Похоже, я попала 2
– И не говори, Палагеюшка, – вторила ей Дуняша. – Я свою Алёнку тоже дома держу. Раньше носятся, как угорелые, по всей деревне, не загонишь. А теперь – страшно. Вдруг что?
– Вот-вот, – закивала Палагея. – Сила-то у неё, у Наташки нашей… она ж чужая, не наша, не людская. А ну как разозлится, или настроение у неё плохое будет? Рукой махнёт – и что тогда? Детишки-то, они ж глупые, под горячую руку и попадут. Нет уж. Лучше от греха подальше.
Я замерла. Вёдра, которые до этого казались почти невесомыми, вдруг налились свинцом и с оглушительным грохотом выпали у меня из рук. Женщины испуганно вскрикнули, обернулись, и, увидев меня, застыли с открытыми ртами. А потом, не сговариваясь, подхватили свои вёдра и почти бегом бросились прочь, расплёскивая воду.
А я так и осталась стоять одна посреди улицы. Простые бабские слова, сказанные без злобы, а от обычного материнского страха, ранили меня куда сильнее любого оружия. Это из-за меня они боятся. Это я, сама того не желая, заперла их детей в домах. Я – их главный страх. Не железные твари, не князь-самозванец, а я. Девочка, которая просто хотела помочь.
Как я добралась обратно до лавки, помню смутно. Мир вокруг схлопнулся, а в ушах набатом стучали слова: «Лучше бы ты сюда не приходила!».
Я вихрем влетела в дом, со всей силы захлопнула тяжёлую дубовую дверь и с грохотом задвинула массивный засов. Всё, с меня хватит.
– Хозяйка, ты чего? – испуганно пискнул Шишок, выглядывая из кармана. – Ты зачем дверь заперла? А если с пирожками кто придёт? Мы же всю выгоду упустим! Это не по-хозяйски!
Но я его уже не слышала. Я медленно сползла по двери на пол, обняла колени и спрятала в них лицо. Огромное, липкое чувство вины накрыло меня с головой. Какая же я спасительница? Я – чудовище. Проклятие этой деревни.
В дверь осторожно постучали.
– Ната, дитя, открой, – раздался за дверью встревоженный голос Аглаи. – Что случилось? Ты чего заперлась?
Но я не могла ей ответить. Не могла издать ни звука. Я просто сидела на полу в своей маленькой крепости, которая в один миг стала моей тюрьмой, и беззвучно плакала. Я не хотела никого видеть. Не хотела ни с кем говорить. Я просто хотела исчезнуть, чтобы эти люди снова смогли жить спокойно, не боясь меня и моей проклятой силы.
* * *Пока я сидела в своей лавке и занималась любимым делом – жалела себя, – мой маленький колючий друг по имени Шишок, кажется, был занят совсем другим. Он долго-долго сидел в самом тёмном углу, похожий на сердитую сосновую шишку, и что-то бубнил себе под нос. Время от времени он так яростно чесал лапкой за ухом, что чуть не падал. Наконец, он решительно встряхнулся, отчего его иголки встали дыбом, как у дикобраза, и с боевым кличем спрыгнул с полки. В его крошечных глазках-бусинках полыхал огонь праведного гнева и жажды мести.
«Ну всё, моё терпение лопнуло! – думал он, расхаживая по полу, как заправский полководец. – Моя хозяйка, величайшая из величайших, спасительница этого города, сидит тут и разводит тоску! А всё из-за кого? Из-за каких-то глупых сплетниц! Они должны были ей пироги носить и в ножки кланяться, а они что? Распускают слухи! Это же прямое оскорбление! И не только её, но и меня – её гениального и незаменимого советника! Ну, раз по-хорошему они не понимают, придётся объяснить по-плохому! Хотели нечистую силу? Будет им нечистая сила! По высшему разряду!»
С этими мыслями маленький, но очень отважный диверсант превратился в бесшумную тень. Он просочился в щель под дверью, которую сам же и проковырял на всякий случай, и выкатился на тропу войны. План его был прост, как валенок, и коварен, как лиса в курятнике. Он собирался устроить главным деревенским болтушкам незабываемое шоу, чтобы они на своей шкуре почувствовали, что такое настоящее колдовство, а не их дурацкие выдумки.
Первой в его чёрном списке значилась тётка Палагея. Эта кричала громче всех про «нечеловеческую силу». Шишок, который за время своих шпионских вылазок изучил деревню вдоль и поперёк, точно знал, где у неё что припрятано. Он шмыгнул в её погреб, где в приятной прохладе дожидались своего часа глиняные крынки со свежайшим утренним молоком.
