– У тебя и с ней были плотские сношения?! – тихо изумилась Хильде.
– Ааа да…. да нет, да что ты… ух… – потерялся Рагнер. – Нет! Я Мирану ищу. Это у брата Мираны были… хм, плотские… и еще любовные сношения с моной Фрабвик… Ну же, Хильде, Мирана мне как родная дочь. Хоть что-то знаешь? Кто ее духовник? Или привычки моны Фрабвик?
– Она любит пирожные из какой-то лавки в Ордрхоне. А еще гулять у озера Ульол. А еще шить маленьких цыплят.
– Благодарю тебя, Хильде, особенно за цыплят, – улыбнулся Рагнер. – И за этот день так благодарю! Наверно, уж скоро замуж пойдешь да по любви…
– Именно, – изогнула она верхнюю губу. – В первой триаде Веры будет моя помолвка с Эгонном Гельдором.
– Эгонн? – не поверил своим ушам Рагнер. – Вот сссскагон! А он где, не знаешь?
На них уже посматривали Хамтвиры, и шушукались зеваки в храме, любопытствуя, о чем это могут секретничать бывшие супруги. Брант Хамтвир поднялся со скамьи и пошел за сестрой – та, ничего не ответив Рагнеру, направилась к брату.
– Хильде, – громче сказал Рагнер ее золотой спине. – Ты теперь можешь их не слушаться: ни брата, ни деда…
Она ничего не ответила. Рагнер не стал более медлить – быстрым шагом устремился на улицу, прочь из храма. Перепрыгивая ступеньки долгого крыльца, он бодро спустился на площадь Ангелов и свернул влево. Еще надо было дождаться дядю и бабулю, выслушать их напутствия и пожелания об обдуманном супружестве с достойной дамой – он знал заранее их слова. Но всего этого ждал уже будто не он – и недавно он словно вышел из тела да смотрел на себя со стороны – герцог Раннор стоял среди своих охранителей, между почетной устриной и круглым эшафотом и… глуповато улыбался, оттого что горожане задерживались около него и говорили ему разные приятные слова: что, благодаря ему, к Возрождению они купят гуся, а не курицу, что они его, Рагнера Раннора, очень любят, что желают ему великого счастья да здорового потомства… Рагнер не понимал, «чего эт такое творится», горожане же собирались полукругом – хотели смотреть на него, а не на то, как король и легендарная королева Орзении покинут храм. Скоро людей стало так много, что Рагнеру пришлось обратиться к ним с речью, поблагодарить и попросить их разойтись. Всё, что бы он ни говорил, встречали овациями, добродушными улыбками и прославлением его имени.
________________
Маргариту утро тридцать второго дня Любви тоже одарило неожиданностью – к ней, в Третий тупик Столярного проезда, наконец соизволила быть с визитом падчерица. Юная баронесса Енриити Нолаонт приехала в сопровождении Дианы Монаро и какого-то молоденького щеголя, испуганно озиравшегося в Малом Лабиринте. Он не захотел войти в дом и даже шагнуть во двор – остался ждать вместе с двумя услужниками на улице. Енриити, разодетая как принцесса, тоже брезгливо кривила губки, переступая порог «Белой башенки». Диана Монаро, до сих пор носившая черный траур, следовала за своей воспитанницей мрачной тенью.
Едва Енриити зашла в гостиную и увидела выпирающее чрево Маргариты, как разъярилась.
– Так и знала! – закричала она. – Ты меня сюда за собой потащила, чтобы лишить наследства отца! Меня – наследства! Моего! Моего отца!
– И что? Затихни! – вкричала в ответ Маргарита. – У моего дитя такие же наследные права, как и у тебя!
– Наблудила дитя, а как любовник бросил, так твой ублюдок сразу от моего отца?! Шлюха! Посудомойка и прачка! Прачка! Прачка и еще раз прачка!
Диана Монаро стояла в дверях между гостиной и передней – наблюдала, не вмешиваясь, но победоносно улыбаясь под траурной вуалью.
– Лучше успокойтесь вы обе, баронессы Нолаонт! – повысил голос Магнус. – Дева Енриити, вам иначе придется уйти. Поговорите спокойно как люди, а не как две визгливые хрюшки, не поделившие корыто!
Обе баронессы Нолаонт обиделись, но замолчали. Диана Монаро посмотрела через вуаль на Магнуса, как на ничтожество.
– Прошу, присядьте, мона Монаро, – указал Магнус на скамью. – А баронесс Нолаонт я провожу в свой кабинет – кричите там вволю.
