Тени Ленинграда

Глава 1

Маргарита.

Всё было как всегда – свет, сцена, глянец.

Марго вышла на поклон. Бархат юбки скользнул по ногам, прожектор ударил в глаза. Зал ревел овациями, но ей было плевать.

Потому что в третьей ложе слева сидел он.

Чёрный костюм, белоснежная рубашка.

Он не хлопал. Он смотрел.

Прямо.

Долго.

Как будто знал, кто она, что у неё в голове и когда она сдастся.

Сердце дрогнуло. Дрожь – мерзкая, холодная – прокатилась по позвоночнику.

– Ну и… – прошептала она себе, делая ещё один поклон.

Когда снова взглянула в ложу – пусто.

И стало ещё холоднее.

– Ты его видела? – Светка, как всегда, без такта, шепчет над плечом. – Сидел как гробовщик. Это он.

– Кто? – Марго не поворачивается, смывает с губ помаду.

– Михаил Медведев. Миша «Север».

Родинка у неё под губой дёрнулась.

– Сказки.

– Он сюда не просто так. Говорят, он кого-то ищет…

«Если и ищет, то не меня», – подумала Марго. И сама себе не поверила.

Двор театра был почти пуст. Свет фонаря рисовал вытянутые тени, и метель падала лениво, будто танцевала.

Марго шагнула на крыльцо, запах гримёрок ещё держался в волосах. Она натянула перчатки и уже собиралась дойти до остановки, когда рядом тихо хлопнула дверца машины.

– Впечатляюще, – сказал кто-то за спиной. Голос низкий, без спешки.

Она обернулась.

Мужчина стоял возле чёрной «Волги», облокотившись о капот. На нём был дорогой плащ, воротник поднят, лицо в тени.

– Вы?.. – только и выдохнула она.

Он сделал несколько шагов вперёд.

– Михаил Сергеевич, – представился он просто. – Я видел вас на сцене. Не в первый раз.

Она чуть напряглась.

– Вы присылаете цветы без имени.

– Я не хотел мешать, – чуть усмехнулся он. – Но сегодня решил – хватит издалека.

– Вы думаете, я… что? Откликнусь на щедрость?

– Нет. Я думаю, вам стоит поужинать со мной. Просто – чтобы поговорить.

– Я не голодна.

Он внимательно на неё посмотрел.

– Значит, когда проголодаетесь – найдете способ со мной связаться.

Он протянул визитку. Чёрная, с выбитым золотом номером. Без имени.

– У вас не тот тон, – произнесла она холодно, – чтобы женщинам хотелось вам звонить.

Он не обиделся.

– А вы – не та женщина, к которой подходят с дешёвыми фразами.

Они смотрели друг на друга молча. Несколько секунд. Метель затихла, будто прислушивалась.

Потом Марго взяла визитку.

Не глядя, не комментируя.

Просто убрала в карман.

– Доброй ночи, Михаил Сергеевич.

Она пошла дальше – шаг твёрдый, не оборачиваясь.

А он смотрел ей вслед, с лёгкой улыбкой.

И впервые за долгое время никого не послал за ней следить.

Пока.

Квартира пахла воском и старой мебелью. Марго включила свет, сняла шубу и повесила на крючок. Снег таял, капая с подола на линолеум.

Часы на стене тикали – громко, как в пустом театральном зале перед началом спектакля.

Она поставила чайник, сняла серьги и бросила их в маленькую шкатулку, где лежали пуговицы, иголки и три маминых серебряных кольца, потускневших от времени и пыли.

Всё в этой квартире было тесным, скрипучим – шкафы, диван, даже воздух. Но это было её место, её крепость, где никто не говорил ей, как жить.

Она посмотрела на своё отражение в зеркале:

– Дура. Он обычный пахан. Такие ломают женщин.

Но в висках всё ещё стучал его взгляд.

Михаил Медведев.

