешним. Все эти правильные формулировки были красивыми, умными – и в то же время слишком аккуратными, чтобы объяснить то, что происходило со мной.

Я перевернула страницу.

Фотографии инсталляций. Описание работ. Имена звуковых художников, техников. Тщательная структура. Мир искусства любит порядок – даже когда говорит о хаосе. И всё же я шла не глазами – ожидание двигало меня быстрее, чем я читала. Мне нужно было одно место в этой книге – то, где сказано важноe: кто.

Я листала дальше.

Каждая работа имела автора, название, короткую концепцию. Некоторые имена мне были знакомы по другим проектам. Некоторые – нет. Я проходила их глазами почти без участия. И вдруг… страницы как будто сами притормозили. Взгляд зацепился, задержался. Непривычным образом. Как будто катушка ленты попала на заусенец и не захотела перематываться дальше.

Я увидела небольшую подпись под описанием центральной аудиоинсталляции – той самой, где звучала тишина, способная говорить, и музыка, способная молчать.

“A. Nord”.

Две буквы и имя. Строго. Сдержанно. Без подробностей. Без биографии на полстраницы. Без громких регалий. Просто – инициалы и фамилия. И этого почему-то оказалось много.

Сначала мозг не среагировал. Просто зафиксировал. Потом – задержался. Словно камертон внутри заново взял ноту. “Nord”. Норд. Холод. Север. Направление компаса. Слово, которое не было пустым. Слово, которое я уже сегодня видела. У куратора. В письме. Аркадий Норд.

Я медленно подняла взгляд – не на людей, не на зал, – на пространство, как если бы имя могло иметь физическое тело, и сейчас я найду его где-то между отражениями.

A. Nord.

Инициалы. “A”. Слишком много значений для одной буквы, если смотреть изнутри моей жизни. Она могла быть просто первой буквой имени. Или – слишком точным совпадением с чужим именем, которое я давно перестала произносить вслух. Алекс. Не значит ли это ничего? Должно ли значить? Нет. Не обязано. Но память редко спрашивает, обязана ли.

Я вернулась к каталогу.

Я хотела больше. Объяснений. Примечаний. Биографии. Истории. Но ниже – почти ничего. Лаконичная строчка: «Звук и структура тишины: A. Nord». Никаких подробностей. Ни фото. Ни возраста. Ни места обучения. Словно человек, создавший это, предпочёл, чтобы говорила только работа. Либо – чтобы его нельзя было узнать.

Я закрыла каталог и снова открыла. Как будто от этого могло измениться содержание. Нет. Буквы оставались на месте. A. Nord. Они смотрели на меня спокойно, уверенно. Так смотрят люди, которые уже давно решили что-то и просто ждут, когда ты это догонешь.

Я подошла обратно к столу.

– Простите, – обратилась я к молодому человеку, который раздавал каталоги. – Можно спросить… кто такой A. Nord?

Он улыбнулся. Но на секунду – очень короткую, почти незаметную – его взгляд стал внимательнее.

– Автор звуковой части нескольких ключевых инсталляций, – ответил ровно. – Он работает с тишиной как с аудиоматериалом. Удивительно точно чувствует паузы. Если вам интересно, сегодня он будет здесь.

Мир чуть накренился.

– Здесь? – слишком спокойно спросила я.

– Да, – подтвердил он, глядя в каталог, словно проверяя, хотя, кажется, знал наизусть. – Он редко появляется на публике, но на открытии обещал быть. Вообще он предпочитает не показываться, ему ближе… присутствовать через звук. Но сегодня куратор убедил.

Присутствовать через звук.

Какая странная формулировка. И какая точная.

– А полное имя? – спросила я так же спокойно.

Он слегка пожал плечами.

– В материалах он проходит как A. Nord. Это его принцип. Некоторым художникам комфортно оставаться в тени. Главное – работа.

