Похоже, я попала 3
Я не поехала к Яге, а вернулась обратно в Вересково злая, как сто чертей, и уставшая, как ломовая лошадь. Надо обдумать слова, сказанные Кощеем. Старик снова меня запутал. Пока что я вижу, что поездка к Кощею оказалась пустой тратой времени. Ничего, кроме новых загадок и старого, бесполезного зеркала, которое теперь мёртвым грузом лежало в моей сумке. «Ищи свою воду». Легко ему говорить! Я несколько дней ходила сама не своя, словно пришибленная, и то и дело повторяла про себя эту дурацкую фразу. Что за вода? Где её искать? Я смотрела на воду в ведре, на ручей за околицей, на дождь, который уныло моросил вторые сутки. Никаких озарений. Только тоска и глухое, подступающее к горлу отчаяние.
В городе тем временем кипела работа. Соловей-Разбойник с каким-то садистским удовольствием гонял ополченцев по раскисшей от дождя поляне. Мужики, пыхтя, бегали по грязи, а атаман стоял под навесом и орал на них так, что листья с берёз сыпались. В другом конце поляны Фёдор спокойно и методично учил мальчишек стрелять из лука. Он не кричал, говорил тихо, но его слушали, затаив дыхание. Дмитрий куда-то исчез, но от него то и дело прилетали гонцы с записками, которые он велел передавать только мне в руки. Я читала их, и по спине бежали мурашки. «Деревня Клюквино. Все счастливы. Урожай сгнил на корню, а они песни поют и хороводы водят». «Трактир „Кривая берёза“. Хозяин раздал всё пиво бесплатно. Улыбается, говорит, что деньги – это тлен». «Счастливая чума» расползалась по княжеству, как масляное пятно по воде. А я сидела здесь, в Вересково, и не могла понять, что мне делать.
– Так, ведьма, хватит киснуть! – в один из таких серых, тоскливых дней заявил Соловей. Он бесцеремонно вошёл в лавку, схватил меня за руку и выволок на улицу. – Пока ты тут сопли на кулак мотаешь, враг не дремлет. Буду учить тебя мечом махать. В жизни всё пригодится.
– Да не умею я, – попыталась я отбиться, но куда там. Хватка у него была железная.
Он всунул мне в руку тяжёлый, неудобный меч и встал напротив. Клинок показался мне неподъёмным.
– Ничего сложного. Главное в этом деле – злость. Представь перед собой самого ненавистного врага и руби! Вот так!
Соловей сделал несколько таких быстрых и точных выпадов, что воздух вокруг него загудел. Я попробовала повторить. Получилось нелепо и смешно. Меч болтался в руке, как оглобля, я чуть не споткнулась о собственные ноги и едва не отрубила себе палец.
– Ой, всё! – трагически простонал Шишок, который сидел на заборе и грыз орех. – Ната, брось эту железку! Ты с ней выглядишь, как корова на льду! Не твоё это! Тебе бы лучше травы собирать, а не вот это вот всё!
Фёдор, наблюдавший за нашими «тренировками» со стороны, только хмурился. Он-то знал, что моя сила не в железе. Его молчаливое осуждение действовало на нервы даже больше, чем крики Соловья.
– Да что ж ты за девчонка такая! – не унимался атаман, теряя терпение. – Злее надо быть! Яростнее! Давай, представь, что я – Железный Князь! Руби меня!
Я замахнулась, вкладывая в удар всё своё раздражение, усталость и отчаяние. Меч со свистом рассёк воздух и с оглушительным лязгом столкнулся с клинком Соловья. От удара у меня затряслись руки, а в голове что-то щёлкнуло. Злость. Ярость. Огонь. И тут же вспомнились слова Кощея: «Огонь не тушат огнём». Я всё это время пыталась бороться с их силой своей же силой, со злостью – своей злостью. А что, если попробовать по-другому?
– Ещё раз, – попросила я, и голос мой прозвучал непривычно спокойно.
