Последнее дело Гвенди

Пульт управления уже в третий раз возник в жизни Гвенди Питерсон. В первый раз ей вручили его лично в руки в холщовом мешке с завязкой. Во второй раз она обнаружила его в нижнем ящике шкафа для бумаг в своем вашингтонском кабинете – в первый год работы в конгрессе в качестве депутата от второго округа штата Мэн. В третий раз пульт появился в 2019 году, когда Гвенди баллотировалась в сенат и проводила предвыборную кампанию, которая даже по мнению членов демократического комитета имела столько же шансов на успех, сколько их было у Легкой бригады во время их знаменитой атаки. Каждый раз пульт приносил человек, всегда одетый в черные джинсы, белую рубашку, черный пиджак и маленькую черную шляпу-котелок. Его звали Ричард Фаррис. В первый раз пульт оставался у Гвенди достаточно долго, несколько лет. Второй срок хранения был гораздо короче, но Гвенди уверена, что пульт спас жизнь ее маме (Алисия Питерсон умерла в 2015 году, спустя многие годы после того, как должна была скончаться от рака).

В третий раз все было… иначе. Сам Фаррис был другим.

Гвенди проработала в палате представителей до 2012 года и вышла в отставку, хотя могла бы переизбираться до восьмидесяти лет, и за восемьдесят, и, может быть, даже за девяносто, если бы захотела.

– Вы как Стром Термонд, – сказал ей однажды Пит Райли, руководитель мэнского отделения демократического комитета. – Вас бы, наверное, переизбрали даже посмертно.

– Не надо сравнивать меня с Термондом, – ответила ему Гвенди.

– Хорошо, пусть будет Джон Льюис. Или взять ту же Маргарет Чейз-Смит из нашего мэнского Скаухигана – тридцать три года в правительстве. С кем бы вас ни сравнить, вся суть в том, что вы – легендарная личность. И вы нам нужны.

Но ей самой было нужно совсем другое. Ей хотелось писать книги. Литература была ее первой любовью. У нее вышло всего пять романов, и время стремительно убывало. После отставки с государственной службы Гвенди полностью посвятила себя любимому делу и была счастлива, как никогда в жизни под куполом Капитолия. В 2013 году у нее вышел роман «Роза с шипами», а в 2015-м – триллер о серийном убийце «Улица одиночества». Действие этой истории об обаятельном маньяке, собирающем зубы убитых женщин, происходит в Вашингтоне, но сама история основана на реальных событиях в родном городе Гвенди.

У нее созрел замысел еще одной книги, где будет большая любовь и семейные тайны, и она уже приступила к работе, когда Дональд Трамп победил на президентских выборах. Многие жители второго округа штата Мэн возликовали, поскольку были уверены, что теперь вашингтонское болото будет осушено, федеральный бюджет – сбалансирован, а поток нелегальных мигрантов из Южной Америки наконец прекратится. Для убежденных демократов – людей, которые избегают смотреть «Фокс ньюз», словно через экран можно подхватить бешенство, – это стало началом четырехлетнего кошмара. Отец Гвенди, наверное, самый аполитичный сторонник демократической партии во всем штате Мэн, сказал ей на следующий день после объявления результатов выборов: «Теперь все изменится, Гвенни. И вряд ли к лучшему».

Она с головой погрузилась в работу над новой книгой, действие которой происходило в штате Мэн в те времена, когда жители Дерри расстреляли бандитов из банды Брэдли, и тут к ней внезапно приехал Пит Райли. Выглядел он неважно и как будто похудел на двадцать фунтов за те два с небольшим года, что прошли после выборов 2016-го. Он говорил коротко, прямо и по существу. Он просил Гвенди баллотироваться в сенат против Пола Магоуэна в 2020 году, который назвал «годом стопроцентного зрения». Сказал, что только у Гвенди есть шанс победить республиканского бизнесмена, убежденного, что его предвыборная кампания – просто формальность на пути к предрешенному результату.

– Как минимум вы замедлите его разгон и подарите надежду хорошим людям, страдающим ТД.

– Что такое ТД?

– Трамп-депрессия. Подумайте, Гвенди, я очень прошу. Подумайте беспристрастно и честно.

Подумайте беспристрастно и честно – это была коронная фраза Гвенди, которую она произносила как минимум один раз на каждом общем собрании на всем протяжении своей политической карьеры. Если Пит Райли рассчитывал, что Гвенди сразу проникнется и смягчится, то он просчитался.

– Вы шутите. Наверняка. Помимо того, что я пишу новую книгу…

– Которая, я уверен, будет такой же прекрасной, как все предыдущие, и даже лучше, – сказал Пит, одарив Гвенди своей самой обворожительной улыбкой под Кларка Гейбла.

– Не пытайтесь мне льстить, – хмыкнула Гвенди. – Все равно бесполезно. Так вот, я хотела сказать, что пишу новую книгу, в которой много жаркого секса, доставляющего мне опосредованное удовольствие, но даже если бы я не была занята, надо учесть, что в две тысячи четырнадцатом этот кретин Магоуэн победил с отрывом в пятнадцать процентных пунктов. И все последние два года он так рьяно вылизывал задницу Дональда Трампа, что теперь уровень его поддержки составляет восемьдесят процентов.

– Ни хрена он не составляет, – возразил Пит. – Это все республиканская пропаганда. Вы сами знаете.

– Я не знаю. Но ладно, допустим. Да, я была популярной на пике карьеры, однако у людей короткая память. Магоуэн сейчас герой дня, а я – какая-то вчерашняя тетенька. В политике есть свои приливы и отливы, и конкретно сейчас идет мощная консервативная волна. Вы сами должны понимать. Может быть, я проиграю не с таким заметным отрывом, как пятнадцать процентных пунктов, но я все равно проиграю.