Да. Конечно. И всё же в этом «в тени» было слишком много совпадений с тем, как моя жизнь долго существовала – между тенью и звуком. Люди иногда выбирают оставаться невидимыми. Но иногда – не выбирают. Иногда – исчезают.

– Он уже здесь? – я слышала себя как бы со стороны: голос ровный, тихий, нейтральный.

– Должен подойти ближе к заключительной части вечера, – сказал молодой человек. – После краткой речи куратора.

Я кивнула. Поблагодарила. Отошла.

Внутри меня шло медленное, аккуратное движение мысли. Не скачок. Не вспышка. Процесс – как тихое собрание частей внутри, которые смотрят друг на друга и пытаются понять: это случайность или вызов? Это совпадение или намерение? Это просто мир, который всегда любит работать с твоими болями, или это – письмо? Очень личное. Очень прямое. Написанное языком звука и стекла.

Я снова открыла каталог. Провела пальцем по имени. A. Nord. Я пыталась почувствовать – пустое ли оно для меня? Или уже занято? И в этот момент память подтолкнула одну тонкую деталь, которую я почти пропустила утром, когда читала письмо: письмо было подписано «Аркадий Норд». Но в самом нижнем блоке – маленьким, почти техническим шрифтом – стояла ещё одна короткая строка: «концепция звука разработана при участии A. Nord». Тогда я посмотрела мимо. Сейчас – не могла.

Одно и то же фамильное слово. Два инициала. Один общий холод. Одна линия. И слишком странная логика совпадений.

Я подняла голову. Мир вокруг продолжал жить, как будто ни одно имя не имеет силы менять законы физики. Люди смеялись, обсуждали, смотрели на себя в зеркалах. Кто-то фотографировался, ловя отражение как эффект. Кто-то серьёзно вслушивался в то, что, по его мнению, «просто звук». У каждого было своё. У меня – не «своё». У меня – связь.

Я пошла обратно через залы – уже не как зритель, а как человек, который проверяет ещё раз то, что его ранит. Музыка всё ещё звучала в центре. Чуть спокойнее. Чуть увереннее. Как будто она знала, что её услышали. Я снова остановилась у круга зеркал. Не входя. Просто наблюдая снаружи. Люди стояли в центре, каждый – со своей историей, представляющейся ему случайной. Никто не знал, что для кого-то эта музыка – не эстетика. Это биография.

Я смотрела – и вдруг почувствовала странную ясность: если это письмо – я должна на него ответить. Не бегством. Не отказом. Не отчаянной попыткой сделать вид, что ничего не происходит. Я слишком долго привыкала к мысли, что тишина – это просто фон. А она, возможно, была разговором. И сейчас разговор снова начался.

Я медленно провела рукой по холодному краю зеркальной панели. Стекло было гладким, но в этом холоде чувствовалась жизнь – как в коже, у которой есть память. Отражение ответило мне тем же – моим движением, чуть запоздавшим. Точно. Чуть-чуть. Как всегда – эта доля секунды, этот непойманный такт. Я не вздрогнула. Просто отметила. Внутри сложился очень простой вывод: это больше не изолированные эпизоды. Это сеть. Она закрывается.

На мгновение мне стало тяжело дышать. Не так, как бывает при панике. Скорее как чувствует человек, когда в комнате, где он был один, вдруг узнаёт, что всё это время здесь был ещё кто-то. Не злой. Но – присутствующий. И в этом присутствии слишком много знания.

Я услышала аплодисменты из дальнего зала. Кто-то включил микрофон. Голос куратора – спокойный, обученный говорить с толпой: уверенный, мягкий, собирающий людей вокруг смысла. Люди потянулись ближе. Галерея медленно смыкалась в одно внимание. Начиналась официальная часть.

Я осталась чуть в стороне. Я не любила речи. Но сейчас мне нужно было присутствовать. Слушать. Потому что, возможно, именно сейчас прозвучит что-то, что объяснит хотя бы часть.