Ей казалось, что в его глазах не было удивления – только уверенность. Словно он давно решил, что она рано или поздно окажется рядом с ним.

А она – нет.

Марго выключила кипящий чайник, залила заварку в стакан с подстаканником. Чай был крепкий, почти чёрный. Такой же, каким его пила мама перед премьерой.

Она прошлась по комнате, привычно раздвигая занавески – глянуть во двор. Там крутилась метель, засыпающая припаркованные «Жигули» и покосившиеся лавочки.

Всё это было её жизнью.

Сцена. Пыль костюмов. Уроки вокала по утрам. Репетиции до изнеможения.

И ещё – свобода.

Она вдруг вспомнила, как он сказал:

«Когда проголодаетесь – найдёте способ со мной связаться.»

Марго резко закрыла занавески.

– Не дождётся, – выдохнула она.

Но внутри было не так уверенно, как хотелось бы.

Она достала из шкафа маленький транзистор, повернула колёсико. В динамике зашипела музыка. По радио пел кто-то низким мужским голосом про любовь, которую «не догнать и не забыть».

– Вот именно, – сказала Марго.

Она медленно села на диван и достала из сумочки визитку. Чёрная, глянцевая, с золотым номером.

Долго смотрела на неё, потом сунула в ящик стола.

Она думала, что сможет всё контролировать. Что никто не сможет её забрать, как вещь.

Но почему-то казалось, что игра уже началась.

И ставки в ней – куда выше, чем она хочет признавать.

Маргарита.

Утро в Большом театре начиналось рано. Ещё пахло холодом каменных стен, пылью кулис и прогретыми софитами.

В хоре кто-то зевал, скрипели стулья, распевался пианист.

– ДАВАЙ С НОТЫ ФА! – рявкнула худрук, узкая, как струна, женщина в сером трико. – Маргарита Павловна, ВЫ ГДЕ ЛЕТАЕТЕ?

Марго стояла у станка. Руки на перекладине, спина прямая. Но взгляд был мутным, где-то в стороне.

– Ещё раз, – сквозь зубы бросила худрук. – Иначе завтра будете в кордебалете.

За спиной захихикали две молодые артистки. Марго резко выдохнула и запела. Голос был звонкий, чистый, но слова споткнулись на середине.

– ЧТО ЭТО?! – худрук швырнула на рояль карандаш. – Вы понимаете, КТО ЗДЕСЬ ЖДЁТ СВОЮ ПАРТИЮ? Декорации, оркестр, труппа?! Вы – главная партия. Или вы хотите кататься по гастролям в Саратове, пока здесь займут ваше место?!

Марго сжала пальцы на станке. Родинка над губой дёрнулась.

– Простите, – тихо сказала она. – Повторим.

– О, повторим! – процедила худрук. – Если бы у меня были такие данные, я бы не позволяла себе гулять по сцене, как барышня с Невского. ГОЛОВА В РАБОТЕ, А НЕ В ОБЛАКАХ!

Марго запела снова. Но в висках всё время пульсировала вчерашняя ночь:

«Когда проголодаетесь – найдёте способ со мной связаться.»

Ей казалось, Михаил всё ещё смотрит на неё сквозь кулисы.

– Всё. Стоп, – худрук подняла руку. – Уходите. Успокойтесь. Придёте во втором акте. Пока не разберёте текст – на сцену НЕ ВЫХОДИТЬ.

Марго стояла, пока все расходились. Девушки перешёптывались. Кто-то специально громко сказал:

– Видели вчера, в ложе сидел кто? Нашу Маргариту вон как переклинило…

Марго резко развернулась.

– Займитесь своими партиями, а не сплетнями.

Девушки хихикнули и ушли.

Она осталась одна.

На сцене пахло клеем от свежевыкрашенных декораций.

Марго села на деревянный куб, где обычно ставили реквизит, и обхватила колени.

Она знала: такой позор быстро разнесётся по всему театру.