Я снова подняла меч. Но на этот раз я не пыталась разозлиться. Я закрыла глаза и сосредоточилась. Я вспомнила слова Кощея. «Возвращение к истокам». Я смотрела не на меч, а на саму его суть. Я чувствовала, как когда-то он был просто куском бурой, некрасивой руды, лежащей глубоко в земле. Он был частью горы, частью мира. Потом его вырвали из темноты, бросили в огонь, били молотом, заставляя стать тем, чем он не был. Его заставили стать оружием. Ему было больно.
Я не приказывала. Я… попросила. Мысленно. Тихо-тихо. «Возвращайся домой. Стань снова собой. Отдохни».
Я не вливала в металл ярость, не пыталась его уничтожить. Наоборот, я послала ему волну покоя, принятия. Кажется, я нашла свою «воду».
Меч в моей руке дрогнул. Но он не рассыпался в пыль, как раньше. Произошло нечто иное, куда более странное. Блестящая сталь потускнела, пошла бурыми пятнами. Острое лезвие оплыло, потеряло форму. Гарда изогнулась, как будто была сделана из мягкого воска. Весь меч на глазах изумлённого Соловья превратился в бесформенный, тяжёлый кусок ржавой руды, который с глухим стуком выпал из моей руки и шлёпнулся в грязь.
На поляне повисла мёртвая тишина. Соловей-Разбойник стоял с открытым ртом, переводя взгляд со своего меча на кусок руды у моих ног. Его лицо выражало крайнюю степень изумления.
– Ты… ты что… это… как? – наконец выдавил он из себя, заикаясь.
– Я не знаю, – честно ответила я, глядя на свои руки. Но я знала. Внезапно, как вспышка молнии, я всё поняла.
Моя сила – не разрушение. Не огонь, который всё сжигает. Моя сила – это возвращение. Возвращение к началу, к истокам. Я не уничтожила меч. Я просто позволила ему снова стать тем, чем он был рождён – куском камня. Я не сломала его. Я его… отпустила.
Это и была моя «вода».
– Ух ты… – восхищённо выдохнул Шишок, роняя орех. – Вот это фокус! Он был железный, а стал… каменный! Ната, а ты можешь так с орехами? Чтобы скорлупа раз – и обратно в цветок превратилась? А то лень грызть!
Я посмотрела на Фёдора. Он единственный не выглядел удивлённым. Он смотрел на меня с тихой, понимающей улыбкой, и в его глазах было столько гордости, что у меня снова защипало в носу. Он понял. Он всё понял без слов.
И тут меня накрыло второй волной прозрения, такой сильной, что подогнулись колени. Горынычи. Их «счастливая чума». Они не создают счастье. Они, как тот кузнец, берут волю человека – живую, дикую, свободную – и перековывают её, превращая в нечто иное. В послушную, улыбчивую пустышку. Они навязывают свою волю, свой порядок, как кузнец навязывает свою волю куску руды.
А я… я могу это отменить. Я могу не сражаться с их магией, а просто… вернуть всё назад. Вернуть людям их собственную волю, их страхи, их злость, их любовь. Вернуть их к самим себе. Не тушить их огонь своим огнём, а просто залить его своей водой. Вернуть всё к истокам.
– Я поняла, – прошептала я, глядя на Фёдора. – Я знаю, что делать.
Страх никуда не делся. Но теперь он был не парализующим, а каким-то… правильным. Он был частью меня. Частью моей воли. И я больше не собиралась от него избавляться.
Я подняла с земли свой походный мешок. Пора. Теперь я была готова. Я знала, зачем иду к Яге. Не за оружием. А за тем, чтобы научиться управлять своей «водой». И превратить её из тонкого ручейка в настоящую реку, способную смыть любую грязь. Даже ту, что дарит фальшивое счастье.
