Чумные псы

– Но вы ведь не хотите, чтобы он утонул? – не без некоторого беспокойства в голосе переспросил мистер Пауэлл. – Если объект…

– Нет! – быстро перебил доктор Бойкотт, словно торопясь прервать подчиненного, пока тот не наговорил лишнего. – Дело не в том, чего я хочу или не хочу, – продолжил он чуть погодя. – Объект не предназначен для утопления, по крайней мере не в этот раз. Полагаю даже, что и не в следующий, хотя, конечно, все зависит от результатов…

Из бака опять послышался плеск, но уже совсем слабый – призрачное эхо, блуждавшее между металлическими бортами, – словно некий дух безуспешно пытался сойти в земной мир и потревожить поверхность воды. Безуспешно – потому что «объекту» в баке не следовало рассчитывать ни на какие чудеса, если они не содействовали науке.

И вот наконец с одышливым звуком лопнули последние пузыри, и в лаборатории воцарилась тишина.

Снаружи, со склона холма, отчетливо донесся крик черной падальщицы-вороны…

Поднявшись, мистер Пауэлл прошагал по цементному полу и снял с деревянного гвоздя загнутый пастуший посох. После чего уселся на бортик бака и стал машинально отбивать концом посоха ритм популярной песенки.

– Э-э-э… Стивен, я бы вас попросил, – с легкой улыбкой произнес доктор Бойкотт.

– Ой, простите.

Крупная дворняга в баке еще продолжала загребать передними лапами, но совсем вяло, так что тело от шеи до крупа повисло в воде почти вертикально. Висячие уши всплыли и распластались по сторонам головы наподобие крыльев, но глаза уже ушли под воду, и над нею виднелся лишь черный нос с изящным изгибом ноздрей. Мистер Пауэлл молча наблюдал за тем, как этот нос погрузился, снова высунулся на мгновение и опять ушел вниз. Тело, зрительно укороченное преломлением, казалось, слегка переместилось – и вскоре бесформенной массой упокоилось на металлическом дне, подняв облачка илистой грязи. Доктор Бойкотт щелкнул кнопкой секундомера. Мистер Пауэлл украдкой оглянулся, желая убедиться, что начальник не заметил ила на дне (шеф всегда скрупулезно следил за чистотой оборудования), и мысленно положил себе напомнить Тайсону, сторожу и смотрителю вивария, чтобы тот к завтрашнему дню непременно опорожнил и вычистил бак.

После этого мистер Пауэлл запустил в воду посох. Сделав поправку на искажение в толще воды, он ловко (сказывалась практика) подцепил крюком ошейник дворняги и стал поднимать ее к поверхности. Но не дотащил – его руки дрогнули, он выронил палку и, морщась, выпрямился, а мохнатое тело снова опустилось на дно.

– Господи, до чего тяжелый-то, – вырвалось у него. – В смысле, шеф, он, конечно, тяжелее не стал, просто я руку вчера вечером потянул, и она, зараза, болит. Ну ничего, жить буду, как говорится…

– Сочувствую, – сказал доктор Бойкотт. – Разрешите, я помогу. Стоит ли вам мучиться, если можно этого избежать!

Они вдвоем взялись за посох, подняли со дна тяжеленное тело, облепленное густой мокрой шерстью, совместным усилием перевалили его через бортик и опустили на коврик из вспененной резины. Более всего пес сейчас напоминал утонувшую муху – непроглядно-черный и какой-то сплющенный, словно растекшаяся капля. Четвероногий утопленник казался несколько меньше, чем в жизни, – обмякшие мышцы, впалое брюхо, слипшаяся шерсть.

Мистер Пауэлл начал делать ему искусственное дыхание. Спустя некоторое время из пасти пса хлынула вода, он судорожно втянул в себя воздух, но глаз так и не открыл.

