Пробуждение спящей красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках

Но… случается нечто, что заставляет героиню потерять все достигнутое. И с этого момента в сказке начинается второй круг испытаний. Точно так же «устроены» сказки «Амур и Психея» Апулея, «Перышко Финиста ясна сокола» и др. Я объясняю это тем, что три инициации женщины в сказке не идентичны друг другу. Так, первая возрастная инициация девушки не является для нее делом выбора – девушку из дому выгоняет мачеха, а увозит ее из дому отец против ее воли.

А вот вторая инициация совершается более осознанно, здесь не вмешивается ни мачеха, ни отец-отправитель, девушка отправляется на испытания сама, чтобы вернуть утраченное. И эта вторая инициация в сказке, на мой взгляд, более соответствует не возрастной, а специализированной инициации. В пользу этой гипотезы свидетельствует и тот факт, что героиня после второй инициации воцаряется (становится царицей или бессмертной богиней), в то время как первая инициация в лучшем случае заканчивается просто свадьбой.

Третья инициация в сказке предназначена для женщины, которая вышла из детородного периода. Это не просто обычная, возрастная инициация, когда речь идет о переходе в стадию старости, это высшая ступень посвящения, которую проходят единицы. В результате нее женщина обретает статус дарителя и сама проводит инициации.

Сходство и различие инициации юношей и девушек

Мужские и женские инициации, разумеется, отличаются друг от друга, есть в них и сходство. Сравнивая обряды инициации у девочек и мальчиков в этнографической литературе, я не один раз обращала внимание на присущий подобным исследованиям эффект гендерной пристрастности, при котором мужские качества представлены как норма, относительно которой измеряются качества женщины. Например, С. А. Токарев, рассматривая существенные черты инициаций австралийцев, предпочитает делать это через призму мужских инициаций:

– обязательность прохождения установленных обрядов для всех членов племени в определенном возрасте;

– обряды посвящения юношей резко отграничены от обрядов посвящения девушек, они гораздо более сложны и длительны, и с ними связаны более важные религиозные представления;

– инициации юношей – дело всей общины и, в конечном счете, – всего племени; при этом в них участвуют обычно гости из других племен;

– инициации юношей распадаются на несколько этапов и растягиваются на длительный срок в несколько лет;

– существенные моменты инициации состоят из серии физических и моральных испытаний, долженствующих приучить юношу к жизни охотника и воина, к выносливости, твердости и дисциплине;

– на время испытаний юноша изолируется, отделяется от семьи и особенно от женщин;

– он подвергается ряду ограничений и запретов, особенно в пище;

– юноше сообщают священные предания и верования племени и внушают повиновение обычаям и моральным предписаниям, в особенности в области половой жизни и в отношении к старейшим;

– в связи с инициациями юношей устраиваются священные религиозно-магические церемонии;

– инициации девушек более просты и скромны, они приурочиваются к моменту половой зрелости и состоят в ритуальной дефлорации и тому подобных обычаях, носящих характер пережитков группового брака, а также в изоляции и ограничениях[10 - Токарев С. А. Ранние формы религии. М.: Политиздат, 1990. С. 210.].

Обратим внимание на то, что среди перечисленных пунктов только один непосредственно касается девушек (10), один (1) является общим для обоих полов, остальные автор формулирует, опираясь на особенности юношеских инициаций. Не имея возражений по поводу содержания, я считаю, однако, что большинство пунктов (2, 4, 5, 6, 7, 8, 9) можно сформулировать иначе – так, что они будут верны и по отношению к девушкам. Для меня это является важным по той причине, что я разделяю концепцию андрогинии, которая дает возможность безоценочно сравнивать качества, традиционно считающиеся женскими, и качества, которые привыкли считать мужскими.