И всё потому, что в голове крутились чьи-то ледяные глаза и короткая фраза, сказанная почти шёпотом.

Она вдруг захотела просто исчезнуть.

Но знала, что должна держаться.

Ведь уступи она хоть чуть-чуть – и весь мир посчитает, что её можно купить.

Михаил.

Михаил сидел за столом в своём кабинете.

За окном медленно падал снег. На подоконнике тонул в сумраке резной лев из тёмного янтаря.

Он смотрел в телефонную трубку.

– Нет, – сказал он в неё. – Следить за ней не надо. Пока.

Секретарь молчал на том конце провода.

– Я сказал «пока». Если будет куда-то рваться – сообщишь.

Он положил трубку и выдохнул.

На краю стола лежала программа спектакля. Марго на фото смотрела куда-то вдаль, будто не замечала всей той грязи, что вокруг неё копошится.

И это раздражало.

И… цепляло.

В его жизни не было людей, которых нельзя купить, запугать или пригнуть к земле.

А эта – может и боится, но не ломается.

Михаил налил себе чаю. Чай заваривала старушка-экономка. Чёрный, крепкий, почти горький. В нём пахло детством и чуть-чуть кровью.

Он подумал о Лёшке.

Лёшенька.

Маленький пацан с тонкими руками. Ходит, словно боится упасть. Иногда ночью зовёт маму, хотя мамы давно нет.

Михаил вздохнул.

– Что ты со мной делаешь, девочка… – проговорил он тихо, глядя на фотографию Марго.

На двери постучали.

– Миша, – сказал Пахомыч, ввалившись в кабинет. – У тебя встреча через десять минут. Эти с Юго-Запада нервничают.

– Пусть нервничают.

– Миха… не время сейчас бабами голову забивать. Ленинград гудит. Менты ходят по клубам, крысы бегут, люди шепчут.

Михаил поднял глаза. Голубые, холодные.

– Если хочешь ещё со мной работать, Пахомыч, не называй её бабой.

Пахомыч прикусил губу и отступил к двери.

– Понял.

Михаил снова остался один.

Он положил ладонь на программу спектакля, будто хотел проверить, настоящее ли это всё.

– Упрямая, – сказал он вслух.

И улыбнулся.

Ненадолго.

Потому что знал: такие женщины кончают плохо.

И всё равно – он хотел её увидеть снова.

В полуподвальном зале пахло сыростью и бензином. Гулко капала вода в какой-то щели в стене.

Двое парней сидели на табуретах, руки за спиной, глаза – как у крыс в капкане.

Михаил вошёл без пальто. На нём был тёмный костюм, на лацкане – мокрые снежинки.

Он сел напротив.

– Значит так, – сказал он тихо. – Кто из вас трещал ментам?

Парни молчали. Только один шумно глотнул воздух.

Михаил помолчал, смотря на них. Потом снял часы, положил на край стола.

– Я не люблю долго.

Он кивнул Пахомычу. Тот подошёл к первому и просто залепил ему с размаху.

Второй взвизгнул.

– Миша, я клянусь!.. Я молчал! Это всё Вадим! Он всё слил! Я только переводил тачки, я…

Михаил поднял руку.

– Хватит.

Он встал. Спокойно, неторопливо.

– Вадима я спрошу.

Михаил подошёл к первому. Тот уже почти сползал с табурета.

– Ты понимаешь, что поставил под удар всё?

– Прости, Миша… Я…

Михаил слегка коснулся его лица пальцами. Как будто хотел погладить.

Потом вжал большой палец в ямку под скулой – резко, сильно. Парень захрипел, забился.

– Не люблю враньё, – сказал Михаил тихо. – Я даю слово, если узнаю, что ты сказал хоть слово ментам – твоя мать будет одна на кладбище.

Он отпустил его. Парень завалился набок, хватая ртом воздух.

