Папоротников цвет

Обтёрла лицо, да только будто зря всё – тут же снова потом покрывался, и дыхание стало прерывистым, глухим. Вцепился парень пальцами в скамью так, что жилы натянулись.

– Ну, тише-тише, – проговорила Олеся, протирая тряпкой шею и ключицы. – Тише, – убрала налипшие волосы и отодвинула ковш.

Взяла со стола резак и осторожно вспорола грязную рубаху, сняла её. На удивление у больного этого тело оказалось сильным, мускулистым. Видать, работящий он, не лежебока. Снова обтёрла Олеся его мокрой тряпкой, бережно и аккуратно.

– Чего там долго так? – ворчливо спросил домовой, помешивая в ступке сухие травы. – Любуешься, что ль?

– Ну, скажешь тоже, Фаня! – одёрнула его Олеся, а на щеках вспыхнул румянец. Она с трудом оторвала пальцы парня от скамьи и продела руки в рукава.

– Легче будет, – уговаривала больного, пытаясь натянуть ворот через голову.

А когда рубаха была надета, парень вдруг как взвыл волком! Зубами в губы впился чуть не до крови, шея вздулась, как у быка, мышцы окаменели. Изогнулся он на скамье, задышал хрипло, пытался разорвать рубаху да снять её с себя. Бросилась к нему Олеся, схватилась за руку, держала что было сил. Да разве ж справишься тут? Откинул он её, словно тростиночку. Фаня тогда отвар оставил на печи, а сам к буйному бросился. Одну ладонь на лоб ему положил, а другую – на грудь, зашептал наговоры. Сразу успокоился парень, выдохнул протяжно. И снова выпорхнул из его рта зеленовато-серый дымок и с воем заметался по избе. Потыкался в стены да и вылетел в окно, оставив после себя шлейф противного визга.

Олеся поднялась с пола, потирая ушибленный локоть. С тревогой на парня посмотрела: спал тот. Грудь его вздымалась ровно, спокойно. Фаня закончил с отваром.

– Поди Трясея-голубушка в него вселилась. Ежели бы протянули, точно б сожгла его, как дрова в печке.

– Ох, – только и проговорила Олеся. Плохо дело, когда лихоманки привязываются, то одна, то другая, попробуй с ними сладь.

Взглянула на рубаху да снова охнула.

– А цветок почто не сияет боле, как настоящий?

Фаня посмотрел на вышивку: и правда, рисунок как рисунок. Никакого волшебства. Хмыкнул он беспокойно, Олесе миску подал.

– На, угости гостя, крепнуть быстрее будет. А мне отлучиться надобно.

-3-

Олеся к скверному характеру домового уже привыкла – чай пять зим с ним прожила в одной избе. Он и при бабке Глаше с ней особо не церемонился, а уж сейчас и подавно. Видать, не мог смириться с потерей да с новой хозяйкой. Вон, сколько времени вовсе на глаза не появлялся, оставил совсем одну.

Поднесла Олеся миску к пересохшим губам парня и чуть наклонила.

– Выпей, молодец, выпей, – попросила его и даже сама удивилась, каким голос оказался заботливым.

Парень с трудом приоткрыл рот и глотнул горьковатый отвар, да сразу зашёлся кашлем. Олеся всё равно остаток снадобья ему залила, уложила на лавку, а он вроде как и успокаиваться начал. Села девчушка рядом и погладила гостя по голове, приговаривая тёплые да ласковые слова.

Почему-то его лицо выглядело знакомым, может, видала, когда в деревне торговала? Красивый он был, темноволосый, скуластый. Будто и не деревенский вовсе, а какой-нибудь барин. Но руки-то сильные, грубые, с мозолями, а на левой до самого локтя шрам белел. Может, боролся в лесу с каким зверем, кто знает?

Олеся вдруг протянула руку, провела пальцем по шершавой коже, а парень дёрнулся и чуть сжал её ладонь. От неожиданности она подскочила и метнулась к печке да принялась посудой греметь.

Гость открыл глаза. Приподнялся на локтях и чуть слышно застонал. Олеся хотела вернуться к нему и помочь, да увидала, что он уж и сам справился: сел на скамье, ладонями голову закрыл, покачался из стороны в сторону. Будто кружило его, или мушки в воздухе плясали.

– Очухался? – бросила Олеся, с силой растирая пестиком сухой зверобой в ступке.

