Рукопись Чейма

– Да, ты прав. Где мне тебя подобрать?

Тяжело дыша, он коротко описал, где будет меня ждать. Место было уединенное, ночью там совсем темно. Дорога с обеих сторон была обсажена деревьями. Ездили по ней мало, с тех пор как проложили скоростную магистраль.

– Мак, послушай, – сказал я, – чтобы не сомневаться, что это ты, скажи, о чем мы с тобой сегодня говорили. – Он упомянул пару незначительных фактов. – Чтобы окончательно убедиться, скажи мне вот что, Мак. Кто тот парень, кто продал информацию мистеру "Д", а потом сбежал с танцовщицей?

Наступило молчание.

– Мы с Сэмом уже знаем. Вычислить оказалось нетрудно. Но если ты назовешь его, я буду более уверен.

Маккиффер продолжал молчать.

– Это Каннибал, – выдавил он наконец из себя.

– И он сбежал со Скарлетт О'Хара?

– Да. – Маккиффер вдруг всполошился. – А ты меня не надуешь?

– Нет. Выясним еще только одно обстоятельство, и я выезжаю.

– Проклятье! Я и так достаточно…

– Сейчас не время торговаться. И капитана Сэмсона больше всего беспокоит эта проблема. Я говорю о доказательствах. Ты можешь подтвердить рассказанную тобой историю? Без этого все твои откровения – пустой звук. Так есть или нет доказательства?

– Этого я не могу выдать, Скотт.

– Поторопись. Как бы не было поздно.

Опять молчание. Потом непечатное ругательство. Дважды. И наконец торопливое признание:

– Каннибал все своей рукой написал. Имена тех, кто участвовал, свои действия – все. И про меня тоже. Так что в этой проклятой бумажке есть и мое имя. Поэтому мне и нужна эта сделка. Он там и Эдди назвал… всех. А сбежал еще и потому, что себя назвал. Понял?

– Ага. Но и этого может оказаться мало. Что это? Листок бумаги. А тот, кто написал – или якобы написал, – скрывается неизвестно где. Может, эта бумажка поддельная.

– Не морочь себе голову. Парень, которому он все рассказал, был не дурак. Он заставил Каннибала все написать, поставить отпечатки своих пальцев и сам поставил свои, да еще и расписался сверху. Там все как надо. Указано даже, где мы закопали убитого… Черт, у вас же есть отпечатки пальцев Хенни и его подпись. Все можно проверить.

– Это уже лучше. А кто мистер "Д"? Кому Каннибал продал свою информацию?

– Ну нет, черт возьми! Нет! Еще немного, и я останусь с носом, не на что будет сделку оформлять. Нет.

– Ну ладно, Мак. Я выезжаю.

– О господи, – тихо произнес он.

– Десять минут одеться, двадцать пять, может, двадцать минут езды, если поторопиться. Значит… в двадцать три тридцать, самое позднее, буду на месте.

Я ожидал, что он что-нибудь скажет, вроде "постарайся в двадцать три двадцать" или еще что-то. Но он молчал.

– Мак?

Молчание.

И вдруг телефон замолчал. Не со щелчком, как бывает, когда вешают трубку. Похоже было, будто кто-то мягко нажал кнопку и отключил связь.

Я оторопело посмотрел на свою трубку, потом положил ее. И тут я заторопился. Через три минуты я был готов: оделся, хоть и не очень аккуратно, закрепил кобуру с кольтом, скатился с лестницы, сел в "кадиллак" и рванул в сторону Сайпресс-роуд, к Маккифферу, как я надеялся.

* * *

Это была двухрядная дорога, темная, покрытая неровным асфальтом. Ездили по ней мало, и у меня были сомнения, стоит ли ехать по ней мне.

По пути я позвонил Сэмсону и сообщил о звонке. Он задал мне тот же вопрос, который тревожил и меня: уверен ли я, что говорил с Маккиффером. Я пообещал связаться с ним, когда выясню.

– Скажи лучше "если", – ободрил он меня на прощанье.

Я предпочел положить трубку. Но брошенное слово застряло в голове, такое маленькое жалкое "если".

В свете фар из темноты выныривали силуэты деревьев по обе стороны дороги, бежали мне навстречу и, что-то шепча, быстро исчезали позади. Я проехал бензозаправку, откуда Маккиффер, как он сказал, звонил мне. Ночь была темная, месяц только нарождался. Свет на станции не горел, но я разглядел неясный прямоугольник телефонной будки и припаркованную за ней машину. Это и был, наверное, "линкольн" Маккиффера.

