Луна-парк

– Ты сам это знаешь, мужик. Вот и все в нашей команде – так же. Это червие, от него у всех мороз по коже, а они не имеют никакого права подходить к нормальным людям. Что они могут сделать полезного – забиться в какую-нибудь нору, желательно поглубже, и там подохнуть.

– Но они этого не делают, – сказал Джереми.

– Бляха, нет, конечно. Единственное, что они делают, так это выползают из своих нор и пристают к таким, как мы: «Не найдется ли четвертака, дружище? – пискляво заканючил Ковбой. – Я бедненький… неделю не жрамши… Прояви милосердие…» А потом понимаешь, что эта мразота еще и пытается тебя облапать, если не полез в карман за монетами.

А ведь так оно и есть, подумал Джереми.

– Понимаешь, о чем я? – спросил Ковбой.

– Конечно.

– Я говорю: «Хер тебе, а не милосердие, тролль». Понимаешь, что это значит?

– Что он не получит от тебя монету?

– И это тоже, Герцог. Но на самом деле это значит, что он никакого милосердия от меня не дождется.

10

– Бакстер.

– А? Что?

– Просыпайся.

Со стоном он открыл глаза. В номере мотеля было темно. Он лежал на боку, чувствуя, как горячее тело Ким прижимается к его спине.

– Что такое? – пробормотал он.

– Давай же поднимайся, – прошептала она, щекоча его шею теплым дыханием.

– Но ведь ночь еще… Или нет?

– Чуть больше трех часов, – сказала она.

– О Боже.

– Вставай и выходи, хорошо?

– Выходить?

– К пляжу. Мы должны побывать там вдвоем.

– С ума, что ль, сошла?

– Поверь, это будет здорово.

– Нет уж. Даже не думай.

– Ну пожалуйста, – она коснулась губами его щеки, лаская руками его грудь и живот. – Это будет так романтично. Мы встретим восход солнца вдвоем.

– Чертов пляж, – пробормотал он.

– Что ты, вовсе он не чертов. Только представь, это останется одним из самых ярких воспоминаний в нашей жизни. Наше первое утро вместе, проведенное на берегу пляжа во время восхода солнца.

– Это не первое наше утро.

– Первое с тех пор, как мы стали мужем и женой. И я очень хочу, чтобы оно было особенным.

– Мы себе задницы отморозим.

– Об этом не волнуйся. Захватим с собой одеяло, идет? Ну пожалуйста… – Ее рука украдкой скользнула ему в трусы. – Обещаю, твой большой друг останется очень доволен.

– Да?

– Да, – сказала Ким. – Что скажешь?

– Но это же безумие.

– Обещаю, тебе понравится.

Матрас заскрипел, когда она откатилась и соскочила с кровати. Свет щипал Бакстеру глаза не хуже мыльной пены. Он зажмурился. И тут же почувствовал, как с него сдернули одеяло, оставив практически голым.

– Ой, Господи!

– Хоп! Хоп! Хоп! – покрикивала Ким, за лодыжки стаскивая его с кровати.

Прищурившись, он посмотрел на нее. Ким взирала на него сквозь упавшую на глаза челку; на ее плече алел след засоса. Она отпустила ноги мужа, и он сел.

– Кто оденется последним, тот тухлое яйцо, – сказала она.

– Считай меня тухлым яйцом, – ответил он, сидя на полу и наблюдая, как Ким открывает чемодан. Ее ягодицы, покрытые (за исключением небольшого треугольника посередине) таким же золотистым загаром, как и спина, и ноги, слегка колыхались.

Ну и пускай там немного холодно, подумал он. Все равно классно. Она права. Будет потом что вспомнить.

Ким надела серые мешковатые спортивные штаны и теперь, нагнувшись, возилась со шнурком на талии. Затем она вытащила из чемодана толстовку и повернулась:

– Так и будешь сидеть на полу?

– Залюбовался.

Он смотрел на ее грудь, когда она, подняв руки, натягивала толстовку. Грудь слегка покачивалась, когда Ким безуспешно пыталась попасть в рукава. Наконец она надела толстовку и расправила ее на талии.

– Я готова, – сказала она.

– Эх…

Ким взяла с тумбочки расческу и направилась в ванную. Когда она скрылась, Бакстер поднялся и стал натягивать тренировочный костюм. Такой же, как у Ким, только поновее. Бакстер купил его, когда Ким перебралась к нему и стала вытаскивать его с собой на утренние пробежки. Когда она вышла из ванной, он уже заканчивал завязывать шнурки.