– Не указывай нам, что делать, Святой, – съязвила Диана. – Прав у тебя никаких нет! Лучше дрожи за свою шкуру, вероотступник, и помалкивай!
– Вы ошибаетесь: прав у меня поболее, чем у вас, – улыбнулся ей Магнус. – Я стал вольным горожанином Брослоса, имею добрых друзей и защиту закона, вас же могут попросить покинуть двор и Лодэнию хоть сегодня.
– Мы ненадолго к вам, – поднимая голову, холодно проговорила Енриити. – Пришла сообщить своей мачехе, что бумагу, какую мне дал Оливи, с законами о наследстве, я показала другому законнику. И он мне разъяснил, что я смогу освободиться от тебя через суд, ведь доказать прелюбодеяние будет проще простого. Ты проехала по всему Элладанну с непокрытой головой, сидя на коленях у мужика и опозорив имя рода. Итак, теперь ты, ма?мочка, – с ударением выговорила она, – будешь слушаться меня, иначе в Лиисеме тебе оторвут на эшафоте грудь. Это ты затихни и еще смирись с тем, что ни ты, ни твой ублюдок, вы ничего не получите из наследства моего отца! Но, может, я позволю вам жить в том убогом имении со свиньями… Отдавай для начала все платья, драгоценности и серебро.
– Убирайся, – тихо ответила Маргарита. – Подавай в суд, если хочешь, – я ничего не боюсь.
Енриити сузила глаза до узких щелок и стала походить на отца, Ортлиба Совиннака, а заговорила она будто голосом Дианы Монаро.
– В любом случае, – произнесла она. – Скоро уж Патроналий, сорок первый день Любви. Если не родишь до этого срока, то ничего твой выродок без суда унаследовать не сможет. И что-то мне подсказывает, что ты не родишь! И это что-то – убежденность, что ты преступно зачала. Говорю же, не ссорься со мной – иначе кто позаботится об ублюдке без родового имени, когда тебя казнят? Я добрая, но только если меня не злить! Неси сюда платья, драгоценности и серебро – в последний раз по-хорошему говорю! И, кстати, – ехидно улыбнулась Енриити Магнусу, – я скоро выйду замуж и тоже стану лодэтчанкой. И тогда мой супруг, именитый барон, сын весьма и весьма влиятельного графа, позаботится о возвращении в нашу семью всего моего имущества, а матушка моего жениха как истинная меридианка позаботиться о справедливой каре для вероотступников. И твоего дозволения на супружество, – развернулась она к Маргарите, – я спрашивать не собираюсь, прачка!
– Убирайся, – повторила Маргарита.
– Убирайтесь, – открыл им входную дверь и Магнус.
Когда Диана и Енриити ушли, из кухни выглянула испуганная Марлена.
– Дорогая, не тревожься, – подбежала она к Маргарите и обняла ее. – Герцог Раннор обязательно поможет! Не бойся… Я сама ему скажу, если ты…
– Нет, Марлена, – высвободилась Маргарита. – Ты ничего ему не скажешь о моих затруднениях. И вы, Магнус, тоже не говорите. Иначе я уйду… и еще перестану с вами разговаривать.
– Но сейчас Марлена права, а ты нет, – ответил Магнус. – На что ты надеешься? Суд, несомненно, признает прелюбодеяние. В Лиисем тебе нельзя.
– Значит, я не поеду в Лиисем, – спокойно говорила Маргарита. – Мы с дочкой будем жить в Сиренгидии, где нет несвободных людей и нет аристократов, где любой равен в правах. Может, в Леэ переберемся, откуда была моя мама. Я справлюсь, не тревожьтесь обо мне. Средств от продажи ценностей мне хватит на скромный домик и дальнейшую жизнь. В в то имение я сама не хочу… Как устроюсь, напишу родным… А Енриити пусть судится, сколько хочет, и, вообще, пусть делает, что хочет. Для меня ее больше нет.
– Но ты лишаешь свое чадо титула, – хмурился Магнус. – Рагнеру это точно не понравится, ведь это и его дитя тоже. Как родители вы вместе должны думать о будущем вашего потомства. В тебе говорит Гордыня. И из-за нее ты накажешь не Рагнера Раннора, а себя и своего любимого ребенка!