Михаил вытер пальцы платком.

– Пахомыч, закрой тут всё.

– Сделаем.

Михаил оглядел зал. На бетонных стенах дрожали блики от лампы.

– И позвони в театр. Узнай, когда у Маргариты Павловны следующий спектакль.

Пахомыч удивлённо поднял брови.

– Миша, ну… может, пока не стоит?..

Михаил посмотрел на него холодно.

– Я сказал – узнай.

Он двинулся к выходу.

Снег бил в лицо, когда он вышел во двор.

И вдруг понял: он уже решил, что она будет с ним.

Вопрос только – по любви или по правилам.

Михаил открыл дверь ключом – почти бесшумно.

В квартире пахло тушёной капустой и корицей. В прихожей горел маленький светильник, в котором когда-то лопнула одна лампочка. Михаил так её и не заменил.

– Мишенька, это ты? – раздался голос из кухни.

– Я, Валентина Сергеевна, – ответил он устало.

Валентина Сергеевна вышла вытирать руки о вафельное полотенце. Невысокая, полная, с мягкими глазами. Седые волосы собраны в тугой пучок.

– Где так долго? Ребёнок тебя уже третий раз спрашивает.

– Дела, – сказал Михаил коротко.

Она хотела что-то сказать, но только покачала головой.

– Проходи. Он в комнате ждёт. Только не ругайся, ладно?

Михаил медленно снял пиджак, повесил в шкаф.

Дверь в детскую была приоткрыта.

Лёшенька сидел на полу среди машинок и пластмассовых солдатиков. Глаза огромные, серьёзные. Когда Михаил вошёл, Лёша сразу подполз ближе.

– Папа… – шёпотом сказал он. – Ты приедешь завтра тоже?

Михаил смотрел на сына.

Ребёнок весь в мать: русые волосы, светлая кожа, худенькие запястья.

Михаил присел на корточки.

– Завтра… посмотрим.

Лёша протянул к нему руку, схватил за пальцы.

– А можно я в театр пойду? Где тётя красивая поёт?

Михаил слегка напрягся.

– В театр – нельзя пока. Ты маленький ещё.

Лёша нахмурился.

– Но ты сказал, она красивая. И добрая. Я хочу её увидеть.

Михаил чуть отстранился. Лёша повис на его руке, будто боясь отпустить.

Михаил поднял свободной рукой маленький деревянный танк, который стоял рядом.

– Вот, держи. Подарок.

– Пап, я не хочу танк. Я хочу, чтоб ты дома был.

На секунду в глазах Михаила что-то дрогнуло. Но он быстро убрал это выражение.

– Лёшенька… Мужчины терпят.

– Почему? – прошептал мальчик.

Михаил не ответил.

Он провёл рукой по волосам сына, осторожно. Будто боялся сломать.

Валентина Сергеевна стояла в дверях, вытирая слёзы.

– Мишенька… – начала она.

– Не надо, Валентина Сергеевна, – сказал он тихо. – Я знаю, что ты скажешь.

И посмотрел на Лёшу так, будто видел в нём всё, что когда-то потерял.

Но в следующую секунду встал, выпрямился. Голос стал прежним – сухим.

– Ложись спать, Лёша.

Лёша опустил глаза и поплёлся к кровати.

Михаил смотрел ему вслед.

– Мужчины терпят… – повторил он себе.

И снова остался один посреди квартиры, где пахло капустой и корицей.

И было тише, чем в каменном подвале.

Маргарита.

Люстра в зрительном зале горела полным светом. Сцена заливалась яркими прожекторами, от которых глаза резало даже сквозь грим.

– Готова? – спросила костюмерша, поправляя на Марго ворот платья.

– Готова, – ответила она.

Хотя внутри ничего готово не было.

Музыка взвилась из оркестровой ямы.

Марго вышла на середину сцены. Платье было кремовое, струилось по фигуре, будто шёлковая вода. Под софитами ткань мерцала, как пена на Неве.