«Так-с, начнём, пожалуй, с молочных продуктов, – деловито пробормотал он, потирая свои крошечные лапки-веточки. – Говорят, от ведьм молоко киснет? Что ж, не будем разочаровывать публику!»
Он порылся в своём чешуйчатом тельце, где у него был устроен целый склад полезных вещей, и извлёк оттуда крошечный, сморщенный корешок какой-то очень противной болотной травы. С довольным хихиканьем, похожим на шуршание сухих листьев, он бросил его в самую большую и красивую крынку. Молоко тут же обиженно зашипело, пошло отвратительными пузырями и на глазах превратилось в комковатую, дурно пахнущую жижу.
– Вот тебе, старая сплетница! – прошептал он и, ужасно довольный первым успехом, отправился дальше.
Следующим пунктом его гениального плана было свежевыстиранное бельё. Палагея как раз развесила его на верёвке во дворе. Белоснежные простыни и рубахи гордо полоскались на ветру, сияя чистотой, словно флаги капитуляции перед его хозяйкой.
«Безобразие! – нахмурился Шишок. – Слишком чисто. Надо срочно это исправить!»
Он ловко, как цирковой акробат, вскарабкался по бревенчатой стене дома на крышу и с любопытством заглянул в печную трубу. Набрав полную пригоршню липкой, жирной и очень чёрной сажи, он дождался, когда порыв ветра дунет в нужную сторону, и с победным кличем «За хозяйку!» сдул всё это чёрное богатство прямо на белоснежные простыни. Эффект был просто сногсшибательным. Идеально чистое бельё в одно мгновение покрылось уродливыми серыми разводами и кляксами, словно на нём станцевала дюжина чертей.
Но маленький мститель и не думал останавливаться. Его следующей жертвой стала молодая Дуняша, которая так боялась отпускать свою дочку на улицу. Шишок знал, что Дуняша – лучшая в деревне рукодельница и страшно гордится своими идеально смотанными клубками ниток. Прокравшись к ней в избу через приоткрытое окно, он нашёл заветную корзинку, стоявшую на самом видном месте.
«Ах, какая прелесть! – с притворным восхищением прошептал он, глядя на ровные, разноцветные клубочки. – Какой идеальный порядок! Это же просто преступление против вселенского хаоса! Сейчас мы тут наведём настоящий творческий беспорядок!»
И он принялся за дело с энтузиазмом художника-авангардиста. Он прыгал, кувыркался, катался по этим клубкам, с упоением спутывая разноцветные нитки. Он работал с таким азартом и вдохновением, что через десять минут вся корзинка превратилась в один гигантский, радужный, безнадёжно запутанный колтун. Распутать такое было под силу разве что целому полку терпеливых монахов, да и то вряд ли.
Уставший, перепачканный в саже и пыли, но ужасно довольный собой, Шишок вернулся в нашу лавку. Он вернулся в лавку и тихонько забился в свой угол, свернулся клубочком и заснул с блаженной улыбкой, предвкушая завтрашний переполох.
И переполох случился. Да ещё какой!
Утром деревню разбудил не крик петуха, а такой истошный вопль, что с крыш посыпалась труха. Это кричала тётка Палагея. Она стояла посреди своего двора, потрясая в воздухе крынкой с вонючей жижей и указывая дрожащим пальцем на свои перепачканные сажей простыни.
– Ведьма! Ведьма осерчала! – голосила она на всю улицу. – Прокляла! Молоко испортила, бельё изгадила! Это она нам за наши слова мстит! Ой, беда-а-а! Спасайтесь кто может!
Тут же из соседнего дома выскочила заплаканная Дуняша. В руках она держала гигантский комок спутанных ниток, похожий на мёртвую разноцветную кошку.
– И ко мне забралась, иродово племя! – рыдала она в голос. – Всю пряжу мне спутала, всю работу испортила! Что ж это делается-то, люди добрые! Конец света наступает!
Эффект от диверсии Шишка оказался совершенно, абсолютно, катастрофически обратным. Деревенские жители, и без того напуганные до икоты, восприняли эти мелкие пакости не как чью-то злую шутку, а как прямое доказательство моей ведьминской силы. Они не просто боялись. Теперь они были уверены, что я – злая, мстительная колдунья, которая за косой взгляд может превратить в жабу. Слухи о моей «нечеловеческой силе» и «страшном нраве» вспыхнули с новой, утроенной силой и понеслись по деревне, обрастая жуткими подробностями.