– Ну что ж, хорошо, – деловым тоном проговорил доктор Бойкотт. – Теперь, Стивен, займитесь обычными тестами. Пульс, анализ крови, температура тела, рефлексы… в общем, все, над чем мы работали. Потом, пожалуйста, нанесите результаты на график. Я вернусь минут через двадцать, только схожу в крыло Кристиана Барнарда[8 - …схожу в крыло Кристиана Барнарда… – Крыло учреждения носит имя южноафриканского кардиохирурга Кристиана Нитлинга Барнарда (1922–2001), первым в мире совершившего успешную пересадку сердца.], посмотрю, что там с операцией на мозге, которую делали после обеда. – И добавил тихо, но строго: – Только, пожалуйста, не курите тут в мое отсутствие. Вы же понимаете, это может сказаться на результатах исследований.

– Можно я на него намордник надену? – спросил мистер Пауэлл. – Этот, как там его, семь-три-второй – больно уж непростой парень. Очнется, не ровен час, цапнет еще…

– Конечно надевайте, я не против, – сказал доктор Бойкотт, забирая со стола секундомер.

– Кстати, шеф, а что там со временем? – поинтересовался мистер Пауэлл. Тон у него при этом был довольно подхалимским, словно доктору Бойкотту предстояло озвучить личное достижение.

– Два часа двадцать минут пятьдесят три целых и четыре десятых секунды, – ответил доктор Бойкотт. – Навскидку могу сказать, что это минут на шесть с половиной больше, чем в среду, и примерно на двенадцать минут больше, чем при позапрошлом испытании. Пока что вырисовывается почти линейная зависимость, хотя, без сомнения, со временем прирост покажет тенденцию к уменьшению. Рано или поздно будет достигнута точка, в которой сверхвыносливость, питаемая надеждой объекта на избавление, будет нейтрализована пределом его естественных физических возможностей. – Он ненадолго умолк, а затем продолжил: – Кстати, мистер Пауэлл, я попросил бы вас позаботиться еще кое о чем. Утром я совсем забыл сказать вам, что в Кембридже от нас ждут не дождутся результатов эксперимента по социальной депривации. У нас ведь уже приготовлена для этого обезьянка, не так ли?

– А как же, – ответил мистер Пауэлл. – Всяко найдем.

Доктор Бойкотт переспросил чуточку резче:

– Помнится, вы мне говорили со всей определенностью, что животное приготовлено?

– Да, точно, шеф, – торопливо поправился мистер Пауэлл. – Несомненно, приготовлено.

– Ну и отлично. Значит, пускай сегодня же вечером отправляется в цилиндр. Полагаю, вы обеспечите там полное отсутствие света?

– Так точно, шеф, обеспечим. И свет, и все прочее. Ограничение подвижности, необходимая вентиляция и сетчатый металлический пол, чтобы моча и фекалии сразу проваливались вниз. Все как положено.

– Стало быть, приступайте безотлагательно. Наблюдайте животное два раза в день и, конечно, заносите все необычное в журнал. Не забудьте регулярно отмечать общее количество дней на доске возле цилиндра. Это для удобства директора, если тот захочет посмотреть, как идут дела.

– А где разместить цилиндр, шеф?

– Не имеет особого значения, лишь бы вы не забывали приглядывать вовремя, – ответил доктор Бойкотт. – Предлагаю устроить его вблизи вашего обычного рабочего места, только, естественно, подальше от других животных. Нужно по возможности обеспечить тишину и отсутствие органических запахов. Вы же понимаете – все должно работать на депривацию.

– Шеф, а как насчет центрифуги в четвертой лаборатории? – спросил мистер Пауэлл. – Там сейчас полно места и тишина стоит как в могиле!

– Да, это подойдет, – сказал доктор Бойкотт. – Не забудьте проинструктировать Тайсона насчет кормления и держите меня в курсе, как все пойдет. Предполагаемая длительность опыта, допустим… ну… к примеру, сорок пять дней.

Он уже держался за ручку двери, и мистер Пауэлл спросил:

– Пока все, шеф?

– Почти, – ответил доктор Бойкотт. – Пожалуй, вот еще что. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы в баке спустили воду и все как следует вычистили. Там, знаете ли, ил на дне появился, а это недопустимо.