Она запела.

Голос был чистый, сильный, но в нём чуть дрожало что-то личное, что раньше она никогда не позволяла себе на сцене.

В первом ряду кто-то кашлянул.

Марго скользнула взглядом по залу – зрители сидели в полумраке. Лица сливались в сплошную массу. Но вдруг ей показалось, что в восьмом ряду светловолосый мужчина слегка подался вперёд.

Она сбилась на полтакта.

– Маргарита Павловна! – прошипела суфлёрша из-за кулисы.

Марго собрала себя в комок.

Ни он, ни его мир… Никак тебя не касаются.

Она снова подхватила партию, заливая зал звуком, в котором было всё – боль, гордость, и что-то, что хотелось скрыть даже от самой себя.

За кулисами слушали, затаив дыхание.

Музыка стихла. Аплодисменты разорвали тишину, как выстрел.

Марго стояла на сцене, дышала быстро, будто после бега.

Склонилась в лёгком реверансе.

И снова скользнула взглядом в зал – но теперь того силуэта там не было.

А может, она всё выдумала.

Когда занавес опустился, она осталась на месте.

Гримёр сбоку сказал:

– Публика твоя сегодня. Поёшь, как будто сердце режешь.

– Так и есть, – выдохнула Марго.

Она почувствовала, как по спине скользнул холодок.

Всё в жизни можно отрепетировать. Кроме одного.

Кроме того, что теперь живёт в ней – и зовёт по ту сторону рампы.

Служебный коридор тянулся длинной полосой, пахнущей пылью, лаком для волос и дешёвыми духами.

Марго шла быстро. Грим уже смыт, волосы собраны в низкий пучок, пальто накинуто поверх концертного платья.

Она хотела просто уйти. Без слов, без лиц, без взглядов.

Но, когда вышла из двери служебного входа, он уже ждал её.

Михаил стоял под фонарём, окружённый легкой снежной пылью. В руках – охапка алых роз, почти с неё ростом.

Она остановилась.

– Вам не надоедает? – тихо сказала она, не приближаясь.

– Надоедает всё, кроме тебя, – ответил он. Голос был спокойный, хриплый, как будто после сигарет.

Он шагнул ближе.

– Я видел твоё выступление. Ты была… – он запнулся, – настоящая.

Она подняла брови.

– Настоящая? Или пока не моя – значит настоящая?

Михаил протянул ей цветы.

– Это тебе. Я узнал, тебя хотят в Берлинском оперном. Надо просто…

– «Просто» что? – отрезала Марго. – Сказать тебе «да»?

Он смотрел на неё внимательно.

– Я могу всё устроить. Контракт. Переезд. Жильё. Всё, чего ты достойна.

– А ты? Ты туда же входишь в этот список благословений? – в её голосе зазвенел металл.

Михаил молчал.

– Я не товар, Михаил. Я не нуждаюсь в спонсоре, я нуждаюсь в уважении.

Он протянул к ней руку.

– Я не хотел тебя обидеть. Просто… я знаю, что могу дать многое.

– А знаешь, чего ты не можешь дать? – Она шагнула ближе, почти в упор. – Свободы.

Он задержал дыхание.

Она взяла одну розу из букета, коротко взглянула на неё – и отпустила.

Цветок упал в снежную лужицу.

– Прощай, Михаил.

Она развернулась и ушла, не оглядываясь.

Михаил.

Михаил остался стоять, с охапкой роз в руках.

Под ногами хрустел снег.

Где-то вдали загудела электричка.

А он смотрел ей вслед – и внутри медленно поднимался азарт.

Потому что теперь он знал точно – она не купится.

А значит, стоит того, чтобы за неё воевать.

Глава 2

Маргарита.

Марго пришла домой уже глубокой ночью.

Лестница вела на её этаж сквозь запахи варёной свёклы и выстиранного белья. Дверь хлопнула, оставив уличный холод снаружи.