Шишок, который с огромным интересом наблюдал за всем этим из окна, медленно сполз с подоконника. До его маленькой колючей головы наконец-то дошло. Он хотел помочь. А в итоге подлил в костёр страха целую бочку масла, превратив тихий ужас в громкую, паническую истерию.
«Ой, – только и смог пискнуть он, виновато пряча глаза под иголками. – Кажется, я немножечко… перестарался».
Глава 4
Городок Вересково окончательно и бесповоротно слетела с катушек, причём с моих. Раньше-то меня просто побаивались, ну, знаете, как положено – ведьма, все дела. А теперь, после дурацких выходок моего личного диверсанта по имени Шишок, меня люто, бешено возненавидели. Правда, делали это тихо и со страхом, но от этого было не легче. Я теперь была не просто какой-то там непонятной силой, а самой настоящей злой и мстительной каргой. Такой, которая за один косой взгляд может превратить утренний удой в хор квакающих лягушек, а свежевыстиранное бельё, сохнущее на верёвке, – в стаю пикирующих летучих мышей. Это было особенно обидно, потому что простыни у соседки были новые, ситцевые. Теперь, завидев мою скромную персону, люди не то что на другую сторону улицы переходили – они с визгом бросались в дома и запирали двери на все щеколды, замки и даже на швабру.
Я сидела в своей маленькой лавке, заваленной пучками трав, и чувствовала себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Только вместо Пятницы у меня была наставница Аглая, которая без конца поила меня успокоительными отварами с валерьянкой. Отвары уже не действовали, и я подозревала, что скоро у меня у самой отрастёт хвост и усы. Аглая лишь сокрушённо качала головой, глядя на мои страдания. А виновник всего этого балагана, Шишок, забился под старую русскую печку и очень убедительно притворялся веником. Кажется, до него наконец-то дошёл весь масштаб его «гениальных» шуточек, и теперь он страдал. Молча. Для болтливой ожившей шишки это была самая страшная пытка на свете.
«Хозяйка, ну я же не хотел, честное-пречестное слово! – доносился до меня из-под печки его тоненький, полный вселенской скорби мысленный писк. – Я думал, они посмеются! Ну, это же весело, когда у тебя из кувшина вместо молока квакают! Это же розыгрыш! А они… они сразу в крик, в панику! Никакого чувства юмора у этих двуногих! Совсем! Может, мне сходить и извиниться? Я могу принести им в подарок что-нибудь ценное. У меня есть очень красивый дохлый жук! Блестящий, с зелёными крылышками, почти как изумруд! Они точно оценят!»
– Сиди уж там, подарочек, – пробормотала я, утыкаясь носом в колени и чувствуя, как по щеке ползёт одинокая слеза. – Надоели твои извинения.
И вот, в самый разгар этого тихого деревенского сумасшествия, когда казалось, что хуже уже просто некуда, дверь нашей лавки тихонечко так – «скрип» – и приоткрылась. Я вздрогнула и подняла голову, морально готовясь к тому, что сейчас в меня полетит что-нибудь тяжёлое. Например, камень. Или, не дай бог, вилы.
Но на пороге стояла не разъярённая толпа с факелами. На пороге стояла сама Василиса Премудрая.
Выглядела она так, будто только что вернулась с пикника в цветущем саду, а не пробиралась через город, охваченный антиведьминской истерией. На ней было всё то же простое, но удивительно элегантное тёмно-зелёное платье. Всё та же королевская осанка и спокойный, всезнающий взгляд умных серых глаз. Она легко шагнула внутрь, и мне показалось, что сам воздух в лавке стал чище, прохладнее и как будто зазвенел от её присутствия.
– Что-то у вас тут… неспокойно, – произнесла она, и в её голосе не было ни капли удивления, будто она каждый день заходит в гости к ведьмам, у которых фамильяр сошёл с ума. – Слышала, у вас тут нечистая сила решила устроить мелкую расправу?
Она неторопливо оглядела нашу лавку. Её взгляд скользнул по рассыпанным по полу сушёным травам, которые я в порыве отчаяния пыталась перебрать, задержался на моих красных от слёз глазах и на бледном, как полотно, лице Аглаи. А потом её глаза остановились. Они уставились в самый тёмный и пыльный угол за печкой. Прямо туда, где в первобытном ужасе замер мой невидимый для всех остальных Шишок, отчаянно пытаясь слиться с кучей старого хлама и притвориться частью интерьера.