Глава 3
Прощание вышло коротким, скомканным и до боли неловким. Не потому, что сказать было нечего, а ровно наоборот – слов было так много, что они застревали в горле. Но Фёдор ничего не говорил. Он просто подошёл и накрыл моё плечо своей огромной, тёплой ладонью. От этого простого прикосновения по телу разлилось такое спокойствие, такая уверенность, что никакие слова были не нужны. В этом молчаливом жесте было всё: и «береги себя», и «я буду ждать», и «только попробуй не вернуться».
– Ната, а ты точно уверена, что эта старая карга нас ждёт? – раздался над ухом жалобный писк. – А вдруг у неё запасы орехов кончились? Или, может, она вообще переехала? Знаешь, сейчас так модно менять место жительства! Вдруг она теперь на югах, у тёплого моря виллу себе отгрохала? Там и солнце, и орехи вкуснее!
– Шишок, замолчи, – беззлобно проворчала я, покрепче перехватывая поводья. Конь был хорош – сильный, спокойный, шёл ровной рысью. – Яга – это не человек, чтобы переезжать. Она часть этого леса. Куда ей деваться?
Первые часы пути я чувствовала себя на удивление сильной и уверенной. То прозрение, что снизошло на меня во время тренировки с Соловьём, не отпускало. Моя сила была не огнём, не разрушением. Она была водой. Способностью не ломать, а возвращать всё к истокам, к первоначальному состоянию. Я больше не была слепым котёнком, который тычется носом во все углы. Теперь у меня был внутренний компас, нужно было лишь научиться его слушать. А кто научит этому лучше, чем та, кто всё это и затеяла?
Лес вокруг был знакомым и дружелюбным. Тот самый, по которому я когда-то неслась сломя голову, спасаясь от механического волка. Светлые берёзовые рощи сменялись весёлыми полянками, залитыми тёплым солнечным светом. Казалось, вот-вот из-за дерева покажется та самая тропинка, которая сама, как по волшебству, выведет меня к избушке на курьих ножках.
– Гляди! Гляди, какой гриб! – восторженно завопил Шишок, едва не свалившись с моего плеча. Он тыкал своей лапкой-веточкой в сторону огромного подосиновика с такой яркой оранжевой шляпкой, что та казалась маленьким солнышком. – Давай его сорвём! Ната, ну давай! Представляешь, как мы его вечером на костре зажарим? С дымком! М-м-м, это же будет божественно! У меня уже слюнки текут!
– Нам некогда грибы собирать, – отрезала я, хотя у самой от его красочных описаний предательски заурчало в животе. – Нужно спешить.
Но чем дальше мы углублялись в чащу, тем сильнее менялось всё вокруг. Солнце словно кто-то выключил – оно просто исчезло за плотной серой пеленой туч. Весёлые берёзки уступили место хмурым, поросшим седым мхом елям, которые стояли так плотно, что их ветви сплетались над головой в тёмный купол. Воздух стал густым и неподвижным, а тишина – неправильной. Не живой, наполненной шелестом листьев и птичьими голосами, а мёртвой, ватной, давящей на уши.
И тропинка… она просто исчезла. Растаяла под копытами коня, будто её и не было. Я остановила его, растерянно оглядываясь по сторонам. Вроде бы я шла правильно. Сердце, мой новый компас, подсказывало, что избушка где-то совсем рядом, за этой стеной деревьев. Но вокруг была лишь глухая, неприветливая чаща.
– Так, спокойно, – пробормотала я сама себе, пытаясь унять подступающую тревогу. – Просто немного сбилась с пути, с кем не бывает.
Я развернула коня и поехала в ту сторону, где, по моим расчётам, должна была остаться знакомая поляна. Мы ехали, наверное, с час, но пейзаж не менялся. Всё те же хмурые ели, всё та же гнетущая тишина. И вдруг я увидела его. Старый, трухлявый пень, своей формой до жути напоминающий сгорбившуюся старуху в платке. Я точно помнила, что проезжала мимо него совсем недавно.
– Показалось, наверное, – неуверенно сказала я вслух, чтобы хоть как-то нарушить молчание.