Пит Райли встал у окна в маленьком кабинете Гвенди и выглянул наружу, держа руки в карманах.

– Хорошо, – сказал он, не глядя на Гвенди. – Если не произойдет чуда, вы проиграете. Думаю, это решенный вопрос. Ну так проиграйте. Произнесите проникновенную речь, поздравьте соперника с победой, скажите, что избиратели сделали выбор, но борьба продолжается, бла-бла-бла. После чего спокойно вернетесь к своему роману о Дерри тридцатых годов. Но сейчас не тридцатые годы, сейчас две тысячи восемнадцатый. И знаете что? – Он обернулся к Гвенди с видом опытного адвоката, обращающегося к присяжным. – «Второе пришествие» Йейтса уже началось. Прибой окрашен кровью, и светопреставленье все ближе. Люди отвергают науку, отвергают борьбу за права женщин, отвергают само понятие равенства. Они всеми силами отворачиваются от правды. Даже если отставить политику в сторону, кто-то должен возвысить голос и ткнуть их носом в те вещи, в которые им удобнее и проще не верить. Вы всегда именно это и делали, всегда. И я прошу, чтобы вы сделали это снова.

– То есть мне надо выступить этакой благородной Жанной д’Арк, чтобы добрые граждане Мэна сожгли меня на костре?

– Никто не станет вас жечь, – сказал Пит… не знавший о том, что спустя восемь лет Гвенди будет сидеть в пламенеющем факеле под названием «Орел-19», всерьез опасаясь, что в любую секунду превратится в перегретые атомы. – Вы проиграете выборы. Но в процессе заставите попотеть этого жирного борова Магоуэна. Даже на стадии предвыборных дебатов уже можно многое сделать. Пусть люди увидят, что он поддерживает идеи, которые не просто плохи, а совершенно несостоятельны и даже опасны. Вот о чем я прошу. А потом вы спокойно вернетесь к работе над книгой.

Гвенди была готова разозлиться на Пита, но она понимала, что хотя бы отчасти он прав. Она действительно чересчур драматизирует, что, наверное, простительно автору книги, где сплошные семейные тайны и жаркий секс.

– Ладно, скажем иначе. Принять удар на себя. Так будет правильнее?

Пит опять ослепительно улыбнулся.

– В лунку одним ударом.

– Мне надо подумать, – сказала она.

Возможно, это была ошибка.

8

Но не такая большая, как это, думает Гвенди, когда грохот двигателей превращается в оглушительный рев. Джафари Банколе так крепко сжимает ей руку, что парализующая боль ощущается даже сквозь две перчатки. Свободной рукой Гвенди открывает меню «ЭКИПАЖ» на айпаде, жмет на имя Джафари сенсорным датчиком на кончике указательного пальца (она обнаружила, что нужная информация вспоминается легче, когда не пытаешься вспоминать) и обращается к нему тет-а-тет по приватному каналу связи:

– Чуть полегче, Джаф, ладно? Мне больно.

– Прошу прощения, – говорит он, ослабив хватку. – Просто… мы так далеко от Кении.

– И от Западного Мэна, – говорит Гвенди.

Кабина дрожит уже не так сильно. Кресло Гвенди отклоняется назад на мягких шарнирах. Или не кресло? Может быть, это корабль меняет угол наклона. Опрокидывается. Кренится.

Гвенди переключается на общий канал связи с ЦУП, чтобы слушать, что говорят Кэти, Сэм и Айлин.

– Отдаление триста пятьдесят миль. Звуковой барьер пройден, – говорит Айлин. Ее голос звучит абсолютно спокойно, и почему бы и нет? Айлин в безопасности на Земле.

– Вас поняла, – говорит Кэти. Она тоже спокойна, что не может не радовать.

– Все в норме, «Орел-девятнадцать». Двигатели работают штатно, все три.

– Вас понял. – На этот раз отвечает Сэм Дринкуотер.

Кабина кренится еще сильнее, но уже не дрожит. По крайней мере, пока не дрожит.

– Разрешаю прибавить тягу, «Орел-девятнадцать».

Кэти и Сэм отвечают одновременно:

– Вас понял.

Гвенди не слышит никаких изменений в реве ракетных двигателей, но в груди становится тесно, словно на нее давит невидимая рука. Впереди, уровнем выше, врач Дейл Глен стучит пальцами по экрану айпада, что-то сосредоточенно пишет. Не одним пальцем с сенсорным датчиком, а именно пальцами. Он вообще снял перчатку. Будто сидит у себя в кабинете в Мизуле, думает Гвенди.

Она открывает меню «ИНФОРМАЦИЯ О ПОЛЕТЕ» на своем планшете. Со старта прошло меньше двух минут, а высота уже 22 мили. Скорость – 2600 миль в час. У Гвенди, которая убеждена, что скорость 80 миль в час на скоростной автомагистрали в Мэне – это уже запредельно опасно для жизни, такие числа вообще не укладываются в голове. Но нарастающая перегрузка ощущается тяжестью во всем теле. Земное притяжение не желает отпускать.

Раздается тяжелый удар, за которым следует яркая вспышка в левом иллюминаторе, и у Гвенди мелькает мысль, что это конец. Джафари снова до боли сдавливает ей руку.

– Отделился твердотопливный ускоритель, – говорит Сэм, на что Дэйв Грейвс отвечает:

– Аллилуйя. Давай, шевели дюзами, Бо Пип.

– Назовешь меня так еще раз, и я оборву тебе уши, – говорит Кэти. – Как понял?

– Вас понял, – говорит Дэйв, улыбнувшись.