Поясню: разделение человеческих качеств на «мужские» и «женские» в большой степени обусловлено социальными ожиданиями. Гораздо полезнее в плане личностного развития культивировать в себе андрогинность – то есть черты того и другого пола, потому что таким образом на смену одностороннего развития приходит целостное, дающее человеку гибкость, полноту и богатство стратегий.

Исходя из такого подхода, я составила новую сравнительную таблицу, которая отражает сходство и различие в обрядах юношей и девушек без гендерных предпочтений.

Таблица 1. Сходство и различие инициации юношей и девушек

Хотя бытует мнение, что инициации девочек проще, сравнивая обряды по отдельным пунктам, легко убедиться в том, что у девочек инициации не проще, чем у мальчиков, они просто другие. Сходство у обоих полов заключается в принятии на себя ответственности за свое существование: как сказал М. Элиаде, теперь, чтобы прокормиться, они больше не зависят ни от матери, ни от пищи, добываемой взрослыми. Таким образом, посвящение равнозначно открытию святости, смерти, сексуальности и борьбы за существование. Настоящим человеком можно стать, только приняв на себя все параметры человеческого существования.

Суть различия не в содержании, а в приоритетах. Вот данные А. Шлегеля и Г. Барри, касающиеся содержательных различий женских и мужских инициаций. Они выделили несколько ведущих тем:

– фертильность (плодородие, репродуктивные способности),
– сексуальность (сексуальные способности и привлекательность;
– доблесть (смелость, проявляемые на войне и при родах);
– мудрость (знания и опыт, прежде всего в духовных делах);
– ответственность (осознание важности взрослых обязанностей, особенно трудовых).

Далее выясняется, что для обоих полов главными темами являются ответственность, фертильность и сексуальность. Однако мужские инициации сильнее всего подчеркивают момент социальной ответственности, на втором месте сексуальность и мудрость. В женских инициациях подчеркивается, прежде всего, фертильность, затем – ответственность и, наконец, сексуальность[11 - Кон И. С. Ребенок и общество. М.: «Наука», 1988. С. 205.].

По мнению Б. Линкольна, «Вместо того, чтобы изменять статус женщины, инициация меняет ее фундаментальное бытие, адресуясь, скорее, к онтологическим, чем к иерархическим проблемам. Женщина становится не более могущественной и авторитетной, а более творческой, живой, онтологически реальной. Структура женских инициаций подразумевает не смену статуса и положения в социальной иерархии, а обогащение и увеличение силы, способностей и опыта. Они подчеркивают, скорее, космические, нежели социально-структурные параметры бытия. «Стратегия женской инициации состоит в том, чтобы увести жизнь женщины (и, следовательно, ее внимание) из социополитической сферы, приобщив ее взамен к реальному или воображаемому величию Космоса. Другими словами, женская инициация предлагает религиозную компенсацию за социополитическую депривацию»[12 - Кон И. С. Ребенок и общество. М.: «Наука», 1988. С. 208.].

Возвращаясь к сказке, мы и здесь обнаружим разницу, существующую между мужскими и женскими инициациями. Так, например, в женских сказках мы никогда не найдем функции боя с антагонистом, она есть только в мужских сказках. Например, в мужской сказке «Царевна-лягушка» Иван Царевич, чтобы добыть свою жену, должен убить Кащея Бессмертного. Героини женских сказок выступают только жертвами и искательницами, но никогда не участвуют в боях. Причины будут отчасти рассмотрены ниже.