Она сняла пальто, уронила сумку на стул – и сразу подошла к окну.

За стеклом падал снег. Лампочки на улице горели тускло, будто стареющие актёры, играющие последний спектакль.

Она прижалась лбом к холодному стеклу.

В голове шумела музыка, аплодисменты, слова Михаила.

«Я могу всё устроить. Контракт. Переезд…»

А перед глазами вдруг встал его силуэт – отца.

Высокий, в костюмах с широкими лацканами, пахнущий одеколоном и чужими женщинами.

Он тоже всё мог.

Когда Марго была девочкой, она часто слышала, как мать плачет в ванной.

– Папа сказал, что у нас всё будет, если ты не будешь его позорить, – однажды бросила она матери.

И мать лишь горько рассмеялась и вытерла лицо полотенцем.

Отец исчез так же внезапно, как однажды появился.

Но его жестокая категоричность осталась в крови Марго.

Ни один мужчина не будет решать за неё, кем ей быть.

Марго выдохнула, отстранилась от стекла.

Сняла пучок – волосы рассыпались по плечам тяжёлой волной.

На верхней полке шкафа стояла старая шкатулка. Она достала её, щёлкнула замочком.

Внутри – мамина брошь, вырезки из театральных газет, пара фото. И маленькая карточка отца – чёрно-белая, с резким взглядом.

Она посмотрела на него, медленно убрала снимок обратно.

– Никогда больше, – сказала она шёпотом.

И снова повернулась к окну.

А на улице продолжал падать снег, укутывая Ленинград в белое молчание.

Утро началось с запаха мыльной воды.

Марго натянула старую футболку и чёрные трикотажные брюки – свои «рабочие доспехи» для уборки. Волосы собрала в высокий хвост, так что родинка над губой казалась ещё ярче.

Радио на кухне трещало голосами дикторов:

– …в Ленинграде снегопад. Температура минус шесть.

Марго мыла окна, отодвигала шкафы, протирала пыль под радиолой. Всё, лишь бы не думать о Михаиле.

Когда звякнул телефон, она даже вздрогнула.

– Алло? – вздохнула она, прижимая трубку плечом, продолжая выжимать тряпку.

В ответ – тишина.

Марго нахмурилась.

– Алло? Кто это?

За окном шёл снег, медленно опускаясь на карнизы.

Из трубки доносилось только ровное дыхание.

Марго почувствовала, как холодок пробежал по спине.

– Михаил, это ты?

Молчание стало почти ощутимым.

Она выпрямилась, отставила ведро, вытерла руки о тряпку.

– Я не игрушка. Если тебе есть что сказать – скажи.

Дыхание стало чуть глубже.

Марго зажмурила глаза.

– Я не твоя собственность.

И тогда, наконец, тихо, почти невесомо прозвучал его голос:

– Я знаю.

И сразу же – короткие гудки.

Марго опустила трубку.

Пена в ведре с водой осела, вода помутнела.

Она стояла посреди комнаты, чувствуя, как сердце стучит так, будто снова на сцене.

За окном всё так же шёл снег, накрывая Ленинград пушистым молчанием.

Театр жил своей утренней жизнью: хлопали двери гримёрок, пахло пудрой, лаком и старым деревом декораций.

Марго вошла в коридор и сразу почувствовала, что воздух изменился.

К ней обернулись две артистки хора – обе с одинаковыми пучками и усталыми глазами.

– О, звезда пришла, – проговорила одна, скривив губы.

Марго сделала вид, что не слышит.

Но словно крошки стекла, до её слуха долетали обрывки разговоров:

– …говорят, его люди её возят на машине с занавешенными стёклами…

– …не зря он под сценой маячил позавчера…

– …и теперь, значит, Маргарита Павловна будет петь главные партии? За чьи-то деньги, да?

Марго застыла.

