Пленники Морфея

– Где я? Что со мной случилось? – спросил я, невнятно. Мне было тяжело говорить.

– Постарайтесь не волноваться и расслабьтесь, прошу вас!

– Да я так расслаблен, что не могу двигаться, черт побери! Что со мной? Я почти ничего не помню.

– Вы лежали в коме одиннадцать лет, сержант Андерсон.

– Вы сейчас понизили меня в звании, сменили фамилию с Джана на Андерсон и сказали одиннадцать вместо одного.

– Первое время вы будете все отрицать, но рано или поздно придется принять реальность.

– Жаль вас расстраивать, – подхватила медсестра, – но Джан – фамилия вашей покойной жены.

– Молчи, дура, рано еще! – разозлился доктор.

Я умолк. Меня уже не заботили ни фамилия, ни звание, ни страшная цифра одиннадцать. Я услышал слово «покойная», и в тот же миг по телу пробежала дрожь, а слезы нахлынули рекой, затмив зрение. Я даже не был в состоянии вытереть собственные слезы. Я стал овощем, но и это меня не заботило. На уме вертелась лишь моя Грейс!

– Это розыгрыш? Скажите, что вы меня разыгрываете. Это ведь не правда!

– Увы, нам незачем врать.

– Верните меня назад! – кричал я. – Верните назад. Нет-нет, постойте. Лучше убейте. Задушите подушкой, напичкайте таблетками, да хоть топором голову отрубите. Я не хочу жить!

Вот почему двойник Зена не хотел сюда возвращаться. Надо было прислушаться к Аскуку, уступить ему место. Хотя откуда я знал, что теория последнего верна.

Первые два дня я рыдал без остановки и почти не спал. Медсестра боялась брить меня, так как я уже свободно вертел головой. Вернулись и пальцы, но руки по-прежнему не хотели слушаться. Я жалел лишь о том, что не мог воткнуть кинжал себе в горло.

На третий день, когда я более-менее успокоился, вечером ко мне вошел врач и, сев рядом, заговорил:

– Здравствуйте, сержант Андерсон. Как самочувствие?

– На седьмом небе от счастья!

– Понимаю ваше разочарование. Мир уже не такой, каким вы его помните. Но это не повод сдаваться.

– Не отнимайте свободу, доктор. Усыпите меня. Вам же лучше станет. Посмотрите на мое лицо. Я заснул тридцатипятилетним здоровым мужиком. А проснулся кем? Стариком под пятьдесят с соплями и в подгузнике. Жизнь кактуса не слишком привлекательна, согласитесь.

– Не хочу обвинять, но вы сами виноваты в случившемся.

– Я это сделал с собой?

– Да. Спустя месяц после смерти жены и ребенка, вы выпрыгнули из окна четвертого этажа. Многие говорили, что за этот месяц вы успели сойти с ума и обрести много личностей. Сосед собирался звонить в дурку, но случилось то, что случилось. Сейчас я бы не назвал вас сумасшедшим. Возможно, отрезвить разум помогла кома и последующие провалы в памяти.

– О боже… У меня был ребенок?

– Трехлетний. Вы его не помните?

– У меня был ребенок, у меня был ребенок, – повторял я. – У меня был ребенок.

– Так бывает. Память может вернуться, но, откровенно говоря, на это мало шансов. Мы будем работать еще долго. Учиться заново ходить, писать и даже говорить, поскольку у вас наблюдается легкая дислалия. В общем, попробуем восстановить все поддающееся восстановлению.

– Я не могу даже горевать по нему, потому как не помню его. Не помню даже своих родных, не помню никого, кроме Грейс.

– Родных у вас особо нет. Друзья приходили первые пять лет, затем перестали. Их можно понять. После одного года в коме, мало кто просыпается. А вы дремали целых одиннадцать.

– Родители есть?

– Мать скончалась еще при вас, а отец буквально неделю назад, предварительно успев оплатить два дополнительных года обслуживания в коме и полную процедуру лечения, при случае, если вы проснетесь. Он в вас верил, сержант.

– И снова я один.

– Может попытаетесь вспомнить хоть кого-то? Друг, знакомый, далекий родственник. Разговор с одним из них может здорово помочь нам при восстановлении памяти.

Не всерьез я задумался над Финном и случайно вспомнил Галлахера.

– Стажер из моего участка, Галлахер. Стив Галлахер. Пока помню только Грейс и его.

– Отлично! Я немедля распоряжусь, чтобы Стива пригласили к нам. Надеюсь, он будет не против.

– Зачем все это, док? Вы же знаете: мне не терпится умереть.

– Друг мой, позвольте объяснить. Жизнь – штука непростая. Согласен. Но дайте мне пару недель, и я докажу, что для радости в ней тоже есть место. Ища в жизни несчастье, только его и найдете.

– Вам не удастся меня переубедить, Хадсон.

– К счастью, вам некуда бежать.

С того вечера Хадсон приходил каждый день, проводя все нужные процедуры по восстановлению моих физических показаний, попутно завлекая в разговор, наверняка, для осуществления обещанного. Он работал над памятью тоже, тем не менее ощутимых результатов не наблюдалось.

Несмотря на мое рвение к смерти, я не собирался бунтовать и беспрекословно выполнял, данные мне поручения.

– Вы, кажется, уже не против. – заметил Хадсон.

– Смерть все еще зовет, и пока я не вижу причин отказывать ему.

– Но пытаетесь их найти, верно?

– Сам не знаю. Просто делаю, что вы велите.

– Делайте, делайте, сержант Андерсон, чтобы солнце вновь воссияло над вами.

– Я смогу ходить, док?

– Зависит от рвения. Подняться, после такого удара, поможет только воля. Настоящая сила воли проявляется не в дни побед, а в дни поражений. Хватит ли вам смелости начать все заново?

– Не уверен, стоит ли, раз я потерял смысл жизни?

– Правда в том, что в жизни нет смысла. Мы сами должны отыскать для нас смысл. Не обязательно забывать жену. Найдите другую причины жить, только и всего. Любимое дело, человек, цель, все что угодно. Научитесь подстраиваться. Жизнь нельзя повернуть вспять или остановить. Она идет только вперед и единственное, что нам остается – двигаться с нею вровень.