Пока все совпадало. Пока.

Маккиффер описал мне место, где будет меня ждать: несколько поломанных молодых деревьев, а за ними покореженный толстый ствол эвкалипта. Два месяца назад в него врезалась спортивная машина, в которой неслись навстречу своей неожиданной смерти молодые и, наверное, счастливые парень и девушка.

Но сейчас этот несчастный случай меня не волновал, я был озабочен, как бы не проехать условленное место. Но все же мысль о том, что здесь стряслось за считанные смертельные секунды, в голове у меня засела.

Я заметил справа группку торчащих пеньков. Молодые деревца были срезаны чуть ли не вровень с землей. За ними виднелся изуродованный ствол эвкалипта. На коре его до сих пор были заметны глубокие белые порезы. Я проехал дальше. Маккиффера я не увидел. Правда, он сказал, что будет стоять не на виду, а позади покореженного дерева. Проехав с милю, я выключил фары, развернулся и поехал обратно. В ста – ста пятидесяти ярдах от места встречи я остановил машину на обочине.

Я не стал открывать дверцу машины, чтобы в салоне не зажегся свет. Достал из бардачка фонарь, вылез в окно, пересек дорогу и, стараясь не производить шума, направился к тому месту, где нашли свою смерть двое молодых влюбленных.

Мысль о смерти меня не покидала. И не только из-за той катастрофы. Смерть таилась в словах Маккиффера, возможно, он специально разыграл страх, чтобы выманить меня сюда, она таилась в воспоминаниях о Ладди и Рыкуне, то есть о Кларенсе Ладлоу и Фрэнсисе Макги. Когда думаешь об этой парочке, невольно думаешь о смерти.

Ярдах в двадцати от искалеченного дерева я свернул с дороги и, аккуратно ступая, пошел вглубь. Где-то неподалеку застрекотал кузнечик, вдали равномерно квакала лягушка. В правой руке я держал наготове кольт, в левой – фонарь.

Через каждые несколько шагов я останавливался. Когда до дерева оставалось футов шесть, под ногой у меня хрустнула сухая ветка. Ее треск среди окружающей тишины прозвучал, как хлопок петарды.

Кузнечик мгновенно замолчал. Но слева от меня послышался другой звук. Совсем рядом. Это был звук, совершенно не соответствующий обстановке, и при других обстоятельствах он мог бы показаться комическим и вызвать лишь улыбку.

Это была отрыжка.

Но не обычная отрыжка. Нечто большее, гораздо большее. Это было рокотание, бурчание воспаленных внутренностей, распираемых гнилостными газами. Они поднимались все выше, урчали все громче и громче и наконец, как приглушенный раскат грома, вырвались наружу… Разве можно назвать такое отрыжкой?

Вернее было бы определить ее как симфонию противоборствующих ветров или героический гимн несварению, даже как заупокойную мессу по газам. Это был настоящий концерт из шипения, визжания, бульканья и рокотания, который сам по себе являлся лишь увертюрой к взрыву такой силы, громкости и продолжительности, что он мог бы стать уникальным во всей истории существования изжоги.

Кто, кроме Рыкуна Макги, мог произвести такую музыку? И почему он оказался здесь, отравляя ночной воздух леса? Для Макги наступил напряженный момент. Он наверняка стоял здесь уже давно, поджидая меня под молодым месяцем, волнуясь, психуя, дергаясь. Все это время газы распирали его, готовясь вырваться наружу.

Я уже говорил, что, когда Рыкун нервничал, он в полной мере оправдывал свою кличку. А я всегда действовал на него возбуждающе. Он возбуждался, даже если я приветствовал его взмахом руки с противоположной стороны улицы. Поэтому понятно, с каким трепетом он ожидал неизбежной встречи со мной и удобного момента прикончить меня. И вот, когда этот счастливый момент настал, с ним… произошло то, что произошло. При данных обстоятельствах это было так же неизбежно, как восход солнца.

Не думайте, что я долго слушал это бульканье. Нет, не более секунды. Едва послышались первые звуки, как я двинулся в его сторону.

Низко пригнувшись и держа включенный фонарь в отставленной влево руке, я направил пистолет в ту сторону, откуда все еще продолжалось бурчание.