– Что показалось? Что мы сейчас упадём в голодный обморок? Мне это не кажется, это медицинский факт! – тут же отозвался Шишок. – Мой маленький, но очень гордый организм требует срочной подзарядки в виде горсти кедровых орешков!
Я проигнорировала его нытьё и поехала дальше, стараясь держаться как можно прямее. Прошёл ещё час. Я уже злилась на себя, на лес, на свою бестолковость. И тут впереди, прямо по курсу, снова показался он. Тот же самый пень. С той же самой стороны.
– Да что за чертовщина?! – не выдержала я и резко натянула поводья. Конь испуганно всхрапнул и попятился.
Теперь уже не было никаких сомнений. Я развернулась и поехала в совершенно противоположную сторону. Я петляла, сворачивала наобум, пыталась обмануть этот проклятый лес. Но спустя какое-то время, вымотанная и злая, я снова выехала к нему. К этому ухмыляющемуся трухлявому пню.
– Хозяйка… – начал Шишок подозрительно тихим, трагическим голосом. – У меня для тебя две новости. Одна плохая, а вторая – очень плохая. С какой начать?
– Давай с очень плохой, – устало выдохнула я, соскальзывая с седла. Ноги подкашивались от усталости и напряжения.
– Мне кажется, эта лесная навигационная система окончательно сломалась! – прошептал фамильяр мне на ухо. – Мы уже третий раз проезжаем мимо этого деревянного идола! Клянусь всеми орехами мира, он мне в прошлый раз подмигнул!
Я опустилась прямо на мокрую траву рядом с этим злосчастным пнём и обхватила голову руками. Шишок был прав. Лес не просто не пускал меня. Он водил меня кругами, как слепого щенка, издевательски возвращая на одно и то же место.
– Это всё Яга! – вдруг догадался Шишок, и в его голосе зазвенели панические нотки. – Это она нас не пускает! Она прознала, что мы идём съесть все её припасы, и устроила нам эту… закольцованную дорогу! Какая коварная старуха! Я всегда говорил, что ей нельзя доверять! Жадная, вредная…
Я подняла голову и посмотрела на серые, равнодушные стволы деревьев. Нет. Это была не злость и не коварство. Я чувствовала это. Лес не был враждебным. Он был… как запертая дверь. Он просто не давал мне пройти дальше. Это было не наказание. Это было испытание.
Первый экзамен на пути к Яге. И я его с треском проваливала.
Я вспомнила, как легко нашла дорогу в прошлый раз. Тогда я была напуганной, отчаявшейся девчонкой, которая просто бежала куда глаза глядят, ведомая лишь инстинктом самосохранения. А сейчас я шла с чёткой целью, с картой, с новообретённой силой. И меня не пускали. Почему?
Я устало прислонилась спиной к шершавому боку пня. Он и правда будто усмехался.
– Ну и что теперь делать будем, хозяйка? – спросил Шишок, спрыгивая с моего плеча мне на колени. – Может, покричим? Вдруг она нас услышит и сжалится? А-у-у! Бабушка Яга! Мы пришли с миром и с пустыми животами! Угостите странников!
Я молчала, глядя в серую, непроглядную чащу. Просто идти вперёд, ломиться напролом было бессмысленно. Я пыталась решить эту задачу по-своему, по-человечески: с помощью карты, логики и упрямства. Но этому миру было плевать на мои правила. Нужно было найти другую дорогу. Ту, которой, возможно, и не было на карте. Ту, которую нужно было не увидеть, а почувствовать.
* * *Я сидела, тяжело прислонившись к трухлявому, покрытому мхом пню, и тупо смотрела в серую, непроглядную чащу. Ноги гудели так, словно я прошла пешком до самого Китая и обратно. В животе тоскливо и громко урчало, напоминая о давно забытом обеде. А в голове стучала одна-единственная, очень неприятная мысль: «Приехали». Лес, который ещё вчера казался мне почти родным, гостеприимным и полным жизни, теперь превратился в зелёную тюрьму. Бесконечную тюрьму без стен и решёток, из которой не было выхода. Он просто не пускал меня дальше, издевательски возвращая к одному и тому же замшелому пню. Яга, видимо, решила, что незваные гости ей не нужны, и поставила какой-то хитрый магический замок.
