Путеводитель по «Хроникам Альрата»

Она скидывает с себя одежду и ложится на кровать в призывную по ее мнению позу. Света мало. Так не пойдет. Я достаю из сумки карманный фонарик и прилаживаю его к спинке кровати. Она, конечно же, интересуется, что я такое делаю. Я не отвечаю. Яркий луч падает на кровать, тени становятся контрастными. Я сажусь на стул, оцениваю ракурс – не подходит. Переставляю стул. Нет, не так… Снова переставляю. Да, так лучше. Она интересуется, что ей следует делать. Я подхожу к ней, поворачиваю ее на бок, возвращаюсь на свое место, внимательно смотрю на нее.

– Ниже. На свет.

Она покорно двигается. Ракурс прекрасный, я вижу то, что мне нужно. Я подхожу к ней и поправляю левую ногу, потом достаю из сумки альбом и карандаши. Она спрашивает, когда мы начнем.

– Мы уже начали. Если не будешь шевелиться, то получишь свои деньги.

Выражение ее лица становится отсутствующим.

– И все? – спрашивает она.

А что еще? Я смотрю на нее, фигуру, освещенную ровно ниже плеч, пробегаю жадным взглядом по каждому изгибу ее тела. Хорошо. Очень хорошо. Карандаш скользит по бумаге, я почти не смотрю на него, вижу только плоть. Живую плоть, олицетворение животной похоти, лишенное личности. Я рисую это тело во всех его жалких и возбуждающих подробностях. Делаю плоть похожей на плоть. Рельеф мышц, рисунок вен – почти учебник по анатомии, который вдруг превращается в плавные женские формы.

Несколько раз она пытается шевелиться.

– Только дернись, и ни черта не получишь! – рычу я.

Она замирает.

Не знаю, сколько проходит времени, но в окне уже появляется свет, когда я заканчиваю. Очень вовремя, потому что этот свет все портит. Она просит показать, что получилось. Я показываю. Очевидно, рисунок ей нравится, или ей нравлюсь я, потому что она все-таки навязывает мне свой привычный товар. Удовольствия мне это не приносит, хотя немного снимает напряжение от работы.

– Приходи еще, – просит она.

Зачем? Разве в следующий раз ты станешь какой-то другой? Я иду по уже тихому коридору, выхожу через опустевший зал на улицу. Время грехов закончилось, занимается рассвет.

Мне нравится это время, улицы пусты, вокруг тихо, только изредка попадется какая-нибудь заблудшая душа. Я глубоко дышу, воздух свежий и чистый. Хорошо. Нет смысла искать Морна – он либо сладко спит в объятьях случайной подруги, либо уже дома, валяется в прихожей после нагоняя от отца за то, что опять пришел пьяным. Сначала я петляю по переулкам, потом выхожу на широкий и совершенно пустой в это время проспект. Я позволяю себе идти прямо посредине улицы, навстречу восходящему солнцу, которое вот-вот должно появиться из-за Царского дворца. Пока оно не появилось, и дворец предстает передо мной мрачной тенью, эдакой зловещей громадой. Мне хочется нарисовать его, но времени слишком мало, да и сил уже нет. Я решаю вернуться сюда завтра чуть раньше и сделать набросок. Потом доработаю по памяти. Край солнечного диска восходит над центральной башней, и вдруг все здание окрашивается в кровавый цвет. Одним карандашом здесь не отделаешься. Нужно передать эту разительную метаморфозу. Тьма и кровь. Пошлый пафос бульварного романа. Я усмехаюсь. Трубным звуком меня сгоняет с дороги экипаж. Я отвешиваю церемониальный поклон, потому что на экипаже дворцовая эмблема. Можно вообразить, что сам Великий Царь Вейт Ритал возвращается после ночных приключений, да только наш Царь предпочитает, чтобы приключения посещали его, а не он их. Солнце встает, мир становится неожиданно бледным, дворец теряет всю свою зловещую притягательность, и, когда я подхожу к нему, он уже кажется ровно таким, как и обычно: весьма аскетичным зданием, выполненным в канонах четкой геометрии.

– Нагулялся, Сентек? – улыбается караульный.

Хоть убей, не помню его имя, хотя вижу его почти каждый день. Я киваю.

– Удачно? – он смотрит на сумку, в которой я ношу альбом.

Все они прекрасно знают, что по ночам я рисую голых женщин. Я достаю альбом и показываю ему рисунок танцовщицы. Он присвистывает.

– А лица почему нет?

– Их лица мне неинтересны, мой друг, – я улыбаюсь и прежде, чем он успевает спросить еще что-то, проскальзываю внутрь.

Дворец уже оживает. На кухне начинается готовка, слышны крики поваров, сонные служанки снуют по коридорам.