* * *

Участок земли под учреждение, называвшееся «Животная опытно-научная и прикладная апробация» (Ж.О.П.А.), был отведен после серьезных административных и даже политических баталий. В конце концов исследовательский комплекс разместили на территории Лоусон-парка, бывшей фермы на восточном берегу озера Конистон-Уотер. Проект находился в ведении министерства, то есть был изначально снабжен всеми необходимыми разрешениями, но и совет графства, и Комитет по надзору за национальным парком яростно воспротивились, ссылаясь на циркуляр № 100. Судя по всему, ответственный за проект заместитель министра по охране окружающей среды успел представить, как ему придется отдуваться перед оппозицией, если дело дойдет до Уайтхолла. И он решил, что в сложившихся обстоятельствах самым правильным будет провести общественные слушания. Последние продолжались около двух недель, и за это время государственный инспектор, в свободные от службы часы увлекавшийся английской историей семнадцатого века, не раз успел пожалеть о том, что, в отличие от мистера Брэдшо, председательствовавшего на так называемом суде над Карлом I, не запасся пуленепробиваемой шляпой[9 - …в отличие от мистера Брэдшо… не запасся пуленепробиваемой шляпой. – Имеется в виду реальный исторический факт: Джон Брэдшо (1602–1659), английский юрист, политический деятель и судья, назначенный в 1649 г. лорд-президентом парламентской комиссии, присудившей английского короля Карла к смертной казни, присутствовал на заседании суда в доспехах под мантией и в широкополой фетровой шляпе, под которой скрывался стальной шлем.]. Клерк, выступавший со стороны графства, подверг министерских экспертов жесткому перекрестному допросу, настойчиво допытываясь, в чем заключается «жгучая необходимость» размещения очередной правительственной стройки на территории национального парка. Местный полномочный секретарь, вызванный в суд Комитетом по строительству, фактически был вынужден свидетельствовать против того самого ведомства, в котором он надеялся однажды занять место заместителя. А Совет по защите сельских зон Англии, наоборот, весьма помог делу строительства, эмоционально заявив, что никому, никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не следует разрешать что-либо строить. Далее выступил мистер Финуорд, отставной офицер торгового флота, живший в домике на холме неподалеку от спорного участка. Он не придумал ничего лучше, чем пригрозить инспектору физической расправой, если тот немедленно не выскажется за отмену строительства. Его превзошел только мистер Прэнсбоди, заявивший, помимо прочего, что исследовал древние захоронения на территории Дербишира и нашел в них материальные подтверждения теории, согласно которой в Англию переселились выходцы из Святой земли. Он обосновал свою позицию, почти полностью зачитав доклад в шестьдесят три страницы. В конце концов многострадальный инспектор вынужден был прервать выступающего, объявив его доводы ничтожными и не относящимися к делу. Брызгавшего слюной мистера Прэнсбоди под руки вывела из зала полиция.

Конистонский Старик

На тех слушаниях вообще не приходилось скучать. Пожалуй, следует особо отметить выступление представителей Королевского общества защиты животных. Они высказались в пользу строительства, исходя из того, что эксперименты и хирургическая практика учреждения Ж.О.П.А. окажутся благом для всего животного мира.

Когда все отгремело, инспектор, которому министерство приказало как можно скорее выдать отчет для печати (и кому какое дело, что эта работа требовала вдумчивой неспешности), высказался против размещения комплекса в Лоусон-парке и, соответственно, против покупки там участка земли. Министр Уильям Манкинс (из-за своей нерешительности и малодушия известный в департаменте как Размазня Билл) в конце концов вынес вопрос на рассмотрение кабинета, который решил одобрить проект, невзирая на рекомендации инспектора. Подобное решение явилось результатом тайной сделки с министрами труда и внутренних дел – в обмен на новую тюрьму «открытого типа» в Вустершире, отставку главного инспектора Комиссии химического контроля… и, скажем так, домашние тапочки некоей молодой леди, мисс Мэнди Прайс-Морган, закрутившей роман с одним из представителей «теневого кабинета».