Куратор говорил о проекте. О стекле, которое не только отражает, но и «слушает». О нашем времени, которое научилось смотреть на себя слишком часто и слишком поверхностно. О тишине как опытe. Он говорил красиво. Правильно. И я понимала – всё это может быть правдой для всех. Но не для меня. Для меня правда была глубже.

– И, – сказал он, делая паузу, так, как делают люди, которые знают силу паузы, – я особенно благодарен автору звуковой концепции выставки. Он редко выходит к публике. Но те, кто умеют слушать, давно слышат его работы.

В толпе поднялось лёгкое ожидание. Маленькая напряжённая тишина – как вдох перед фразой.

– A. Nord.

Имя прозвучало в воздухе, как звук. Я услышала не вскрики, не громкие реакции – лишь едва ощутимое сгущение внимания. Некоторые люди оглянулись. Кто-то заметно оживился. Кто-то, наоборот, просто записал это имя внутрь – без эмоций, как факт.

Я стояла и вдруг почувствовала, как каждая клетка моего тела затаилась. Не потому, что я ждала кого-то конкретного. Не потому, что у меня была готовая картина. А потому, что мир иногда сгущается до точки. И ты знаешь: если сейчас эта точка сдвинется – дальше всё пойдёт по другой линии.

Где-то среди людей легкое движение. Кто-то вышел вперёд. Я не стала тянуть шею, не стала сразу искать взглядом. Я позволила этому происходить без моего напора. Потому что иногда, если смотришь слишком жадно, истина уходит. Я просто слушала шаги. Медленные. Уверенные. Не громкие. Почти тихие – как всё, что сегодня со мной происходило.

Я подняла взгляд.

И в этот момент мне показалось, что все зеркала галереи на секунду задержали дыхание вместе со мной.

Глава 3. Письмо без адреса

Утро началось тише, чем обычно. Как будто город решил сделать шаг мягче, приглушить собственный шум, не тревожить ничего лишнего. Свет был ненавязчивым, рассеянным, и я поймала себя на странном ощущении: будто пространство вокруг меня слушает, а не я его. Такие утра всегда настораживают. Они слишком бережны. Как будто готовят к чему-то.

Я долго не подходила к столу у двери. Там лежали письма, газеты, небольшая стопка того, что мир всё время подбрасывает в твою жизнь, даже когда ты пытаешься жить как можно незаметнее. В столице письмо – обычная вещь. Рекламные открытки, издательские письма, приглашения, редкие письма, написанные по-настоящему рукой. Но сегодня я словно заранее знала: среди этих конвертов есть что-то, что меня найдёт, даже если я очень постараюсь остаться непрочитанным человеком.

Я всё равно подошла.

На верхнем лежал конверт, который не стремился выделяться. Без логотипов, без броской бумаги, без цвета. Простой. Белый. Почти стерильный. Ровный, как тишина. Адрес написан аккуратно, чётким почерком, слишком аккуратным, чтобы быть случайным. Ни штампа, ни отметок. Не почта. Не курьер. Кто-то просто положил его сюда. То есть – знал, где я живу. Просто и спокойно. Без шумных жестов.

Я взяла его в руки. Он был лёгким. Плоским. Без тяжести книг, без листов. Пальцы на секунду задержались на сгибе бумаги – как будто спрашивали: «точно ли стоит?»

Я всё равно раскрыла.

Внутри – один лист. Чистый, как поверхность воды. Без обращения. Без имени. Без длинных объяснений. Только строка. Одно предложение. Чётким, уверенным почерком.

«Иногда боль – не то, что мы пережили, а то, что продолжаем писать».

Я прочитала – и на секунду мир перестал двигаться. Даже воздух будто удержал дыхание.

Эта фраза не была чужой. Она была слишком близкой. Настолько близкой, что тело отреагировало быстрее сознания. Где-то в груди что-то тихо дрогнуло – как струна, к которой прикоснулись знакомые пальцы. И только затем мысль, как запоздало подоспевший звук: это почти моя фраза.

Почти.

В книге я писала иначе.

«Иногда боль – это то, что мы пережили, но не успели прожить до конца».