– Выворачивает наизнанку, красавица, – еле сдерживая тошноту, проговорил парень. – Тяжко мне.

– Ничего-ничего, мил человек, – махнула Олеся рукой. – Пройдёт. Сейчас ещё приготовлю отвар, легче станет.

Он поднял голову и глянул на хозяйку. Глаза его ввалились, темнели на бледном лице, как две огромные ягоды смородины. Но появился в них какой-то блеск, живость. Значит, идёт на поправку.

– А как тебя величать-то, гость мой незваный? – Олеся сдёрнула со стены пучок ромашки.

– Олежка я. Олег, – он попытался выпрямиться, но тут же снова скрючился, прижав руки к животу. Потом рванулся к окну, вывалился наружу наполовину, и затряслось его тело рывками.

– Ох, – только и проговорил Олег, утирая руками губы, виновато на хозяйку посмотрел и сел на скамью.

– Это хорошо, что прочистило. Так и надо, – кивнула девчушка. – А меня Олесей звать.

– Что ж ты, Олеся, одна в лесу обитаешь? – посмотрел на неё Олег и улыбнулся краешком рта.

– Знахарка я местная, – продолжая мять траву в ступке, ответила Олеся. – Не видал ни разу? Я часто в деревне торгую.

– Может, и видал, да не запомнил. А я в кузнице работаю, кузнец я.

– Понятно, – она поджала губы. – А здесь как очутился?

– И сам не знаю, красавица, – он приподнялся и дотянулся до ковша с серой водой, что стоял на столе. С жадностью припал к глиняному краю и в несколько глотков его осушил; струйки пробежали по лицу и шее, намочив рубаху. – Пошёл за дровами в лес, чтоб печи растопить, ведь огонь мне нужен сильный, жаркий, да заблудился. Теперь вот обратно возвращаться надобно.

Олеся кивнула и ничего не ответила, а в ступку тем временем залила кипятка из горшочка, сыпанула какого-то порошка из маленького флакончика, и отвар тут же как вспенится! Того и гляди выскочил бы, расплескался по полу. Напрягся Олег, даже отодвинулся чуть к стенке, а Олеся лишь подула, чтобы пену убрать, да помешала деревянной палочкой.

– Пей, – коротко сказала парню.

– Мне уже полегчало… – Олег поднялся со скамьи и бочком попытался протиснуться между девчушкой и печью.

Олеся выставила руку, преграждая путь.

– Без моего на то разрешения никуда не выйдешь, – строго проговорила и нахмурилась, протянула миску, куда отвар перелила, и глянула сердито. – Хворый ты ещё. Вижу, что к тебе всякое лихо часто цеплялось. Сразу и не вытравишь.

Олег лишь растерянно хмыкнул, но снадобье странное взял. Пузырилась в нём мутноватая вода, плавали то ли блёстки, то ли пылинки какие, а на глянцевой поверхности круги расходились в стороны.

– Права ты, красавица. Сам не знаю почему в последние дни то чирей вскочит, то ячмень на глазу, то прыщ на весь нос, – усмехнулся парень. – А ведь хорошо всё было… Богатство, невеста…

Олег зажмурился, залпом выпил отвар, вытер губы и вернул миску.

Олеся взяла её, сжала в руках. На лице девичьем читалось сомнение и досада, будто горько ей было от того, что не свободен этот парень.

– Да только нет теперь ничего… Вот бы вернуть назад время, – вздохнул Олег, а Олеся вдруг улыбнулась, да сразу спохватилась и посерьёзнела.

– Будет ещё, будет, – она сунула миску на край печки, а сама приложила ладонь ко лбу парня. Уже не такой горячий, это хорошо. – Сымай рубаху-то, непростая она. Поносил и хватит.

Олег прикоснулся к вышитому цветку папоротника, провёл по нему пальцами, на мгновение замешкался, но стянул одежду и протянул Олесе. Она сглотнула, глянув на сильное его тело, быстро отвернулась.

– А моя-то где?

– А? – Олеся обернулась, споро осмотрела избу и заметила на краю скамьи разрезанную рубаху парня. – Ой. Я тебе тогда бабкину дам. От неё много вещей осталось.

Не успел Олег ничего возразить, как дверь отворилась, и на пороге показался домовой. Таким сердитым Олеся его ещё не видала.