– Пожалуй, вы правы, – задумчиво произнесла Маргарита. – Я ему скажу… позднее. Хотя бы подожду до Патроналия: Енриити тоже будет его ждать и пока бездействовать… Да и Лодэнию я покину не раньше весны… Магнус, Марлена, – посмотрела она на них. – Вы должны понять. Я решила жить с дочкой одна – значит, рано или поздно, не будет рядом герцога Раннора. Он скоро женится на своей… Она ему родит других наследников. Не хочу больше сидеть и ждать его, не хочу более на него надеяться. Моих надежд он уже не оправдал. Мне надо учиться жить без него.
________________
Покидая дорогу Славы или Позора и выезжая на набережную Госсёрнс, Рагнер вдохнул полной грудью – свобода пахла морем и легким морозцем. У моста с двумя змеями, парадным входом в грандиозный Лодольц, он остановил коня и подозвал худощавого, хмурого молодого мужчину – того, кто, как и Рернот, некогда участвовал в потешном бою у ратуши Элладанна.
– Рунтер, – сказал ему Рагнер, – бери Румольта и Юнна, да давайте в Рюдгксгафхон к озеру Ульол. Мона Фрабвик любит там гулять – и вы до темноты погуляете, но сдайте нам ружья и снимите шарфы. А мы, – посмотрел он на Сиурта, – прогуляемся по Ордрхону. Заглянем в лавки со сластями… и к пекарям тоже. Узнавайте и там про мону Фрабвик. Хоть кто-то же должен что-то знать, раз она там часто бывала.
Трое всадников поскакали дальше по набережной, к воротам из Солнечного города, Рагнер и девять других охранителей свернули на широкий Западный Луч. По правую руку тянулся университет Рунгорц: красивый длинный дом, состоявший из храма и восьми дворцов, по числу доступных каждому свободному человеку наук – таких как Грамота и Риторика, Логика и Боговедение, История и Музыка (наука о гармонии), Геометрия и География. Мужчина мог поступить в университет, начиная с возраста Послушания плюс одна восьмида, и так, чтобы окончить университет до возраста Откровения. Сперва юные школяры за два года проходили восемь свободных наук и удостаивались звания мастера искусств, далее, чтобы приобрести лицензию (то же самое, что и диплом) постигали иные точные и неточные науки. Многие в этом «далее» не нуждались вовсе – получив интересующие их знания, например, уразумев геометрические формулы, прерывали свое образование и работали как ремесленники зодчими. В основном университеты предоставляли путь законника, магистра знаний или астролога, то есть лекаря. Те, кто выбирали духовный путь, продолжали обучение в семинариях, где штудировали Астрологию. А в университетах астрологов лишь поверхностно знакомили со звездным порядком. Школяр Вьён Аттсог как-то увидел в голубом, дневном небе луну и не смог найти этому научного объяснения. Важный санделианский магистр тоже. Проще говоря, над Вьёном все тогда от души посмеялись…
Рагнер, глядя на Рунгорц, только подумал, что надо бы познакомиться с братом Рернота и понять, каков он, как его отвлек Сиурт.
– Звиняйте, Ваш Светлость, – позвал он. – А вы ужа разведенай?
– А чего еще я так весел? Моя оса опять радостно жужжит в небе и грозит своим жалом!
– Кака аще оса? – недоуменно почесал затылок Сиурт.
– Я – эта оса, – устало ответил Рагнер. – Не мучай голову, заболит еще с непривычки.
– Жало есть тока у осав-девачак, – задумчиво проговорил здоровяк.
– Да? – удивился Рагнер. – Ну это у меня… Аллегория! Иносказание такое есть… В аллегориях, Сиурт, я могу быть, кем хочу, – на то их и придумали. Не дамой, тем более девочкой, я хочу, конечно, быть, а грозной мужской осой… То есть всё равно я оса с острым жалом! А откуда ты, лучше скажи, знаешь так много про ос?
– Я многога чаго знааю… – заявил тот, скромно потупив глаза и поглаживая гриву своей лошади.
Рагнер усмехнулся и, поднимая брови, чуть помотал головой.
– Слушай, белый лебедь, – понизил он голос. – Как ты сегодня слетал к баронессе Нолаонт? Что скажешь, она… страдает или нет? Улыбается всё?
На этих словах Сиурт заулыбался сам.
– Я ее не видавал, но… Ваш Светлость, ежаля вы жанитесь на ей, я выиграю пять сотян сербрав. Ента – дяньжищи! И Эорик аще вашанскай наместни?к… Можная ли брату наместника? с пятию сотняю сербрав об свадьбе теперя мячтать с Миранаю Вохнесог?