Антагонизм и взаимное притяжение между полами

Говоря о различии в обрядах инициации мальчиков и девочек, мы не можем не отметить в связи с этим две противоположные тенденции. С одной стороны, наблюдается стремление обоих полов оградиться друг от друга, сохранить свои тайны. С другой – зависть и ревность друг к другу, желание любой ценой узнать эти тайны. М. Элиаде отмечает тот факт, что всегда существует напряженность между двумя типами сакральности, мужской и женской, взаимная зависть и ревность к тайнам другого пола. Ученый приводит в виде примеров множество фактов, свидетельствующих о напряжении между полами. Из них он делает вывод, что сакральность женщины отличается от сакральности мужчин в том, что, в противоположность женщинам, мужчины вынуждены во время посвящения осознавать «невидимые» реалии и узнавать священную историю, которая не дается им в непосредственном опыте: «Для мальчиков посвящение состоит из введения в мир, который не является сиюминутным: в мир духа и культуры. Для девушек, напротив, посвящение состоит из ряда откровений, касающихся тайного смысла явления естественного и очевидного: видимого знака их половой зрелости»[13 - Элиаде М. Тайные общества. К.: София, М.: Гелиос, 2002. С. 124.].

Этнологи приводят многочисленные свидетельства враждебности мужчин и женщин по отношению друг к другу. Например, если у С. А. Токарева мы читаем, что «тайные союзы мужчин являются прежде всего общественной организацией» и что «это один из важнейших рычагов ниспровержения материнского рода и установления господства мужчины в семье и в обществе»[14 - Токарев С. А. Ранние формы религии. М.: Политиздат, 1990. С. 307.], то М. Элиаде пишет: «Подобно тому, как „мужские союзы“ терроризируют женщин, эти последние оскорбляют, угрожают и даже избивают мужчин, которые встречаются на пути их буйных процессий»[15 - Элиаде М. Тайные общества. К.: София, М.: Гелиос, 2002. С. 201.]. Тем не менее, взаимное притяжение сильно в такой же точно степени.

Можно утверждать, что всегда существует напряжение между двумя видами сакральности, составляющими два различных и полярных мировоззрения: мужское и женское. Мотив появления женских тайных обществ лежит в специфичности женского религиозного опыта. Это опыт святости Жизни, тайны рождения и всеобщего плодородия. Цель культовых объединений женщин – обеспечить полное и беспрепятственное участие в этой космической сакральности, а посвящение женщин можно рассматривать как введение их в тайну рождения, – известный символ духовного возрождения. Напряжение между двумя видами сакральности предполагает одновременно их антагонизм и взаимное притяжение. Известно, что особенно на древних уровнях культуры мужчины были околдованы «женскими тайнами», а женщины – «мужскими».

Психологи придают большое значение тому факту, что мужчины в первобытном обществе завидовали «женским тайнам», особенно менструации и способности к рождению. Но они не обращают внимания на очевидность другого феномена: женщины тоже завидовали магии и мужскому знанию (магии охоты, тайнам Высшего Существа, шаманству, подъему на Небо, общению с мертвыми). Если мужчины в своих тайных ритуалах использовали символы, связанные с особенностями женской жизни (см., например, символику рождения при посвящении), то женщины, в свою очередь, как только что было сказано, заимствовали мужские обряды и символы. Такое амбивалентное поведение по отношению к «тайнам» противоположного пола – фундаментальная проблема для психолога. Но религиозный историк принимает во внимание только религиозное значение поведения. Если расшифровать антагонизм и притяжение двух видов сакральности – мужской и женской, – то, с одной стороны, мы видим сильное желание углубить специфический опыт собственного пола, стараясь воспрепятствовать проникновению пола противоположного, – и, с другой стороны, парадоксальное стремление изменить экзистенциальную ситуацию, фактически не подлежащую изменению, и найти путь к «общему».

Лично я придерживаюсь того мнения, что мужчина и женщина проходят свой жизненный путь параллельно. Сначала, в детстве, пол не принципиален, разделение является, скорее, искусственным, под влиянием социальных стереотипов. В детородном возрасте пол, безусловно, имеет значение, поляризация мужского и женского важна, в первую очередь, для воспроизведения потомства. В старости, по большому счету, снова неважно, мужчина ты или женщина. С точки зрения вопроса человеческого существования, и мужчина, и женщина одинаково озабочены поиском ответа, и ответ этот, по крайней мере, в сказке, один и тот же, за исключением нюансов, связанных с разницей анатомии и социальных ролей. Бытийно человек является андрогинным, соединяя в себе признаки обоих полов.

