Блик

Фейри.

Здесь и сейчас рядом с нами чистокровный фейри. И он не прячется, а возглавляет армию жестокого короля.

Я воспроизвожу в памяти наш разговор, от которого начинают дрожать руки и становятся липкими ладони.

Я знаю, кто ты.

Забавно, то же самое я хотел сказать про тебя.

Я пребывала в ступоре, когда он произнес эти слова, и разинула рот, как выброшенная на сушу рыба. Он лишь ухмыльнулся, сверкнув на долю секунды своими свирепыми клыками, а потом дернул головой в сторону этой кареты и запер меня в ней.

Но я привыкла сидеть взаперти.

Здесь я уже несколько часов. Волнуюсь, обдумываю, проливаю слезы и рвано дышу, пытаясь постичь случившееся.

Чаще всего я позволяла себе давать волю чувствам, пока никто не видел.

Я прекрасно понимаю, что нельзя показывать слабость марширующим рядом солдатам и особенно командиру.

Поэтому позволяю себе разом все прочувствовать в уединении деревянных стен, разрешаю эмоциям взять верх, позволяю поселиться в голове тревожной мысли «что теперь будет».

Потому что понимаю: как только процессия остановится на ночлег, я не смогу выставить эту уязвимость на всеобщее обозрение.

Поэтому я сижу.

Сижу и смотрю в окно, голова кружится, тело ноет, слезы текут, а я осторожно распутываю узлы на моих несчастных поруганных лентах.

Золотые атласные полоски, растущие по бокам моего позвоночника, кажутся сломанными. Они болят и горят там, где капитан Фейн жестоко завязал их в клубки. Каждое прикосновение заставляет их вздрагивать, а меня – скрежетать зубами.

Мне приходится часами потеть и трястись, корчась от боли, но развязать узлы все же удается.

– Наконец-то, – бормочу я, разобравшись с последним.

Я отвожу плечи назад, и кожа, к которой крепится каждая лента, – по двенадцать с каждой стороны от позвоночника, от лопаток и до ягодиц, – натягивается.

Я расправляю все двадцать четыре ленты, насколько это позволяет сделать тесное пространство, и нежным прикосновением разглаживаю их, надеясь, что моя ласка снимет их боль.

Лежащие на полу кареты и на скамье, они кажутся мятыми и безжизненными. Даже золотистый цвет несколько потускнел в сравнении с привычным для них блеском. Напоминает поблекшее золото, нуждающееся в чистке.

У меня вырывается судорожный вздох, пальцы ноют от того, сколько пришлось приложить усилий, чтобы распутать каждый узел. Моим лентам никогда еще не было так больно. Я так привыкла их скрывать, держать в тайне, что ни разу не пользовалась ими, как сделала это на том пиратском судне, и это очевидно.

Дав своим лентам отдохнуть, я осматриваю остальные части своего тела в последних обрывках серого дневного света. После того, как карета перевернулась, у меня болят плечо и голова, а еще оттого, что меня грубо вытащили из нее Красные бандиты, когда захватили в плен.

На нижней губе небольшой порез, но его я почти не замечаю. Сильнее болит щека, по которой ударил капитан Фейн, и бок, куда он пнул меня по ребрам. Вряд ли он что-то сломал, но от каждого движения я резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы.

Мучительное ощущение в животе напоминает, что он пустой и голодный, а во рту сухо от жажды. Но сильнее всего обращает на себя внимание тот факт, что я совершенно вымотана.

Истощение цепью сковало лодыжки, надело кандалы на запястья, обрушилось на плечи. Силы и задора во мне как не бывало, словно из спины вытащили затычку и разом выкачали всю мощь.

Светлая сторона? Я хотя бы жива. Хотя бы ускользнула от Красных бандитов. Я не подвергнусь мучениям, которые наверняка для меня уготовил Квотер, узнав о пропаже своего капитана. Квотер не тот человек, в плену которого вы хотели бы очутиться.

Хотя мои новые сопровождающие далеки от идеала, я по крайней мере направляюсь к Мидасу, пусть даже не зная, что меня ждет, как только мы туда доберемся.