После публикации отчета и окончательного решения министра из парламента градом посыпались депутатские запросы. Газета «Гардиан» разразилась передовицей, выдержанной в весьма резких тонах. Стряпчие Конистонского общества протеста призвали мистера Джеймса Чаффанбрасса, королевского адвоката и – без шуток – праправнука того самого Чаффанбрасса, о котором писал в своих романах Энтони Троллоп[10 - …праправнука того самого Чаффанбрасса, о котором писал в своих романах Энтони Троллоп… – Королевский адвокат Чаффанбрас упоминается в романах английского писателя Энтони Троллопа «Три клерка» (1858), «Ферма Орли» (1861) и «Возвращение Финеаса» (1874).], досконально изучить решение и отчет на предмет самомалейших зацепок, которые позволили бы довести дело до Верховного суда. Угодив таким образом под огонь, Размазня Билл держался непоколебимо и тщательно следил за тем, чтобы на все устные запросы (в отличие от письменных) отвечал его доверенный парламентский секретарь мистер Бэзил Форбс (именовавшийся в кулуарах Шашки Наголо из-за непредсказуемых приступов безрассудства). По ходу дела загнанный в угол мистером Бернардом Багуошем, королевским адвокатом и парламентским представителем от центральных областей Озерного Края, собиравшимся продолжить обсуждение на следующем заседании, мистер Манкинс просто блеснул своим отсутствием, изящно смывшись под важнейшим и неотложным предлогом: на восточном побережье Англии произошел большой оползень, обрушение песчаного холма оставило без крова сколько-то семей и им срочно требовалось соболезнование и участие высокопоставленного лица. Шашки Наголо произнес шестиминутную речь, а уже появилась куда более действенная дубинка против правительства. Был опубликован долгожданный отчет Саблонского комитета, ведавшего расходом денег налогоплательщиков на биологические и медицинские исследования. В отчете уделялось особое внимание Национальной службе здравоохранения и указывалось, что вышеупомянутые исследования требуют большего внимания, равно как и больших вложений. Представитель правительства, отлично знавший о твердом нежелании Министерства финансов лишний раз открывать кошелек, в основном бекал и мекал, рассуждая о необходимости всестороннего изучения проблемы и опасности поспешных решений. Он и правда не мог в то время сказать, будет ли принят отчет. Оппозиция тотчас накинулась на него, точно стая азартно лающих гончих. А поскольку поддержка Саблонского комитета была несовместима с дальнейшими нападками на строительство в Лоусон-парке, Размазня Билл благополучно пережил еще одну остросюжетную главу в своей бурной карьере.

Местному оценщику было поручено выяснить стоимость бывшего фермерского дома и земельного участка и провести переговоры. После чего тендер на строительство выиграла известная и почтенная архитекторская фирма «Сэр Конэм Гуд, сын и Хоу».

Позже все согласились с тем, что новые здания очень хорошо вписались в окрестности – открытый склон, дубовые рощицы, более темные пятна сосен и лиственниц, каменные межи и зеленые квадраты полей и сверкающее, как лезвие, озеро внизу с отраженными в нем облаками…

Сэру Конэму удалось сохранить и фермерский дом, и хозяйственные постройки. Он лишь превратил их в столовую, конференц-зал и офисы для постоянных сотрудников. На стены и кровли лабораторий, стойла и хирургического крыла (имени Кристиана Барнарда) пошел местный камень и аспидный сланец, а что касается вивария, то известный фотограф и специалист по содержанию животных лорд Плинлиммон отвел для него одно большое здание, под крышей которого уместилось более двадцати отсеков и комнат, заставленных клетками.

Новый центр торжественно открыли в середине лета, под проливным дождем, обычным для Озерного Края. Ленточку перерезала баронесса Хилари Блант, бывший постоянный заместитель министра. С этого момента бурный поток писем в «Таймс» начал мелеть и редеть, пока не иссяк окончательно.