Василиса смотрела в этот угол очень долго. Так долго, что я успела забыть, как дышать. А потом на её обычно строгих, тонких губах появилась лёгкая, почти незаметная улыбка.
– Какой у тебя хозяйственный помощник, Наташа, – произнесла она так спокойно, будто комментировала погоду за окном. – И порядок в городе навёл, и врагов твоих распугал. Правда, немного перестарался, кажется.
Я замерла. Аглая замерла. Даже наш старый кот Баюн, который спал на лавке и не просыпался, даже если бы рядом упал метеорит, кажется, замер. А из-под печки донёсся такой тоненький, такой испуганный писк, будто наступили на хвост самой маленькой и беззащитной мыши во всей вселенной.
Она его видела.
Эта женщина, советница самого царя, правая рука государя, видела моего Шишка. Моего тайного друга, мою колючую проблему, мою ожившую сосновую шишку, моё самое большое и самое дурацкое сокровище.
«Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Мамочки! Караул! – заверещал в моей голове Шишок, и в этом писке было столько паники, что у меня у самой волосы на затылке встали дыбом. – Она… она… она меня видит! Хозяйка, она меня видит! Всё, это конец! Сейчас она сделает из меня чучело для царского кабинета! Или амулет на удачу! Или, что ещё хуже, заставит меня учить математику и писать диктанты! Спасай! Скажи, что я оптическая иллюзия! Или просто очень странный говорящий таракан! Очень-очень редкий, краснокнижный! Нас, таких тараканов, нельзя трогать, это противозаконно!»
Я смотрела на Василису во все глаза, не в силах вымолвить ни единого слова. Мой мозг просто отказывался обрабатывать информацию. Аглая, кажется, тоже временно разучилась говорить. Она медленно переводила взгляд с Василисы на тёмный угол за печкой и обратно, и на её лице было написано такое чистое, незамутнённое изумление, что я даже испугалась за её пожилое сердце.
– Не бойся, зверёк, – мягко сказала Василиса, обращаясь к пустому, как казалось всем, кроме меня, в углу. – Не съем я тебя. Хотя, признаться, любопытно было бы посмотреть, что будет, если такой, как ты, попробует на вкус царский грецкий орешек.
Из-под печки донёсся отчётливый звук, похожий на то, как если бы кто-то очень быстро и очень испуганно сглотнул слюну.
Василиса снова перевела взгляд на меня. И теперь в её глазах не было ни строгости, ни холода. Только лёгкая, чуть насмешливая и очень-очень тёплая искорка, от которой у меня на душе сразу стало чуточку легче.
– Ну что, ученица Яги, – сказала она с улыбкой. – Кажется, нам с тобой пора поговорить. По-настоящему. Без всяких секретов.
Я поняла, что моя и без того нескучная жизнь только что сделала очередной крутой вираж на американских горках. И я понятия не имела, куда он меня вывезет на этот раз. Но одно я знала точно: эта удивительная женщина знала обо мне гораздо больше, чем я сама. И, кажется, она была на моей стороне. А это уже было очень, очень хорошо.
* * *Я сидела на полу, превратившись в соляной столб, и таращилась на Василису Премудрую. Кажется, мой мозг не просто сломался, а взял отпуск за свой счёт и уехал в тёплые края. Он никак не мог совместить образ этой шикарной, будто с обложки модного журнала, женщины и тот неоспоримый факт, что она видит моего Шишка. Мою личную, карманную, колючую галлюцинацию, которую, кроме меня, никто видеть не должен. Из-под печки, где засел виновник всего этого балагана, доносилось такое жалобное и тоненькое попискивание, словно там от ужаса при смерти находилась целая мышиная республика.
– Так-так-так, – Василиса, очевидно, в полной мере насладилась моим ступором и произведённым фурором. Она с грацией кошки опустилась на лавку напротив меня, и я невольно залюбовалась её осанкой. Аглая, моя наставница, тут же превратилась в юркого суслика. Она подскочила, схватила лучшую чашку и с таким подобострастным выражением лица, на которое я её считала в принципе неспособной, налила гостье нашего самого ароматного липового чая. Я бы даже сказала, экспортный вариант.
– Давайте-ка, голубушка, разберёмся с вашими многочисленными проблемами. Начнём по порядку, а то у меня голова кругом, – предложила она, сделав крошечный, чисто символический глоток. Её строгие серые глаза снова впились в меня, словно два буравчика.