– Ну что, хозяйка, будем тут корни пускать? – пропищал Шишок, который устроился у меня на колене и отчаянно пытался согреться, зарываясь в складки платья. – Я, конечно, не против. Место живописное, пень вот симпатичный, винтажный. Птички не поют, звери не бегают… тишина, покой! Но есть одна ма-а-аленькая, просто микроскопическая проблема. Еда! Она имеет подлое свойство заканчиваться! И судя по тому, как мой животик прилип к колючей спинке, этот трагический момент уже наступил!
Он картинно закатил свои глазки-бусинки и прижал лапки-веточки к животу. Я тяжело вздохнула и с кряхтением поднялась на ноги. Сидеть и жалеть себя было самым глупым и бесполезным занятием из всех возможных.
– Вставай, трагик. Пойдём куда-нибудь.
– Куда это – куда-нибудь? – возмутился фамильяр, перебираясь мне на плечо. – Мы уже битый час ходим «куда-нибудь», и это «куда-нибудь» постоянно приводит нас к этому деревянному истукану! Я его уже по трещинкам узнаю! Может, попробуем пойти «откуда-нибудь»? Вдруг сработает? А то у меня уже от этого однообразия иголки вянут!
– Просто пойдём прямо, – упрямо сказала я, с трудом забираясь в седло. Конь тоже выглядел уставшим и недовольным. – Пока не упрёмся в стену или в реку. Или пока ты, бедолага, не свалишься от усталости, – пробормотала я, похлопав коня по шее.
И мы пошли. Я уже не смотрела по сторонам, отчаявшись найти знакомые приметы. Я просто уставилась коню между ушей и постаралась отключить мозг, чтобы не сойти с ума от безысходности. Час шёл за часом. Лес не менялся, всё та же серая, унылая, молчаливая чаща. Солнце где-то там, за густыми кронами, начало клониться к закату. Я уже почти смирилась с мыслью, что нам придётся ночевать под открытым небом, в компании голодного Шишка и собственных страхов, как вдруг конь тревожно дёрнул ушами и замер как вкопанный.
Я подняла голову. Впереди, метрах в ста, клубился туман. Густой, белый, как молоко, он лежал на земле плотным, совершенно неподвижным слоем. Это было странно. Очень странно. Никакой реки или болота поблизости не было, я бы почувствовала влажность в воздухе. Откуда ему было взяться?
– Ой, – пискнул Шишок, вжимаясь мне в шею. – А что это за дым? Хозяйка, лес горит? Мы сейчас поджаримся, как грибочки на сковородке! Спасайся кто может! Я ещё слишком молод и голоден, чтобы умирать!
– Это не дым, это туман, – прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок. Туман был неправильным. Неживым. От него не веяло свежестью или прохладой, от него веяло… ничем. Пустотой.
Я осторожно тронула коня, заставив его сделать шаг в эту белую пелену. Сразу стало холодно и сыро. Все звуки пропали, словно их проглотила гигантская ватная подушка. Даже стук копыт стал глухим и далёким. Мы шли наощупь, и вдруг конь снова резко встал. Прямо перед нами из тумана выплыл почерневший от времени частокол. А за ним – тёмные, сгорбленные силуэты изб. Деревня.
Мы въехали в единственные ворота, которые жалобно скрипнули, будто не видели гостей уже лет сто. Внутри было тихо. Слишком тихо. Не было слышно ни лая собак, ни мычания коров, ни детского смеха. Ни единого звука. Деревня казалась вымершей. Избы стояли кривые, заросшие мхом, с пустыми, тёмными глазницами окон, похожими на черепа.