Я помню этот день. Помню, как сидела над этой фразой долго, как подбирала слова так, будто выбирала лекарства. Помню вкус, с которым она была написана. Помню, как дрожали пальцы, когда я решила оставить её именно такой. Это была не просто строка из книги – кусок меня. Открытый нерв. И теперь кто-то взял его, аккуратно разрезал и пересобрал. Сохранив смысл. И в то же время – изменив его до боли точнее.

«…не то, что мы пережили, а то, что продолжаем писать».

Я перечитала ещё раз.

И ещё.

Каждый раз слова звучали по-разному. Не как угроза. Не как нападение. Скорее – как точное, пугающе честное утверждение. Как будто меня не обвиняют. Меня знают.

Я медленно пошла на кухню, не выпуская письмо из рук. Поставила чайник. Он загудел, заполнил пространство привычным бытовым звуком. Звук всегда спасает – заземляет. Но даже сквозь шум кипящей воды я ощущала присутствие этой строки. Она как будто не просто лежала на бумаге – она сидела в комнате. И молчала. Но от этого – звучала громче.

Я села, положила лист на стол, немного отодвинула его от себя – так, словно можно было сохранить дистанцию. И всё равно было чувство, что он ближе, чем кажется.

Кто-то читал мою книгу очень внимательно.

Кто-то читал не глазами, а чем-то более глубоким.

Кто-то не просто запомнил фразу – он понял то, что пряталось под ней. И решил перевернуть её так, чтобы она теперь смотрела не в прошлое, а на меня.

Я провела пальцами по строке, словно проверяя – не исчезнет ли она, если прикоснуться. Нет. Бумага была реальной. Почерк – твёрдым. Слишком живым, чтобы быть напечатанным. В каждом изгибе букв чувствовалась рука. Холодная сдержанность. И почти нежность.

Я вдруг остро почувствовала плечи. Как будто на них положили взгляд. Не тяжёлый. Но очень внимательный.

«Иногда боль – не то, что мы пережили, а то, что продолжаем писать».

Это была не цитата.

Это был ответ.

Но ответ на что?

На книгу?

На мою жизнь?

На ту связь, которую я пытаюсь назвать памятью, хотя она больше похожа на нерасторгнутый договор?

Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Иногда, когда закрываешь глаза, становится легче думать. Мир лишается деталей, и остаётся только то, что внутри. Там – было беспокойство.

Я снова увидела галерею. Зеркала. Тишину, которая слушает. Музыку, которая не должна была звучать здесь – и звучала. Имя на странице каталога. Имя в воздухе. Имя, не произнесённое мной, но от которого мир внутри тихо сжимается.

A. Nord.

«Присутствовать через звук».

Теперь – через буквы.

Я не знаю, почему я сразу это связала. Возможно, потому что в мире слишком редко случается настоящая случайность. Возможно, потому что иногда тело понимает раньше разума. Или потому, что эта фраза была не о книге. Она была – обо мне. И кто-то это знал.

Я открыла глаза и посмотрела на окно. За стеклом – город. Машины, небо, люди, которые идут по своим делам, не зная, что где-то наверху сидит женщина, читающая письмо, в котором её боль аккуратно назвали её собственными руками. И вдруг мне показалось, что стекло чуть темнеет изнутри. Не от погоды. От взгляда. Я подошла ближе. Коснулась пальцами холодной поверхности. В отражении – я. Просто я. Не задержанная. Не искажённая. Но это не успокоило.

Я вернулась к столу. Письмо лежало всё так же спокойно. Как будто это обычная бумага. Как будто ничего не произошло. Но внутри всё менялось – медленно, как морская вода, которая поднимается почти незаметно, пока однажды не понимаешь, что стоишь уже не на берегу.

Я задумалась: а если так и есть? Если боль – действительно то, что я продолжаю писать? Если книга была не попыткой отпустить, а наоборот – способом удержать? Если слова не лечат, а продлевают дыхание того, что должно было умереть? Если я – сама своё эхо?