– Мастер Сентек, – одна из них мне улыбается, я смутно ее припоминаю, кажется, я как-то ее рисовал.

Голой, само собой. Ну да, прекрасные плечи, просто произведение искусства, которым она и стала в моем альбоме. Я улыбаюсь в ответ и поднимаюсь по лестнице. Налево, потом направо, снова налево, мимо этих жутких росписей на стенах, которые мне каждый раз хочется содрать, потом вниз, снова налево, по галерее, с которой виден внутренний сад, такой геометрически правильный, что от него сводит зубы, несколько ступеней вверх, поворот, тупик и, наконец, моя студия. Это огромная ярко освещенная комната, словно бы выпирающая наружу из здания дворца. Такое расположение позволяет свету проникать в нее под разными углами почти весь день кроме вечера, потому что единственная глухая стена обращена к закатной стороне. Я затеняю окна, ставлю будильник на час дня, даже не интересуясь, сколько мне осталось до пробуждения, и падаю на кровать прямо в одежде.

Моя голова гудит, но не от вина, а от пережитых впечатлений. События вчерашнего вечера начисто стерлись из памяти, но перед глазами все еще стоят икры этой продажной девки, на которую я потратил кучу денег. Прекрасные икры. И тень, которую отбрасывала ее грудь. Потрясающе. Поднявшись с кровати, я сразу же достаю альбом и смотрю на рисунок. Великолепно. Живая иллюстрация к анатомическому театру. Но это удовольствие, сегодня же мне предстоит работа, а, как известно, счастливцев, для которых работа и удовольствие – это одно и то же, можно пересчитать по пальцам одной руки. Я принимаю душ, чищу зубы, полощу рот, чтобы вытравить запах дешевого вина, и надеваю парадный костюм, в котором мне всегда неудобно работать. Как я уже говорил, работа и удовольствие – это не одно и то же.

Четверть часа спустя я стою у дверей святая святых дворца – покоев Великого Царя Вейта Ритала, да живет он вечно, и ожидаю приглашения войти. Это занимает еще четверть часа. Великий Царь не торопится, а, может, и вовсе забыл, что сегодня мне позирует. За спиной раздается шорох платья. Я узнаю ее по походке и чуть заметно улыбаюсь.

– Ждешь? – чуть резковатый высокий голос.

– Моя Царица, – я разворачиваюсь и почтительно кланяюсь.

Она хмыкает, я поднимаю глаза. Великая Царица Миртес едва достает мне до плеча, ее плотная фигура всегда напоминает мне о чем-то приземленном, вроде запаха спелых яблок или шума на деревенской кухне. У нее широкое лицо, раскосые глаза, не слишком правильный нос и пухлые губы. Темные вьющиеся волосы распущены и падают на крепкие плечи, которые, скорее, пристали пловцу, а не Царице. Она напрочь лишена гармонии, но мне никогда не приходило в голову оценивать ее с этой точки зрения. Зеленые глаза Миртес излучают такой свет, что даже я не вижу шероховатостей в ее совершенстве.

– Да ладно тебе, Сентек, – она шутливо бьет меня по руке. – Великий Царь так и не соизволил тебя впустить?

– На все воля Великого Царя, – я снова кланяюсь.

Миртес качает головой, раздраженно машет рукой стражникам, и те открывают перед ней двери. Я остаюсь снаружи, но Царю Вейту я не завидую, потому что Миртес чертовски не любит, когда ее заставляют ждать. Изнутри доносится шум, я с трудом сдерживаю улыбку. Все затихает, проходит еще минут пятнадцать, и раздается короткий приказ войти. Передо мной открывают двери. Я поднимаю с пола мольберт и свою сумку и вступаю в покои Великого Царя Альрата Вейта Ритала.