Выглянув из окна кареты, я вижу, как на снегу остаются следы от темных копыт, а всадники горделиво сидят в седлах и уверенно движутся вперед.

Теперь я должна быть сильной.

Я – пленница армии Четвертого королевства и потому не допущу слабости. Не знаю, такие же золотые у меня кости, как и все остальные части моего тела, но ради собственного же блага надеюсь, что да. Надеюсь, что позвоночник тоже из чистого золота, потому что мне нужна крепкая опора, если я хочу выжить.

Закрыв глаза, я поднимаю руки и прижимаю кончики пальцев к векам, пытаясь прогнать жжение. Я устала, но заснуть не могу. Я не спокойна. Не могу, когда вокруг меня марширует войско, а над головой нависают те жуткие воспоминания.

Неужели еще вчера утром Сэйл был жив? А Дигби грубо раздавал приказы своим людям? Кажется, что прошли недели, месяцы, годы.

Время меняется вместе с мучениями. Оно тянется, удлиняя секунды, продлевая минуты. Я познала на опыте, что страх и боль имеют свойство растягиваться. И словно жестокости в этом мало, наш разум снова и снова заставляет проживать заново эти мгновения – даже после того, как они прошли.

Какое гадкое это время.

Я знаю, что оставила частичку себя на том пиратском судне. Я пережила довольно много ужасных минут, чтобы познать это непрестанно болезненное ощущение.

Каждое горе, что я пережила, каждая мучительная боль вырывала из меня по частичке. Я ощущала каждый оторванный кусочек, видела каждый осколок, падающий за спиной на путь моего прошлого. Они оседали, как хлебные крошки, только для того, чтобы их схватили злобные хищные птицы.

В Хайбелле люди порой неделями проделывали путь, чтобы просто взглянуть на меня. Мидас разрешал мне стоять рядом с ним в тронном зале, пока они глазели.

Но сколь бы долго я ни стояла там с ним, на пьедестале, никто так и не увидел меня настоящую. Если бы они только взглянули повнимательнее, то заметили бы, что я всего-навсего истерзанная, изрешеченная девушка, а моя золотистая кожа скрывает разбитое сердце.

Глаза щиплет, подсказывая, что я бы снова заплакала, останься у меня хоть сколько-нибудь слез, но, думаю, и они во мне тоже иссякли.

Я ведать не ведаю, где сейчас другие наложницы и стражники, и понятия не имею, что намеревается со мной сделать командир, но я не дура. Король Рот отправил силы своего войска в Пятое королевство, чтобы вступить в бой с Мидасом, и я боюсь за своего царя так же сильно, как боюсь за себя.

Я вздрагиваю, когда последний лучик солнца наконец падает на землю и прячется за горизонтом. День подошел к концу, и вместе с этим я вынуждаю себя запереть и свои чувства.

Теперь, когда сумерки предвещают скорое наступление ночи, карета резко останавливается. В этом конце Ореи ночь опускается быстро и свирепо, поэтому неудивительно, что армия Четвертого королевства начинает разбивать лагерь.

Я остаюсь в неподвижной карете и прислушиваюсь к солдатам. Из окон мало что видно из-за стоящих по обе стороны лошадей; затененные фигуры, принявшись за работу, двигаются быстро.

Прождав примерно половину часа, я начинаю ерзать: нужда облегчиться становится назойливой. Тело бунтует, голод и жажда не ослабевают, усталость захлестывает, как бурлящее море, которое жаждет утащить меня под воду.

Я просто хочу поспать. Уснуть и не просыпаться, пока боль не стихнет – и физическая, и душевная.

Еще рано, напоминаю себе я. Отдыхать еще рано.

Я щипаю себя за локоть, заставляя держаться настороже. Пытаюсь разобрать хотя бы что-то сквозь какофонию звуков снаружи, но тут тускнеет последний свет, и натиск ночи накрывает меня холодным одеялом.

Прислонившись головой к стене кареты, я на мгновение закрываю глаза. Всего на мгновение, убеждаю себя я. Чтобы просто ослабить жжение в припухших глазах, чтобы просто унять боль во всем теле.

Всего на мгновение…

Я вскидываюсь и резко открываю глаза, когда в замок вставляют ключ.