И тогда ещё одна мысль, страшнее предыдущей: если этот человек умеет так точно читать меня, может ли быть, что он… был рядом тогда? Не зрителем. Не читателем. Участником.

Я вспомнила, как писалась первая книга.

Ночи.

Дом.

Звуки.

Пианино где-то на границе мира.

Пытаешься писать – и на самом деле разговариваешь с отсутствием. Пытаешься сформулировать прошлое – и строишь себе новый способ не расставаться. Иногда мне казалось, что слова не приходят из меня. Что я – проводник, через которого говорит то, что я не контролирую. Не мистика. Не безумие. Просто слишком сильная связь между тем, кем ты был, и тем, кем стал, когда его потерял.

Я подняла лист снова. Медленно. Как поднимают что-то хрупкое.

Если это письмо – продолжение той же руки?

Если это – диалог, которого я никогда не признавалась, что хочу?

Или – игра? Умная. Жестокая. С точной психологией.

Я попробовала найти рациональность. Кто мог? Издательство? Рекламный ход? Кто-то из читателей? Фанат? Человек, которому понравилась книга настолько, что он решил вступить в игру? Теоретически – да. Практически – нет. Здесь не было показной эмоциональности. Не было восторга. Не было претензии. Было знание.

Я медленно провела рукой по столу, словно проверяя реальность. Дерево – реальное. Стол – реальный. Квартира – реальная. Только я в ней была уже не той, какой была утром.

Чай давно остыл.

Я взяла лист, аккуратно сложила его обратно, как будто можно было вернуть сказанное в исходное состояние. Но слова, однажды прочитанные, не складываются так, как бумага. Они остаются внутри. Я положила конверт рядом с зеркалом в прихожей. Ошибка – оставлять его там. Но я не смогла спрятать. Это письмо не пряталось. Оно продолжало присутствовать.

И вместе с ним – ощущение, которого я давно боялась.

Не просто память.

Наблюдение.

Не явное – спокойное.

Как будто мир слегка наклонился ко мне, прислушиваясь, как я дышу дальше.

И впервые за долгое время во мне возникло не просто беспокойство, а тихий, едва заметный вопрос: а если книга действительно была написана не только мной?

В течение дня я несколько раз ловила себя на том, что веду себя, как человек, который пытается жить «как обычно», и от этого становится только яснее, что «обычно» уже не существует. Я делала привычные вещи: отвечала на письма, листала новости, разговаривала с редактором по телефону, отмечала в блокноте рабочие планы на ближайшие недели. Всё выглядело нормально. Даже голос мой звучал ровно, без надрыва, без того тремора, который иногда появляется, когда внутри слишком много несказанного. И всё же между каждой фразой – моей или чужой – теперь жила эта строка.

Иногда боль – не то, что мы пережили, а то, что продолжаем писать.

Она не просто вспоминалась. Она выглядывала из пауз. Она вставала на место молчания. Она тихо присутствовала рядом с каждым словом, которое я собиралась произнести. Я чувствовала её так, как чувствуешь рядом кого-то, кого не видно: лёгкое смещение воздуха, едва заметную тяжесть сознания, чужую тень у края взгляда.

Во второй половине дня я всё-таки решила выйти из дома. Иногда пространство квартиры начинает звучать слишком громко – не звуками, тишиной. Тогда стены как будто приближаются, воздух становится плотнее, и единственный способ вернуть дыхание – выйти туда, где шум людей позволит спрятаться. Город умеет давать иллюзию безопасности: пока рядом идут другие, словно ничего не угрожает. Угроза растворяется в плотности человеческого движения.

На улице была характерная городская погода – ни яркости, ни драматизма. Небо ровное, сероватое. Ветер, который будто не знает, откуда ему дуть и куда идти, поэтому просто присутствует. Я шла без цели – это всегда опаснее, чем идти куда-то. Когда у движения нет направления, оно подчиняется тому, что внутри.