– Начнём с малого. Ваш колючий друг, – она изящно кивнула в сторону печки, где затаился Шишок, – безусловно, парень с фантазией. Очень изобретательный, деятельный. Но его методы… хм, как бы это помягче сказать… слишком прямолинейны. Ему не хватает изящества.
«Это она меня сейчас похвалила или отругала? – тут же раздался в моей голове возмущённый писк Шишка. – И почему это прямолинейны? Очень даже креативно! Я ещё хотел им в квас лягушек накидать, но не успел! Вот это был бы номер! Они бы от ужаса до самой границы бежали, сверкая пятками!»
– То, что сейчас творится в вашем городке, – невозмутимо продолжила Василиса, – это стандартная тактика Железного Князя. Дешёвая, надо сказать, но, как показывает практика, очень эффективная. Он называет это «ядовитый шёпот». И правда, зачем посылать сюда целую армию и тратить драгоценное железо, если можно просто заслать в деревню пару-тройку своих «шептунов»? Они ведь не угрожают, не убивают, нет-нет. Они просто слушают, сочувственно кивают и вливают в уши людям яд. Капля за каплей. День за днём. Они заставляют людей бояться собственного спасения. Заставляют ненавидеть того, кто их защитил. И в итоге люди сами, своими же руками, уничтожают своего героя. А князю остаётся только прийти на пепелище и без единого выстрела забрать то, что осталось. Очень удобно.
Она говорила об этом так просто и буднично, будто делилась рецептом яблочного пирога, и от этого её слова становились ещё страшнее. До меня вдруг дошло, в какую хитроумную и отвратительную ловушку мы все угодили. Нас просто развели, как детей.
– Но что же мне делать? – прошептала я, чувствуя, как по спине снова бежит противный липкий холодок. – Не могу же я ходить по деревне с табличкой «Я хорошая, честное слово»!
– А и не надо, – Василиса элегантно поставила чашку. – Это бесполезно. Пока ты здесь, в этом городе, ты для них всегда будешь как громоотвод в чистом поле. Ты притягиваешь молнии. И чем сильнее твоя сила, тем чаще и яростнее они будут бить. Такая вот физика.
Она подошла ко мне и положила свою сухую, прохладную руку мне на плечо. От этого прикосновения по телу почему-то разлилось спокойствие.
– Твоя сила, Наташа, – живая. Стихийная. Она как лесной пожар или весенний ручей – не подчиняется приказам, живёт по своим законам. И пока ты здесь, в этом маленьком, замкнутом мирке, она будет вырываться наружу, сея вокруг не только добро, но и панический страх. Тебе нужно не прятаться от грозы под крышей этого дома. Тебе нужно научиться управлять этой грозой. Стать её хозяйкой.
Я подняла на неё глаза, полные отчаяния и слабой, только-только проклюнувшейся надежды.
– Но как? Кто меня научит? Аглая – великая травница, но её магия – другая, спокойная, как огород после дождя. Яга… она просто разбудила во мне это, но не дала инструкции по применению. Просто пнула и сказала: «Плыви».
– Яга никогда не даёт инструкций, – усмехнулась Василиса. – Она даёт пинок в нужном направлении. И, кажется, я знаю, куда тебе нужно лететь.
Она вернулась к столу, развернула принесённую с собой старую, пожелтевшую карту и ткнула в неё своим тонким, унизанным простым серебряным кольцом пальцем.
– Далеко на юге, там, где зима никогда не бывает злой, а земля родит по три урожая в год, лежат земли, которые хранит сама богиня Лада. Богиня весны, любви и гармонии. И живёт там, в тихой долине у Ясного озера, одна старая-престарая знахарка. Зовут её Ладара.
– Ладара? – переспросила я. Имя было похоже на название конфет.
– Она – последняя из тех, кто умеет говорить с «живой» магией. Не повелевать ею, не подчинять, а именно говорить. Договариваться, как с соседкой. Она не учит заклинаниям. Она учит слушать своё сердце и направлять силу, что течёт в крови. Она – единственная, кто может помочь тебе обуздать твою стихию. Превратить твой лесной пожар в тёплый, согревающий очаг у камина.
Я смотрела на карту, которую мне дала Василиса, на далёкую точку на юге, и чувствовала, как во мне зарождается что-то новое. Не страх, не отчаяние, а цель. Ясная, чёткая и очень-очень трудная. Опять в путь. Снова в неизвестность. Ну что за жизнь! Я только-только обрела здесь дом, друзей, любовь… И мне снова нужно было всё это оставить.