– Ната-а-а… – заскулил Шишок, вцепившись в мой воротник так, что чуть не задушил. – Мне тут не нравится. Совсем-совсем. Тут пахнет… тоской. И старыми носками. И ещё чем-то кислым. Давай уйдём отсюда, а? Пожалуйста! Я даже готов поголодать ещё денёк!
Но уходить было поздно. Из ближайшей избы вышел человек. Старик в рваной рубахе и лаптях. Он двигался медленно, как во сне, и смотрел куда-то себе под ноги, не замечая ни нас, ни нашего коня.
– Добрый день! – крикнула я, стараясь, чтобы голос звучал бодро и уверенно. – Не подскажете, как называется ваша деревня?
Старик медленно, с видимым усилием поднял на меня глаза. Пустые. Выцветшие, как старая тряпка. В них не было ни удивления, ни интереса, ни страха. Ничего. Полное, всепоглощающее безразличие.
– Не помню, – глухо, без всякого выражения ответил он и побрёл дальше, даже не обернувшись.
Я растерянно моргнула. Мы поехали дальше, вглубь деревни. И везде видели одну и ту же жуткую картину. Люди, которые двигались, как сонные мухи. Женщина, которая безучастно смотрела, как у неё из котла выкипает вся вода, заливая угли. Мужик, который сидел на крыльце и монотонно точил топор, глядя в одну точку. Они все были живы, но казалось, что души их давно покинули эти тела, оставив лишь пустые оболочки.
– Это же… это как в Клюквино! – догадалась я, и сердце сжалось от дурного предчувствия. – Та самая «счастливая чума». Только они не счастливые. Они… никакие. Пустые.
Мы нашли заброшенную избу на самом краю деревни и решили остановиться там на ночь. Внутри было пыльно и пахло забвением, но это было лучше, чем оставаться в лесу. Я разожгла очаг, достала остатки лепёшек. Шишок тут же схватил свой кусок и принялся его жевать, но даже он делал это как-то вяло, без обычного энтузиазма и чавканья.
Когда стемнело, туман сгустился ещё сильнее. Он заглядывал в окна, лез в щели под дверью, и от него веяло могильным холодом. Я не выдержала и вышла на улицу, оставив Шишка караулить остатки еды. Я подошла к соседней избе, откуда доносился тусклый свет лучины. На завалинке сидела сгорбленная старуха и перебирала в руках какие-то сухие травы.
– Добрый вечер, бабушка, – тихо сказала я, присаживаясь рядом.
Она даже не повернула головы. Её пальцы продолжали своё монотонное, бессмысленное движение.
– У вас тут… тихо так, – я не знала, с чего начать. – А где все? Муж ваш, дети?
– Муж? – она на мгновение замерла, словно пытаясь что-то вспомнить. Потом её лицо снова стало пустым. – Умер давно.
– Мне жаль, – искренне сказала я. – Вы, наверное, очень по нему скучаете.
Старуха медленно повернула ко мне своё морщинистое, безразличное лицо.
– Скучаю? – переспросила она так, будто я сказала слово на незнакомом языке. – А что это такое?
У меня внутри всё похолодело. Она не помнила. Не помнила не самого мужа, а чувство, которое он вызывал. Скорбь. Боль. Любовь. Всё это просто стёрлось, исчезло, оставив после себя выжженную пустыню.
Я вернулась в нашу избу, и меня трясло. Это были не Горынычи. Их магия дарила блаженную улыбку и беззаботность. А здесь было что-то другое. Что-то, что не дарило, а отнимало. Забирало самое важное – чувства.
Ночью я не могла уснуть. Я сидела у окна и смотрела в белый, непроглядный туман. И вдруг я увидела движение. Что-то бесформенное, студенистое, сотканное из самого тумана, отделилось от общей массы. Оно было похоже на огромного, полупрозрачного слизня, который медленно, беззвучно полз по единственной улице деревни. У него не было ни глаз, ни рта, но я каждой клеточкой кожи чувствовала, что оно живое. И голодное.