Потребность в обрядах у современного человека

Мы постоянно сетуем на то, что институт социализации с помощью ритуалов инициации утрачен. Да, это так, но психологическая потребность в нем, тем не менее, выливается в спонтанные самостоятельные попытки детей устроить себе «испытания». Чтобы повзрослеть, нужно, упрощенно говоря, нарушить запрет родителей. Запрет-нарушение-кара – вот универсальная схема взросления. Нарушил запрет – вырос, не нарушил, остался послушным – стагнировался в своей стадии. Субкультура детского общества сохранила множество ритуалов, игр, времяпрепровождений, способствующих развитию взрослости и самостоятельности, например, такой ритуал, как поход на кладбище для испытания «храбрости».

Психолог М. В. Осорина, пожалуй, единственная из отечественных психологов пишет об этом феномене детского социального развития. Причем это известное явление, с которым многие из нас знакомы по своему собственному детско-подростковому опыту, однако психологически оно до сих пор мало осмыслялось. Тем не менее, поход на кладбище – аналог подростковых обрядов инициации, сценарием которых, как я уже писала, является проживание околосмертного опыта. Если ребенок готов посетить кладбище и войти в контакт с чувством страха, это свидетельствует о его готовности контактировать со «страной предков» – своим бессознательным, из которого он черпает новые ресурсы, необходимые для взросления.

В книге «Секретный мир детей» М. Осорина описывает такой поход, свидетелем которого она стала летом 1981 года. Организатором похода была девочка тринадцати лет. Все мероприятие было редким и особым событием, которое устраивалось только раз в год, и сопровождалось оно одновременно чувством страха и дерзновенности. Походу предшествовала подготовка, состоявшая в том, чтобы за несколько дней оповестить всех детей села и при этом скрыть мероприятие от взрослых. В назначенный час вечером детская толпа человек в тридцать собралась идти на кладбище за село, чтобы рассказывать там страшные истории. Основную массу составляли дети девяти-двенадцати лет, но среди них были младшие братья и сестры, которых взяли, чтобы они никого не выдали взрослым. Несколько мальчишек собрались устроить засаду: накрыться простынями и пугать идущих, как привидения (что и произошло позже).

По пути наблюдалась следующая динамика. Сначала заволновались самые маленькие и тут же все вместе двинулись назад. Чуть позже начали отставать и некоторые дети постарше: «поодиночке они молча и неожиданно отделялись от группы идущих, как будто твердо знали, что им нельзя идти дальше какой-то невидимой черты, и брели назад, объединяясь на обратном пути маленькими молчаливыми группками. Шедшие впереди, казалось, не замечали отставших». К середине дороги состав группы полностью определился и остался таким до конца.

М. В. Осорина так описывает кульминационный момент: «Наконец – дошли. Впереди поперек проходила широкая дорога, а за ней стояли большие деревья темного, уже погружавшегося в ночь кладбища. На той стороне дороги все было так сурово-величественно, что одна мысль о том, что туда можно пойти рассказывать дурацкие страшные истории, казалась нелепой и даже кощунственной».

Выбрав место в большой неглубокой яме, где был когда-то фундамент сторожки, дети расположились в ней на корточках, и на этом месте завершилась главная часть похода: отсеялись те, кто не дорос, и выяснилось, кто может претендовать на членство в основном составе детского сообщества в качестве «посвященного». Страшные истории стали дополнением к главной цели и позволили детям ощутить сплоченность и общность.

