Вероника: проект «Горгона»

– Вера, в следующий понедельник я уеду на две недели в командировку, а во вторник господин Шнайдер приедет, и вы вместе отправитесь в Париж. Когда я закончу дела, мы встретимся там, – объясняет ей отец.

Такой план приводит Веронику в ярость. Она убегает в свою комнату, запирает дверь и, упав на кровать, утыкается лицом в подушку. Слезы душат ее, от злости и обиды, девушка, что есть силы, зажимает зубами край одеяла. Этот аморальный тип, которого судьба назначила ее отцом, желает подарить ее во временное пользование другому еще более аморальному типу! Как тут не реветь?

Не проходит и четверти часа, как в дверь ее комнаты снова стучат, но Вероника не открывает.

– Он ушел, – слышится голос Александра. Девушка же продолжает молчать. – Вера, ты ему нравишься, у него блестящие перспективы, он очень далеко пойдет, и он хочет на тебе жениться.

– На мне полгорода хочет жениться, у трети из них возможны блестящие перспективы, и что с того?! А ты работорговец! – Отзывается она.

– Прости, я желаю тебе счастья. Поверь, эта поездка тебя ни к чему не обязывает, он все время будет проводить в посольстве, а ты гуляй по городу, по музеям, я уже забронировал тебе номер. Я уверен, что тебе стоит обратить на него внимание. Наставник несколько раз говорил мне, что если мы хотим и дальше жить в мире и согласии, тебе необходимо поехать со Шнайдером, – умоляюще произносит он.

– Рабы не имеют права возражать.

– Покорность, моя птичка, это не рабство, а благодетель.

– Оставь меня. Я уже согласилась.

Александр уходит с отвратительным чувством вины. Это чувство терзает его всю жизнь, но, с появлением Вероники, оно перестало быть абстрактным, а оформилось в чувство вины перед ней. Большинство психоаналитиков назвали бы это надуманным комплексом, поэтому к психоаналитикам Алекс Мейер не обращался. Когда-то в качестве ответа на его душевные терзания ему приснился сон о событии далекого прошлого, которое положило начало долгой и непримиримой вражды между ними.

В той другой, давно забытой, жизни он был умелым охотником и промышлял в северных лесах, богатых дичью. В своем селении он был известен как подкидыш и Алок, ведьмин сын. Какого рода он был – неизвестно, но все знали, что у него была сестра Вари, которую забрал с собой на воспитание лесной волхв. С тех пор ни ее, ни волхва никто не видел. Однако знали, что живут они где-то в непроходимой чаще леса. Повзрослев, Алок мечтал встретиться с сестрой, и часто заходил в лес очень далеко без страха перед дикими зверями. В тот злополучный день он снова зашел вглубь и добрался до идеально круглой поляны, где раньше не бывал. В центре стояла хрупкая девушка с длинными светлыми волосами, которые украшал только скромный кожаный ободок, а ее грубая одежда больше походила на лохмотья. Ошибиться Алок не мог, это была его сестра. Он окликнул ее, но она не отреагировала на его голос, а только продолжала слегка раскачиваться в глубоком трансе. Внезапно послышался треск кустов и чье-то хищное дыхание. Охотник натянул тетиву лука, прицелившись в сторону шума. Но сам обомлел, когда из чащи выскочил огромный волк и помчался на его сестру. Первая стрела вонзилась волку в ногу, он заскулил и припал, но не оставил намерения добраться до девушки. Она же в этот момент тоже как-то неестественно дернулась. Теперь Алок почувствовал власть над этим волком, он всаживал в него стрелы одну за одной, пока зверь с хрипом не повалился на землю. В пылу расправы над хищником он не заметил, что происходило с его сестрой, поэтому был поражен, увидев, что она, упав, корчится от боли. Он тут же подскочил к ней.

– Ты ответишь!.. Ненавижу!.. – Только и успела прохрипеть та, которую он знал под именем Вари, прежде чем ее дыхание навсегда стихло.

Александр не помнит того момента, когда решилась его судьба, когда определялась его роль на эту жизнь, но он уверен, что сам просил Высших Сил сделать его отцом Веры, чтобы, наконец, помириться с ней. Ведь уже несколько столетий из жизни в жизнь они только и делали что ненавидели, хотя природа создала их самыми близкими друг другу душами. Однако в планы Вероники перемирие явно не входило.

Ночь застает ее в слезах. Она плачет, сидя на полу, от отчаяния, несогласия и злости. Девушка не помнит того древнего случая в лесу, но интуитивно ощущает обиду на Алекса. Когда в комнате становится совсем темно, она немного успокаивается, и теперь, достав из тумбочки пять белых свечей, аккуратно и сосредоточенно связывает их между собой белой нитью. Затем извлекает из-под кровати квадратную темную дощечку с нарисованной пятиконечной звездой в круге, завешивает зеркало покрывалом. Положив дощечку на туалетный столик, она устанавливает пять связанных свечей в центр пентаграммы и зажигает их. Когда пламя разгорается, Вероника прокалывает себе палец перочинным ножом. Капнув несколько капель крови в огонь, она тяжело вздыхает и произносит:

– Мама, защити меня! Мама, я не хочу ни дня проводить с этим снобом Альбертом Шнайдером, я не хочу такой жизни. Спаси меня или разреши закончить эту жизнь…

Ее своеобразная молитва, в которой она исступленно повторяет одну и ту же мысль, порой заменяя слова, длится больше часа. Усталость постепенно берет верх, и Вероника перебирается на кровать. Тяжелый сон не радует ее сновидениями, но утро вносит некоторую ясность в проблему. Все очень просто: необходимо затаиться и переждать у кого-нибудь, когда всё и все успокоятся, а потом вернуться домой как ни в чем не бывало. Беда только в том, что надежных друзей у Вероники совсем не много, а способных помочь и того меньше.

