Эмпайр Фоллз

Тем не менее он понимал: его дочь ухватится за любую возможность переехать от матери. Ей претило жить под одной крышей с Уолтом Комо. Пусть коттеджик за книжным магазином на Мартас-Винъярде был ненамного больше его квартирки, им обоим там было бы не тесно, сумей Майлз наскрести денег на эту недвижимость.

– Все, что он делает, – обронил Дэвид, глядя на экран, – он делает как обезьяна. – Сентиментальностью по отношению к отцу Дэвид не отличался. – Но подпускать его к лестницам точно не стоит. И будь начеку – он норовит тебя разжалобить.

– Стараюсь не поддаваться. Но он знает, как на меня воздействовать. Я тоже не обрадуюсь, если на мне поставят крест, когда я состарюсь, – попытался Майлз объяснить свои наивные эмоции. Иных причин жалеть Макса Роби определенно не имелось.

– Неплохо сегодня получилось. – Дэвид тряхнул головой. Волосы у него были довольно длинные, и, отстояв восьмичасовую смену с сеткой на голове, он выглядел так, словно забыл ее снять.

– Еще как неплохо, – откликнулся Майлз, пересчитывавший выручку. – Похоже, четверги приживутся.

– По-моему, наши затраты не слишком эффективны.

– Сомневаюсь, что мы сможем добиться большего.

– Ты знаешь, каким должен быть следующий шаг?

– Да, знаю, – ответил Майлз.

К этому разговору они возвращались не раз. Бессмысленному, что было свойственно многим их разговорам, и началось это давно, еще при жизни матери. Странно. Никогда они с Дэвидом не были дружны так, как сейчас, после катастрофы, изувечившей младшего брата. Прежде, разговаривая, они распалялись, жгли друг друга словами, припоминая старые обиды, ковыряя старые раны. Разница в возрасте у них составляла почти десять лет, и жизненный опыт каждого был радикально иным. Майлз повзрослел до болезни матери, Дэвид – после. Не менее важную роль играло редкостное несходство характеров: Майлз – осторожный и вдумчивый в мать, Дэвид – энергичный и неугомонный в Макса. После автокатастрофы эти различия, казалось, уже не имели значения, но Майлза смущала мысль, не держится ли их вновь обретенная близость лишь на том, что им почти нечего сказать друг другу. Они перебрасывались фразами, связанными с их бизнесом, как мячиком: пас, принял – количество слов минимальное, усилий никаких. Часто их общение выглядело почти ритуальным. Дэвид докладывал Майлзу о том, что запер ресторан, понимая, что Майлз уже об этом знает, но ждет от него этой фразы, и, возможно, ему необходимо ее услышать, иначе их рабочий день останется как бы незавершенным.

– Не обязательно покупать лицензию на весь алкоголь, – сказал Дэвид. – Пива и вина нам хватит.

– Миссис Уайтинг на это не пойдет.

– Она предпочитает терять в доходах?

Забавно, но, по ощущениям Майлза, так оно и было на самом деле. Что, разумеется, противоречило всякой логике. Зачем довольствоваться жалкими крохами, когда имеется возможность получить куда большую прибыль? Миссис Уайтинг была практичной и безжалостной деловой женщиной; каждую из трех фабрик Уайтингов она продала в наиболее подходящий момент и ни разу не была замечена в снисходительности к своим побочным предприятиям. Однако вот уже лет десять с лишком она безмятежно наблюдала, как “Имперский гриль” дергается в конвульсиях, приближаясь к своей неизбежной кончине. За неимением какого-либо рационального объяснения Майлз уверял себя, что причина кроется в некоей душевной привязанности. Но к кому конкретно? К Майлзу? Допустим. Хорас, самый умный и циничный комментатор окружающей действительности, пришел именно к такому выводу, поэтому кто знает. А если не к Майлзу, то к самому “Грилю”? Вряд ли, поскольку за последние двадцать лет ноги старухи не было в этом дешевеньком второсортном заведении. Опять же, размышлял Майлз, возможно, все дело в приязненном отношении старухи к матери Майлза, которая работала у миссис Уайтинг, пока не слегла с тяжким недугом. Эту вероятность также не стоило сбрасывать со счетов.