О завершающем этапе М. В. Осорина сообщает: «Обратно дошли так быстро, что было странно – почему так медленно добирались до этого кладбища вначале? На следующий день и последующие две недели детские разговоры так или иначе были связаны с вечерним походом. Все прекрасно помнили, кто откуда ушел и кто „был вместе с нами“. Конечно, поход был групповым испытанием: одни подтвердили свое авторитетное положение и значимость, другие фактически проходили обряд посвящения. Также было ясно видно, что реально происходившие события чем дальше, тем больше становятся поводом для разнообразных невероятных рассказов, где желаемое выдавалось за действительное, все было сильно преувеличено, много нафантазировано, – но никто из реальных участников против этого не только не протестовал, а наоборот – принимал активнейшее участие в распространении фантастических версий. Событие превращалось в групповой миф, который детям был нужен»[16 - Осорина М. В. Секретный мир детей в пространстве мира взрослых. СПб.: «Питер», 1999. С. 86.].

Комментарий

Я выделила в рассказе о походе на кладбище те моменты, по которым можно судить, что перед нами не что иное, как спонтанная инициация.

1. Возраст детей. Организатором всего мероприятия является девочка тринадцати лет, а остальным детям от девяти до двенадцати. Это тот возраст, когда латентный период детства заканчивается, и ребенок готовится к тому, чтобы вступить в критический период «возраста второй перерезки пуповины» – то есть к прохождению пресловутой схемы «запрет-нарушение-кара».

2. «Редкое и особое событие». Сами эти слова свидетельствуют о сакральности происходящего, о том, что инициация – это не просто событие, а веха в жизни ребенка. Сакральным мы называем все то, что касается жизни души, в противовес профанному, материальному, с которым мы имеем дело ежечасно.

3. «Скрыть от взрослых». Важнейшим качеством для того, чтобы пережить предстоящую эмансипацию от родителей, является «окаянство» нарушить родительский запрет. Главное, ради чего совершаются подобные события, – справиться со своим страхом самостоятельно, без помощи родителей. Именно это делает ребенка большим. Поэтому ритуальное действо предполагает изоляцию по отношению к взрослым и, в частности, родителям.

4. «Страх и дерзновенность». Любая страшная сказка строится по формуле «запрет-нарушение-кара». Страх нарушить запрет родителей всегда компенсируется любопытством и дерзостью ребенка узнать больше того, что ему положено. Этой же схеме подчиняются и не санкционированные взрослыми мероприятия типа похода в запретное место. Так что страх и дерзновенность – палка о двух концах, некий психологический континуум, в котором одно является противоположностью и одновременно дополнением другого. В русском языке этому континууму соответствует ставшее идиоматическим выражение «страшно интересно».

5. «Невидимая черта». Каждый из детей доходит до «невидимой черты» на карте своих внутренних ресурсов. Эта территория с возрастом расширяется, человек захватывает все новые пространства. Чтобы соотнести себя со сверстниками, ребенку нужна «опорная шкала» – видимое и наглядное доказательство его достижений. Вот почему сам поход в сторону страшного места является «важной и, может быть, главной частью: отсеялись те, кто не дорос, и выяснилось, кто может претендовать на членство в основном составе детского сообщества в качестве «посвященного». По этой же причине после похода «все прекрасно помнили, кто откуда ушел» – ежегодный «гамбургский счет» был осуществлен. Наконец, это является объяснением того феномена, что «обратно дошли быстро».

6. «Кощунственная мысль». Рассказывать на кладбище дурацкие страшные истории показалось нелепым и даже кощунственным, потому что живые люди с их чувством страха относятся к миру профанного, а ночное кладбище со спящими вечным сном – к миру сакрального. Между этими двумя мирами как внутри человека, так и в материальном мире всегда есть черта, которая «четко разделяет два мира – потусторонний таинственно-мрачный кладбищенский и наш». В сказках эту черту от посягательства живых охраняет баба яга, и пройти через нее может только герой, да и то со специальными волшебными атрибутами.

7. Создание группового мифа. Это неотъемлемая часть подобных ритуалов; ее назначение в том, чтобы зафиксировать феномен в субкультуре детского общества для передачи следующему поколению.