Луна-парк

Я не знаю твоего лица, не знаю имени,
Но я тебя найду, ты только жди меня.
Я узнаю тебя по величавой походке,
И как услышу в голосе дрожащие нотки.
В твоих глазах свет солнца яркий,
Твоя улыбка будет мне подарком.
Я буду искать тебя,
Да, я буду искать тебя.

Ты звезды, и море, и солнце, и луна.
Там-тарам и тра-на-на-на.
Хватит писать, пора остановиться.
Пам-парарам и лампа-ца-дрица.

Улыбаясь и кивая, Поппинсак начал аплодировать.

– Дева-менестрель, – сказал он. – Робин, королева бардов. А эта строчка: «В твоих глазах свет солнца яркий, твоя улыбка будет мне подарком», эх…

– В смысле, эта строчка отстой? – спросила она.

– Прелесть. Ты прелесть. И сейчас я принесу чай.

Он поднялся с песка и, подойдя к вещевому мешку, принялся что-то искать в нем. Через несколько минут Поппинсак вернулся с перчаткой и двумя пластиковыми кружками. Натянув на руку перчатку, он налил горячего чая в одну из кружек и протянул ее Робин. От него пахло так, будто он с головы до ног облился одеколоном, но даже это не приглушало не особо приятный душок. На щеках заметно проступали фиолетовые прожилки капилляров. Огромный нос картошкой был изрыт оспинами и напоминал Робин большую переспелую клубничину. В усах застряли крошки еды.

На расстоянии, подумала она, Поппинсак смотрится куда как симпатичнее.

– Предпочитаешь со сливками? – спросил он.

– А у вас есть сливки?

– Ни капельки. Сдобрить ложечкой рома? – Он достал из кармана пальто пластиковую флягу.

– Нет, но все равно спасибо.

Наполнив свою кружку, он щедро плеснул туда рому и вернулся на место.

Робин посмотрела на свой чай. К ее радости, ничего в нем не плавало. Она сделала глоток.

– Неплохо, – сказала она.

Отхлебнув из своей кружки, Поппинсак вздохнул и причмокнул.

– Поведай, дева-менестрель, какой судьбой-злодейкой ты занесена на этот проклятый богами пляж?

– Я просто путешествую, смотрю мир.

– Спасаясь от чего-то иль кого-то?

Она покачала головой:

– С чего вы взяли, что я от чего-то спасаюсь?

– Твою обиду с болью пополам в твоих глазах я вижу.

– Вы с ума сошли.

– Я видел все, что происходит на Земле и в Небесах; я видел самый Ад, и ты мне говоришь, что я свихнулся?

– Эдгар По, верно?

– По счастью, нет. Итак, раскроешь ли ты мне свое сердце?

Она не видела причин скрывать от Поппинсака правду.

– Мой отец умер. Мать завела хахаля, которого я интересовала гораздо больше нее. Я ударилась в бега. Конец.

– И как это ты так долго путешествуешь?

– Как, как… Ножками. Расскажите лучше о себе.

– Чтобы остроумье краткостью затмить, скажу просто, что я – бомж-книгочей.

– А вы правда были профессором?

– О да, но перестал преподавать: уж лучше бисер собирать, чем перед свиньями метать.

– То есть вы забросили преподавание и посвятили все время книгам?

Он кивнул и сделал глоток сдобренного ромом чая.

– И давно вы здесь, в Болета-Бэй?

– Быть может, день, быть может, вечность целую.

– А троллеров не боитесь?

Он взглянул на Робин, приподняв густые серые брови:

– А ты боишься троллей?

– Мы же тролли, так? В смысле, подростки наверняка нас ими и считают.

– Тролли, тролли, – затянул Поппинсак на манер Роберта Ньютона в роли Долговязого Джона Сильвера. – Бывают безобидные, бывают очень злые, но знает Поппинсак о них истории такие, что кровь застынет в жилах и сердце застучит…

– Вы что, пытаетесь меня напугать? – скорчила гримаску Робин.

– Ты прекрасный бард и менестрель, – сказал Поппинсак уже своим обычным голосом. – Умная леди, дерзкая и отважная. Но если отбросить все эти достоинства, то ты еще совсем ребенок и не знаешь жизни.

– Возможно, знаю больше, чем вы думаете. Я всякого навидалась.