– Но я не могу их бросить, – прошептала я, глядя в окно, за которым хмурый Фёдор всё так же непоколебимо стоял на страже, как оловянный солдатик. – Не сейчас.
– А тебе и не придётся, – мягко улыбнулась Василиса. – Твои друзья останутся здесь. Фёдор с его верностью и Дмитрий с его хитростью – отличная команда. Они присмотрят за Вересково. А я, так и быть, оставлю им пару своих людей для острастки, чтобы местные «шептуны» вели себя потише. Мои ребята умеют быть убедительными. Твой путь лежит дальше, Наташа. Ты должна стать сильнее. Не ради себя. Ради них всех.
Она снова посмотрела в тот угол, где за печкой всё ещё прятался мой несчастный фамильяр.
– И не забудь своего хозяйственного помощника. В дороге пригодится. Да и царского грецкого ореха он, я думаю, ещё не пробовал.
«ЦАРСКОГО?! ГРЕЦКОГО?! – раздался в моей голове такой восторженный визг, что у меня в ушах зазвенело. Шишок пулей вылетел из-под печки, отряхнулся от вековой пыли и теперь смотрел на Василису с таким обожанием, будто она была не грозной советницей, а гигантским ходячим орехом в короне. – Хозяйка, ты слышала?! Она сказала „орех“! Царский! Я согласен! Я готов! Куда ехать? На юг? На север? Да хоть на край света! За царским орехом я готов идти босиком по снегу! Собирайся, хозяйка, нас ждут великие дела! И великие орехи!»
Я посмотрела на его сияющую от счастья мордочку, потом на мудрое, спокойное лицо Василисы, которая едва заметно улыбалась. И я поняла, что выбора у меня нет. Да и не должно быть. Мой путь и правда лежал дальше. На юг. Навстречу новой надежде, новым опасностям и, видимо, царским грецким орехам.
Глава 5
В маленькой лавке, пропахшей валерьянкой и тревогой, повисла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за окном на землю ложится снег. Предложение Василисы, такое простое и логичное, прозвучало как гром среди ясного неба. Уехать, оставить всё, оставить их.
Первым взорвался Фёдор. Он вскочил со своего места у двери, и его огромная фигура, казалось, заполнила собой всё пространство.
– Нет! – прорычал он, и в его голосе было столько ярости и отчаяния, что я невольно вжалась в лавку. – Никуда она не поедет!
Он шагнул к Василисе, и его кулаки, размером с два моих, сжались до белых костяшек.
– Я поклялся её защищать! Здесь! Её дом здесь! А вы предлагаете ей бежать? Поджав хвост, как трусливой собаке? Пока мы тут, её никто и пальцем не тронет!
– А если «вас» не станет, доблестный ты наш защитник? – тут же встрял Дмитрий. Он не повышал голоса, но его слова, холодные и острые, как льдинки, били точнее любого топора. – Что тогда? Ты ляжешь костьми, и она останется одна против целой армии.
Он подошёл ко мне и взял мою руку, игнорируя испепеляющий взгляд Фёдора.
– Ната, послушай меня. Это безумие. Какой юг? Какая знахарка? Это всё сказки для деревенских дурочек! Я могу привезти тебе лучших учителей из столицы! Мы укрепим этот город, превратим его в неприступную крепость! Я найму ещё сотню головорезов! У нас есть деньги, у нас есть сила! Зачем куда-то бежать?
Они стояли по обе стороны от меня, два моих защитника, и каждый тянул в свою сторону. Фёдор предлагал мне своё сердце и свою жизнь, готов был умереть за меня здесь и сейчас. Дмитрий предлагал мне свою хитрость, свои деньги и свою армию, готов был построить для меня неприступный замок. И оба они, в своём желании защитить, не слышали главного. Меня.
– Они правы, – тихо, но твёрдо сказала Аглая, и все взгляды устремились на неё. Моя наставница, которая до этого молча сидела в углу, поднялась. – Они оба правы. И оба не правы.
Она подошла ко мне и положила свою тёплую, пахнущую травами руку мне на плечо.
– Вы хотите защитить её тело, – сказала она, глядя то на Фёдора, то на Дмитрия. – Построить вокруг неё стену из камня или из своих собственных тел. Но вы не видите главного. Её враг – не только снаружи. Он внутри.