Михаил. История любви

Марго выехала из отеля, а я пошёл отсыпаться в двухуровневый люкс. Бабушка, наверное, в гробу перевернулась, если бы узнала, на что я потратил её наследство.

Спал я долго и сладко.

Проснулся, принял душ, поменял сорочку и позвонил родителям. Потом спустился в лаунж-бар и побаловался кальяном. Тамошние богатеи вели себя чрезвычайно деликатно: никто не спросил, почему я в драных джинсах и дешёвых кроссовках и почему я пью коктейль стоимостью в двухнедельный заработок. Им было по фигу. И мне было по фигу. И всем было хорошо.

Когда стемнело, я вышел прогуляться. Прошёлся до церкви святого Франциска, потом свернул на старую улочку и вышел на Stephansplatz, а от неё неспешным шагом добрался до дворца Hofburg.

День закончился. Оживилась ночная жизнь. Вена погрузилась в иллюминацию. Люди скопились в клубах и кабаках и ночных ресторанах.

Я осел в первом попавшемся баре. В интерьере доминировало дерево и хромированная латунь. С потолка свисали горы. Денег у меня было достаточно, чтобы заказать любой, даже самый дорогой коктейль. Я хлопнул себя по ляжке, засунул руку в карман и внутри кармана пересчитал купюры. Достоинство отличить не смог. Это меня огорчило. От выпитого тактильность ослабла. В трезвое время я мог на ощупь отличить доллар от евро, рубль от юаня. А тогда я был пьян. И, наверное, неадекватен, когда достал купюры и стал их сортировать и раскладывать по кучкам: с физиономией Франклина в правую сторону, с фигурой Петра в левую сторону, а по центру – с изображением мостов и ворот.

Мосты и ворота, символизирующие евро, я разложил по цветам: оранжевые, жёлтые и фуксия.

Заглянул в меню. Фуксия подходила к коктейлю «Ritz» из ликера, лимонного сока и коньяка «Ritz Fine Champagne» производства тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.

Я заказал «Ritz» стоимостью в одну фуксию.

Бармен мне отказал. Сказал, что коктейль «Ritz» – это реклама. У них такого коктейля нет. Такой есть только в Париже, в баре «Хемингуэй». Ещё есть упоминание в книге рекордов Гиннесса, как самого дорогого коктейля в мире.

Я не дослушал, хлопнул рукой по стойке и, откинув ладонь, показал оранжевую купюру. Бармен разочаровался и предложил водку с вишневым ликёром.

«Что ж, пусть будет водка, – решил я. – Впрочем, водка – это хорошо!»

Повеселев, я указал на свободный столик, мол, поставь туда, а сам вышел в туалет. Мне требовалось освежиться.

Смочив макушку под краном, я вернулся в зал и заинтересовался женщинами. А что ещё делать с водкой на столе и деньгами в кармане! Свободной оказалась только одна. Я ринулся к ней и, не расплескав водки, галантно склонился и вежливо поинтересовался:

– Позвольте присесть?

Девушка вскинула взгляд, и глаза её расширились.

– Могу ли я вас угостить водкой?

Она захлопнула взгляд и перестала грызть трубочку.

– Ах, угостите даму водкой!

Сказала и расцвела, и обрадовалась. Как будто я был не я, а наследный принц.

– Что ещё заказать?

Девушка пожала плечами и сказала, что будет пить и есть всё то же самое, что пил и ел я, пьяный драный оболтус.

Так мы познакомились. Мою собеседницу звали Глафирой. Она была из Тюмени. Выглядела симпатичной, но уж очень блестящей: в обтягивающем глубоком декольте с искромётными стразами.

Водрузив перед ней коктейль и заручившись блистательной улыбкой, я огляделся по сторонам. В кафе произошло шевеление. На сцене появились музыканты в чёрных старофасонных шляпах и зазвучала музыка – добротный рок семидесятых годов.

– … In harmony with the cosmic sea.

True love needs no company…[4 - В гармонии с космическим морем. Истинная любовь не нуждается в компании (Б.Дилан, “If Dogs Run Free”, англ., 1970).]

Глафира закатила глаза.

– Чи-илл!

Я не понял и переспросил. Девушка похлопала ресницами и виновато повторила:

– Чилл. А что? Что-то не так?

В среде подростков «чилл» означал «чилл», то есть «расслабуха». Глафира была молода, но не настолько, чтобы пользоваться подростковым сленгом. И вообще она принадлежала к культуре УПАКОВКИ. А я относил себя к культуре СОДЕРЖАНИЯ и был своим в среде хорошей музыки и проникновенных стихов.

Наверное, я много выпил. Потому что к себе претензий не имел. Все претензии я взвалил на рандомную (случайную) девушку Глафиру. Мне не нравилось её блестящее платье, красные туфли и золотая цепь. Возможно, по отдельности это было хорошо: и девушка, и цепь, и музыка. Но всё вместе было не в тему. Не складывалось, не гармонировало, не привлекало.

Взглянув на часы, я сказал, что мне пора. Извинился и, распрощавшись, ушёл. Я был пьян, но не настолько, чтобы окружать себя глафирами. Павлиньи хвосты, накаченные губы и музыкальная глухота – это не для меня.

Испортилось настроение. И город больше не радовал. Мне захотелось домой. В Москву. К родителям на кухню. Опять взглянул на часы. До вылета оставалось двенадцать часов.

Вернувшись в отель, я заметил, что дверь в соседний номер открыта. Заглянув внутрь, обнаружил Марго. Подумал, что она вернулась из-за меня, и обрадовался.

Марго спала в кресле. Я упал на колени и стал целовать внутреннюю часть бёдер, и поднимал поцелуи всё выше и выше, как вдруг она всхлипнула. Мне было жаль её будить, но до вылета самолёта оставалось совсем немного времени, и я решился – тронул её за руку.

– Марго!

Она не просыпалась.

Я потрепал её по щеке. Никакого ответа. Я забеспокоился. Сон был таким крепким и глубоким, каким не бывает здоровый сон.

– Проснись! Марго! Проснись!

После основательной трёпки она, наконец, проснулась. Открыла глаза, и я увидел, что они пусты и бессмысленны.

– Где я? – сонным голосом произнесла она.

– Ты здесь. В отеле. В своём номере.

Она не поверила. Забилась в угол и подтянула под себя ноги.

– Вы кто?

Я протянул к ней руки.

– Не трогайте меня!

– Что с тобой? Дорогая! Ты меня узнаешь? Это я, Миха!

Округлив глаза от страха, она замахала руками и закричала:

– Уйдите! Я вас не знаю! Охрана! Охрана!