За её спиной хлопнула дверь.

– Все по местам! – крикнул помощник режиссёра.

Она пошла к сцене, не оборачиваясь.

Но, проходя мимо группы молодых актёров, услышала мужской голос:

– Ну, у некоторых хорошие покровители…

И смех.

Марго резко развернулась.

– Ты что сказал? – голос её был тихим, но в нём сквозил лёд.

Парень отступил на шаг.

– Н-ничего… просто шутка.

– Не смей больше в мою сторону рот открывать, если не хочешь выйти со сцены в массовке до конца жизни.

Вокруг стало тихо.

Она двинулась дальше.

Вдруг её окликнула Галина Ивановна, заведующая труппой:

– Маргарита Павловна, зайдите ко мне после репетиции. Поговорить нужно…

Марго кивнула, но внутри всё сжалось.

Вышла на сцену. Свет ударил в глаза.

И снова запела.

Но теперь каждое слово давалось так, будто пела она против целого мира.

Кабинет Галины Ивановны был небольшой. Стены увешаны чёрно-белыми фотографиями артистов в париках, костюмах и шляпах.

На столе стояла хрустальная ваза с карамельками, обёртки поблёскивали золотом.

Марго вошла и застыла у двери.

– Садись, Маргарита Павловна, – сказала Галина Ивановна, не поднимая глаз от бумаг.

Марго опустилась на край стула.

В кабинете пахло бумагой, пудрой и чуть-чуть лавандой.

Галина Ивановна наконец подняла голову.

– Ты у нас девочка способная. И красивая. – Она прищурилась. – А красоте и способностям, сама понимаешь, часто приписывают… всякое.

Марго молчала.

– Театр – это не только сцена. Это ещё коллектив, атмосфера, слухи.

Марго сжала руки.

– Вы о чём?

– О том, что за кулисами ходят разговоры. Про машины, про цветы, про… мужчин, которые могут устроить контракты за границей. – Голос Галины Ивановны стал тише. – У нас всё записывают, понимаешь? В городе не скроешь ничего.

Марго резко вздохнула.

– Это моя личная жизнь.

– Личная жизнь у артистки – это иллюзия. – Галина Ивановна стукнула карандашом по столу. – Особенно если артистка – лицо труппы.

Марго смотрела ей в глаза.

– У меня нет романа. Никто меня никуда не устраивает. Я сама пробиваю себе дорогу.

– Дорогая моя, я тебе верю. Но слухи – это как грязь. Даже если ты чиста, они всё равно прилипнут.

Марго отвела взгляд.

– Что вы хотите, чтобы я сделала?

Галина Ивановна медленно сказала:

– Если это просто ухаживания – прекрати их. И будь осторожна, с кем тебя видят. Особенно в компании таких людей.

Марго молчала.

– Иначе придётся снимать тебя с некоторых партий. Чтобы не ставить театр в неловкое положение.

Марго резко встала.

– Я никому ничего не должна. И не позволю, чтобы меня шантажировали сплетнями.

– Ты никому ничего не должна. Но театр тебе должен? – тихо спросила Галина Ивановна.

На секунду повисла тишина.

– Подумай, Маргарита Павловна, – устало сказала Галина Ивановна. – Подумай хорошо.

Марго вышла, хлопнув дверью.

Коридор показался ей вдруг гораздо уже и темнее.

А в сердце уже шумела злость – и страх.

День клонился к вечеру. Ленинград заворачивался в синий сумрак, и окна домов вспыхивали редкими огнями.

Марго шла домой с поникшей спиной, прижав к груди сумку.

Внутри всё гудело: разговор с Галиной Ивановной, ядовитые шепотки в коридорах, молчание Михаила, которое почему-то звенело громче любых слов.

Дома она сразу сорвала пальто, включила свет и бросила сумку на стул.

Из неё выпала маленькая визитка.

Тёмно-серая, без имени. Только номер телефона.