Царский дворец, а уж Царские покои тем более, никогда не были просто жилищем. Это центр великой империи, центр великого Альрата, олицетворение его власти и могущества. Каждый Царь, даже если он не меняет столицу, обязательно переделывает под себя дворец. Великий Царь Вейт Ритал не стал исключением. Взойдя на трон Альрата два года назад, он полностью изменил интерьеры дворца. Если бы его отец, Великий Царь Лаир Тарт, каким-то образом воскрес из мертвых и смог попасть в свои собственные покои, он бы очень удивился тому, что предстало его глазам. Потому что даже для Лаира Тарта это было слишком. Я хорошо помню эти комнаты при старом Царе, хотя побывать здесь мне удалось всего лишь один раз. Это было, несомненно, впечатляющее зрелище. Полы в приемных украшали прекрасные мозаики, прославляющие военные подвиги Царя Лаира, а внутренние покои были чуть ли не полностью сделаны из золота. Золото – главный символ Альрата, его богатство, залог его власти и авторитета во внутренних мирах. Золото было везде. Даже посуда была сделана из золота. Сложно представить, что такой уровень можно превзойти. Но, знаете, Вейт Ритал смог это сделать. У него, безусловно, обнаружился талант превращать «слишком» в «чересчур». Помимо совершенно естественного заполнения нескольких стен собственными подвигами – состоявшими всего лишь в подавлении незначительного восстания в Агломерации Радор – он украсил внутренние покои своими золотыми статуями в полный рост, а славные дела Лаира Тарта, дабы оставить место для будущих Царских свершений и не смущать посетителей памятью отца, завесил картинами в огромных золотых рамах. Картины, прямо скажем, весьма низкого качества, в интерьер они совершенно не вписываются и выглядят как мазня какого-нибудь подмастерья, коей они, собственно, и являются. Но это еще не самая большая беда. Как только проходишь парадные залы и оказываешься во внутренних покоях, вот здесь и начинается истинный кошмар человека, имеющего хотя бы отдаленное представление о стиле. Зеркала. Много зеркал. И золото. А там, где не удается сделать что-то из золота, в ход идет мирраерский хрусталь. Каждый раз, когда я вхожу сюда, мне приходится останавливаться на несколько секунд, чтобы разобраться, где пол, а где стены. Это не комнаты – это внутренности шкатулки с драгоценностями.

Великий Царь и Великая Царица ждут меня во второй личной приемной. Они сидят на огромном красном диване, цвет которого провоцирует у меня зубную боль. Я почтительно кланяюсь.

– Мой Царь, моя Царица…

Миртес небрежно машет мне рукой, я разгибаюсь, ставлю мольберт, раскладываю свои принадлежности для рисования. Я придирчиво смотрю на сделанный во время прошлого сеанса набросок. Тогда я рисовал утром, а сейчас – день. Поди заставь этих людей позировать в одно и то же время… Раздражает, конечно, но Сентек на то и мастер своего дела, чтобы такие мелочи не могли встать у него на пути. Я снова кланяюсь, подхожу к окну и раздвигаю шторы. Лучше так, чем ломать глаза в полумраке. Остается еще одна проблема, которую уже решить не так просто.

– Великий Царь, – я склоняю голову, – мне дозволено просить?

Великий Царь Вейт Ритал поворачивается ко мне. Черт возьми, если бы я даже искал лучшего натурщика, то не нашел бы. У него масса недостатков, но внешний вид к ним никогда не относился. Выражаясь нашим плебейским языком, Великий Царь Вейт Ритал чертовски красив. У него правильные черты лица, большие серые глаза с пушистыми ресницами, прямой нос и изящный подбородок. Густые светлые волосы сегодня в беспорядке, что придает ему вид живого божества, слишком стремительно спустившегося с небес. Кого уж точно не придется приукрашивать после посмертного обожествления, так это Вейта Ритала.

– Да? – спрашивает он.

Голос у него тусклый и безжизненный.

– Если Великий Царь простит мне мою дерзость, то дозволено ли будет мне просить Великого Царя посмотреть на Великую Царицу, как это было задумано для портрета Великого Царя и Великой Царицы Альрата?

Вейт со вздохом поворачивает голову, и их взгляды с Миртес скрещиваются. Счастье, если эти двое просидят рядом спокойно хотя бы пятнадцать минут.

– Благодарю за милость, Великий Царь, – тихо говорю я и наклоняюсь к мольберту.

Я начинаю рисовать, но работа меня на этот раз не увлекает. Да и что может быть интересного в том, чтобы рисовать уже восьмой за год парадный портрет Царственной четы? Видят Боги, легче было бы сделать снимок. Впрочем, как можно доверить изображение Великого Царя неодушевленной технике? Вдруг она позволит себе какой-то изъян? Я прорисовываю фигуру Миртес. У меня она получается коренастой, но стройной, с длинной шеей и изящными маленькими руками. Эта шея принадлежит одной из танцовщиц, а руки достались Миртес от продавщицы фруктов. Миртес всегда смеется над тем, что я рисую не ее, а какой-то конструктор, но ей это нравится. Любая женщина хочет выглядеть лучше, чем она есть на самом деле.

Проходит двадцать минут, потом еще двадцать. Миртес сидит с закрытыми глазами, Вейт пытается зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, а потом начинает ерзать.

– Успокойся, – шипит Миртес.

Я критически осматриваю рисунок. Еще бы, конечно, пару часов, но, кажется, сеанс близится к финалу.

Так оно и есть, потому что Великий Царь Вейт Ритал резко встает и заявляет:

– На сегодня достаточно!

Он вытягивает руку и указывает на дверь. Жест не для меня, а для Миртес, но я принимаю удар на себя.

– Благодарю, Великий Царь, прошу простить мою нерасторопность… – я начинаю собирать вещи.