Когда три ярко-синих фирменных фургона, принадлежавших Ж.О.П.А., подвезли по гладкой асфальтовой дорожке первую партию собак, морских свинок, кроликов и крыс, вновь назначенный директор сказал доктору Бойкотту:

– Теперь, будем надеяться, нас на какое-то время оставят в покое и дадут заниматься полезным делом. На это место было потрачено столько эмоций – пора уже переходить к беспристрастной науке!

* * *

Черный беспородный кобель лежал на куче соломы в решетчатой клетке, находившейся в дальнем углу собачьего отделения. Его длинная шерсть почти высохла, намордник был уже снят, возле полуоткрытой пасти дышал кислородом гибкий шланг. Табличка на двери клетки содержала те же цифры, что были выдавлены на зеленом пластиковом ошейнике, – 732. Под номером шла надпись: «Инстинкт выживания и физическая форма (погружение в воду). Доктор Дж. Р. Бойкотт».

Всего здесь было около сорока клеток, составлявших два двухэтажных ряда. Почти во всех, за исключением нескольких отсеков, сидели собаки. В основном стенки клеток представляли собой толстую проволочную сетку. Таким образом, если смежные отсеки были населены, у каждой собаки оказывалось сразу трое соседей. Однако у клетки семьсот тридцать второго, размещенной в самом конце четвертого ряда и притом в конце помещения, имелась одна кирпичная стенка, являвшаяся внешней стеной самого здания. А поскольку смежная клетка четвертого ряда пустовала, сосед у семьсот тридцать второго был только один – пес из ряда номер три, чья клетка примыкала тыльной стороной к отсеку 732, а боковой – к кирпичам наружной стены. В данный момент этот пес, вероятно, прятался в будке (ибо каждая клетка была оснащена будкой), но признаки обитаемости были налицо. В одном углу – основательно погрызенный резиновый мячик, в другом – желтеющая, лишенная мяса говяжья лопаточная кость, несколько свежих царапин на кирпичах, полупустая поилка, какашки на полу и, конечно, табличка на дверце, гласившая: «815. Нейрохирургия. Группа С. Мистер С. У. К. Фортескью».

Повсюду в помещении витал неистребимый запах псины, который разбавляли острые ароматы свежей соломы и бетона, обработанного водой с фирменным антисептиком «Джейз». Однако сквозь открытые фрамуги, расположенные под самым потолком, задувал свежий ветер, который нес дыхание папоротников и болотного мирта, коровьего и овечьего навоза, дубовых листьев, крапивы и озера на закате. Уже темнело, и под электрическими лампами, установленными по одной в конце каждого ряда, стали возникать островки желтоватого света – казавшегося настолько резким в стекавших снаружи мягких сумерках, что собаки в ближайших клетках отворачивались и прикрывали глаза.

В помещении, битком набитом животными, было на удивление тихо. Лишь здесь и там слышалась возня собак, устраивавшихся поудобнее в соломе. Один из псов, бурый ретривер с огромным шрамом поперек горла, время от времени тихо подвывал во сне. Другой, помесь уиппета, на трех лапах и с забинтованной культей, неуклюже бродил по своей клетке, время от времени натыкаясь на стены. Проволочная сетка издавала негромкий звук, отдаленно напоминавший голос джазового барабана, когда его касаются кисточкой. И это было все – не лаяла ни одна из тридцати семи собак, сидевших здесь взаперти. Наверное, у них было все хорошо. А может, просто сил не хватало. Так или иначе, здесь царствовали тихие звуки сельского вечера, вливавшиеся снаружи, точно последний солнечный свет – сквозь березовую листву в кроватку засыпающего ребенка. Вот издали донесся голос пастуха, вот проехала машина по Конистонской дороге… Еле слышно, так что лишь собачий слух способен был уловить, плескала о камни вода в озере, да ветер шевелил жесткие стебли травы, да кричала в кустах вереска куропатка, быстро повторяя: «Поди прочь, поди прочь…»