Художник ждет ее через час. По его словам, работа должна быть закончена сегодня. Девушка приводит себя в порядок и покидает комнату, чтобы не спеша дойти до квартиры Доха.

На лестнице ее останавливает горничная, надменно спросив:

– Вероника Мейер, потрудитесь объяснить, почему у меня пропал ключ от вашей комнаты?!

– Ты не притронешься к моим вещам! – грубо оттолкнув ее, отвечает девушка. – А еще раз заговоришь с такой интонацией, я тебя с этой лестницы спущу!

Выбежав из дома и покинув тихий пригород, она окунается в утреннюю городскую суету, которая как поток выносит ее к старинному, но еще не обветшалому, зданию, где на третьем этаже ей предстоит снова раздеться, закутаться в простыню, сесть на табуретку, положить руку на белую призму, на которой стоит статуэтка орла, и застыть с одним выражением лица.

– Сегодня можешь разговаривать, только головой сильно не верти, – говорит ей художник. – Лицо уже полностью готово. Осталось подправить тени на руках и теле, и кое-что из обстановки доделать.

– Покажешь, что получилось?

– Когда закончу.

Несмотря на разрешение говорить, Вероника все больше молчит, и только ко второму часу позирования спрашивает:

– Можно пожить у тебя две недели?

Художник с недоумением задерживает на ней взгляд.

– Нет. А откуда у тебя возникло такое желание? – Он возвращается к рисунку, а девушка, услышав ответ, всхлипывает и пытается остановить набежавшие слезы. – Вера, сейчас еще немного подправлю, и ты мне все расскажешь. А сейчас перестань плакать! Ты должна выглядеть сильной, очень сильной, иначе тебя сожрут. Кто бы и чем тебя ни обидел, не плачь, а то будут обижать снова и снова.

– А как же то, что сила женщины в ее слабости?

– Глупое оправдание. В слабости нет ни силы, ни красоты. Хотя, возможно, это я не люблю плакс. Поэтому сейчас закончим, ты успокоишься и расскажешь, что случилось.

Проходит еще чуть больше получаса, когда Зигфрид заворожено обращается к ней:

– Иди сюда, смотри!

Придерживая простыню, Вероника подходит к нему и не сдерживает удивления при виде рисунка. Конечно, ее в первую очередь восхищает детализация, но затем она обращает внимание на сюжет. На рисунке нет ни табуреток, ни белых призм. Художник изобразил ее сидящей на камне в тени деревьев, а на вытянутой руке ее вместо гипсового орла сидит, расправляя крылья, большой ворон.

Пока она разглядывает работу, художник наполняет два стакана виски со льдом.

– Что скажешь? – интересуется он, передавая ей один стакан.

– А почему ты нарисовал меня с вороном и на природе? Это как-то необычно, но мне нравится.

– У меня есть редкий дар: угадывать натуру и прошлое людей. – Он делает небольшой глоток. – Бывает, присмотришься к одному – и видишь не грозного мужика, а тщедушную девушку в кружевах, кринолине и накладных волосах. И становится понятно, почему он… короче, нехороший товарищ: потому что в нем сидит и им управляет личность какой-то дуры в кружевах. Посмотришь на другого – видишь османского янычара, катарского священника, английского пирата… Пей, пока лед не растаял.

Вероника делает глоток и морщится.

– Что только заставляет людей добровольно пить такую мерзость?! – ворчит она.

– К большинству удовольствий надо привыкать.

– Так что ты видишь во мне?

– Почти то же, что и в себе, – усмехается он. Ты потустороннее существо, а ворон – это твой проводник. Хм… Вера, ворон, ворона, Вероника – в русском языке твое имя немного созвучно со словом «ворон» или «ворона».

– Ты знаешь русский?

– Недостаточно, чтобы говорить на нем. Иди, переодевайся. – Когда Вероника, отставив стакан, скрывается за ширмой, Зигфрид продолжает: – Ты ветер, воздух, атмосфера. Хотя, как человека я тебя тоже представляю, но нимфа из тебя лучше, чем человек. Это все Сансара. Каким-то чудом мне дано увидеть некоторые элементы ее колеса.

– А кто же ты?

– Я наблюдатель, в свободное время – художник, а официально – штурмшарфюрер роты почетного караула, и хватит обо мне.

Девушка переодевается, допивает сильно разбавленный растаявшим льдом виски и рассказывает историю, вынудившую ее обратиться к нему в поисках убежища на две недели. Зигфрид закуривает, о чем-то задумывается, как будто подбирает слова, и произносит:

– Может быть, он прав, и эта поездка ни к чему тебя не обязывает, и не стоит так драматизировать? Или ты бунтуешь из-за того, что ты уже не ребенок, а он боится оставить тебя одну?

– Глупо было обратиться за советом к тебе, – вздыхает она.

– Нет, ну что плохого в том, что он хочет пристроить тебя под чье-то надежное крыло?