Существо подползло к первой избе и замерло. Оно словно прислушивалось. А потом оно начало… вдыхать. Медленно, тягуче, оно втягивало в себя туман, который струился прямо из стен дома. Но это был не просто туман. Я видела в нём что-то ещё – тёмные, едва заметные нити, похожие на паутину. Существо втягивало их в себя, и по его призрачному телу пробегала дрожь, словно от насыщения и удовольствия.
Оно поползло к следующему дому. И снова повторилось то же самое. Оно не нападало. Оно не убивало. Оно питалось. Питалось чем-то невидимым, что исходило от спящих, опустошённых людей.
И тут до меня дошло. Скорбь. Горе. Печаль. Вот что это были за тёмные нити. Оно пожирало их. Оно забирало у людей их боль, их воспоминания о потерях, оставляя взамен лишь звенящую пустоту. Это был Пожиратель Скорби. И он питался забвением.
– Ната… что это за гадость? – прошептал Шишок, который вылез из-под лавки и теперь дрожал у моих ног. – Оно… оно на меня смотрит! Мне кажется, оно хочет съесть мою печаль о недоеденном пирожке!
Я молча смотрела, как призрачный ужас медленно ползёт по деревне, становясь всё плотнее и отчётливее с каждым домом. И я поняла, почему лес не пускал меня к Яге. Он привёл меня сюда. Потому что здесь было то, с чем должна была сразиться именно я. Не огнём и мечом. А своей новой, непонятной, пугающей силой. Той самой «водой», которая должна была вернуть этим людям не счастье, а кое-что поважнее. Их слёзы.
Глава 4
Я смотрела, как призрачный слизень, эта омерзительная, студенистая тварь, медленно перетекает по деревенской улице, и меня колотило. Но не от страха. От отвращения и какой-то ледяной, звенящей в ушах ярости. Это существо не убивало. Оно поступало гораздо хуже – оно воровало. Воровало слёзы, боль, саму память о горе. Оно превращало живых людей в пустые, безразличные оболочки, высасывая их скорбь, словно вампир – кровь. И я отчётливо поняла, что это и есть моё первое настоящее испытание. Не поединок на мечах, не схватка с механическим чудищем. Что-то совсем иное, куда более жуткое.
– Ната, оно сюда ползёт! – отчаянно заверещал Шишок. Он уже вскарабкался ко мне на голову и пытался зарыться в мозги-и-и, словно в норку. – Оно сейчас и нашу скорбь сожрёт! А у меня её, между прочим, целый воз! Я ведь скорблю по всем несъеденным орехам этого мира! Это великая, вселенская печаль! Не отдам!
– Цыц, паникёр, – прошипела я, вжимаясь в тень старой избы. Воздух рядом с тварью становился плотным и холодным, как в погребе. – Оно нас не видит. Оно чувствует только… пустоту внутри людей.
Я затаив дыхание наблюдала, как существо проползает мимо, оставляя за собой шлейф абсолютного безразличия. В голове, как молот по наковальне, билась одна-единственная мысль: как с ним бороться? Напасть? А чем? Меч пройдёт насквозь, огонь его не возьмёт. Оно само – сгусток тумана и печали. И тут меня осенило. Кощей. Его слова, брошенные как бы невзначай: «Огонь не тушат огнём, его тушат водой». Эта тварь питается забвением и тишиной. Значит, моё оружие – память и крик. Если оно пьёт пустоту, я должна напоить его болью. Настоящей, чистой, концентрированной болью.
– Шишок, сиди здесь и носа не высовывай, – приказала я, осторожно выскальзывая из своего укрытия.
– А ты куда?! – испуганно пискнул он, выглядывая из моих волос. – Не бросай меня! Мне тут одному страшно! Вдруг оно вернётся за моей скорбью?!
– Мне нужно найти одно место. И оно мне точно не понравится.